Мне скучно, бес. Эта тоска духоты летнего дня и душевный зуд, давно ставший фоном, на котором движется жизнь. Время от времени она буксует, и нет, в такие моменты ты не развлечёшь меня. Мы не отправимся в старый винный погреб, тьма и паутина по углам, и я так никогда и не сожму бёдрами занозистые бока бочки, с хохотом гарцуя по ступеням. Оставляя несбыточное пыльным страницам, я открываю окно и сажусь на подоконник. Хаос бытия, всё вперемешку, врывается в комнату вместе с уличным жаром. Ты устраиваешься у моих ног, и пепел кружит в воздухе, осыпаясь с тлеющей в пальцах сигареты. Мы оба молчим, наблюдая.
Ты видишь её, бес? В мятом сарафане, словно наугад выдранном из груды отживших вещей, с прилипшим к опухшей щеке чёрным пластиком. Разгладь её, эту щёку, всё лицо в придачу, заставь щёлки глаз разомкнуться, добавь в них блеска – и идущие навстречу мужчины станут оборачиваться. Но не сегодня, она не спала прошлой ночью, а может, до зари металась в алкогольном забытьи. «Мне всё равно», - хрипло бросает она в телефонный прямоугольник, так громко, что слышно на нашем посту. Там звучат другие слова, значительно более уместные, но, бес, ты укоризненно смотришь на меня, чопорен, как и весь твой род, и я умолкаю. Кому хрипит она из-под нечёсаной влажной волосяной массы, что осталось у неё за спиной? Прикованная к постели мать, высосавшая остатки сил и человечности, вернувшийся к жене любовник? Или же она просто проснулась под равнодушными звёздами и поняла, что всё бессмысленно? Я не знаю, прости.
Смотри, мой лукавый компаньон, как на солнце сверкают, слепя, стёкла. У гостиницы напротив выставка авто. Я ничего не понимаю в марках, но, пожалуй, взялся бы кое-что сказать, глядя на вылезающего сейчас из салона. Натянувшее рубашку чрево, ленивые хозяйские движения, бес, говорят, никому из них не избежать встречи с тобой. Верблюд не пролезет в игольное ушко, он не думает об этом посреди прокалённой солнцем пустыни. Там, где ты будешь их ждать, неизмеримо жарче, хотя я и не верю в это. Кто ожидает его за дверью с ничего не говорящими цифрами? Он идёт к девочке, у которой пока ещё есть что обменять на деньги, возвращается к привычной жене после последней истерики любовницы? Но вдруг, слышишь, вдруг там его партнёр, такой же бурдюк и меценат. Их фонд поддерживает молодых художников, бескорыстно, из любви к искусству. Там может быть его мать. Если когда-нибудь она сляжет, к её услугам окажется армия врачей и сиделок. «Имеет ли это значение?» - задаю я немой вопрос, и ты улыбаешься, крутя хвостом.
Музыканты, бес, музыканты! Четвёрка тощих парней с чехлами за плечами плетутся, должно быть, на репетицию. Дешёвое пиво и неубедительные звуки, моя юность. Ты тоже помнишь это, уже тогда ты был со мной. Глядя на несколькими годами старше типов на сцене, я видел в них полубогов, способных менять мир, живущих иной, исполненной таинственного смысла жизнью. Прошло время и расставило всё по местам. Даже меняя мир, ты не перестаёшь страдать от боли и сквернословить. Малейший избыток жидкости в теле делает твоё существование невыносимым, и чем острее ты осознаёшь своё несовершенство, тем убедительнее звучат твои слова с подмостков. Как жадно погружался я в сточные воды искусства, пытаясь понять, кто они, режущие себя бритвой перед публикой, мочащиеся на символы веры. Психические отклонения, эпатаж во имя славы, бабло и снова бабло… Ярость анархии, упоение декадансом, ведь остальное, что тебе предложили, ложь. Но если всё же за этим стоит убеждённость, умение разглядеть скрытое, тогда что видят они за обветшалыми декорациями?
Ты не отвечаешь мне, бес, ты исчез, привычно и незаметно. Сигарета давно погасла, и я кидаю окурок в приютившуюся у ног банку. Что видим мы, глядя на мир, и что видишь ты, когда смотришь на нас? Некто у гостиницы напротив запускает двигатель, и я закрываю окно.