(Это литературное «лукошко» под названием «Танцы с Зелёным змием» сплетено из отдельных рассказов, близких по духу)
ч.1
«Тропинка» строк, этого рассказа, решительно уводит своих литературных попутчиков в середину 80-х годов прошлого века. Институтский день в самом разгаре. Любопытное солнышко настойчиво пытается пробиться сквозь жалюзи нашей научной лаборатории, расположенной на пятом этаже учебного корпуса. Здесь приютились не только мы, со своим уникальным оборудованием, но и весь личный состав кафедры, с кабинетами руководства, препараторской, учебными аудиториями и другими научно-исследовательскими лабораториями. Периодически звучащие звонки, регулируют шумные потоки студенческой толпы, то спешно наполняя ею учебные помещения, то решительно «выплёскивая» их содержимое в узкие «каналы» институтских коридоров. Эта непоседливая людская «речка» движется в двух направлениях: либо на выход из кафедры, либо в левый, от нас, конец коридора, чтобы упереться в запасную лестничную площадку или «затеряться» в туалетных комнатах. В перерывах, над этим тупиковым распутьем стоит табачный дым «коромыслом». В этом месте учебного корпуса, перекур демократично смешал преподавателей со студентами. Солидные педагоги, ведут неспешную беседу со своими коллегами, а молодёжь оживлённо переговаривается, периодически выплёскивая энергию молодости в виде дружного смеха, в ответ на удачно обронённую шутку.
ч.2 Плеяда настоящих преподавателей с большой буквы. Вторая мама.
(Экскурс в закулисную институтскую «кухню», которую бывалый пешеход-читатель может проскочить, если ему недосуг дышать её аудиторными «ароматами» и перейти сразу к «танцам с зелёным змием» в ч.3 этого рассказа)
Тут же, к слову, замечу, что в нынешнее практичное время, побывав, в начале 2000-х годов, в своём родном институте, я испытал неожиданный дискомфорт. Поначалу, даже не понял причину этого странного ощущения. Вроде, все «архитектурные камни» вузовского здания на месте, самых ответственных его участков коснулся даже, так называемый, евроремонт. Туалеты засверкали большими зеркалами, новеньким импортным кафелем и сантехникой. По центральному вестибюлю уютно стелется аппетитный кофейный аромат, исходящий из нескольких автоматов. В моё время, за этим бодрящим зельем приходилось бегать в ближайшие кафешки или довольствоваться менее качественным растворимым кофе.
Что тут скажешь? Сегодня в моих институтских пенатах есть все бытовые условия для комфортной работы сотрудников или учёбы студентов. Но чего-то всё-таки катастрофически не хватает? Какой-то главной детали целостности вузовской атмосферы? По пути на этаж своей кафедры, пройдено несколько коридоров. Под ногами привычно поскрипывают бруски паркетного пола, раскатистое эхо звонков приводит в движение студенческие потоки, выплеснутые из недр душных аудиторий. Периодически мне попадаются знакомые лица преподавателей.
В их числе мелькнула и фигура доцента Геннадия Шалвовича Кирии. Удивительно это отмечать, но неумолимый груз возраста этот стойкий человек несёт с большим достоинством и минимальными внешними потерями. Он и раньше был больше похож на отставного военного, чем на ведущего научного сотрудника нашей кафедры. Идеально ровно подстриженные усики, прямая офицерская осанка, подчёркнуто опрятный вид, доведённый до стадии эстетического фанатизма, когда кажется, что можно порезаться о наглаженные стрелки брюк. Со слов моего соседа по лаборатории, Кирия был дотошным педантом и в делах. У Олега М. он был научным руководителем и обучил его скрупулёзному стилю работы с документами. В описываемый период, персональных компьютеров ещё не было и в помине. Институтский вычислительный центр «кормил» своих огромных стационарных монстров дырявыми картонными перфокартами. Чертежи выполнялись карандашом или тушью. Всё делопроизводство начиналось с рукописных черновиков, которые потом перепечатывались на печатных машинках. Отпечатанный текст было очень трудно править. Если в строку закрадывалась опечатка, то простым нажатием на клавишу «delete» ничего нельзя было удалить потому, что её ещё тогда не было. Только лезвие бритвы и белая краска корректора могли исправить положение. Если ошибок было очень много или нужно было немного изменить фрагмент текста, то приходилось перепечатывать весь лист заново.
Кирия умел грамотно и лаконично составлять документы с первого раза, но никогда не удовлетворялся этим потому, что стремился довести ведение своей документации до отточенного совершенства. Для этой цели, он рукописный документ никогда сразу не отдавал машинистке для печати. Написанный материал, Шалвович взял манеру класть в нижний ящик своего стола. Даже, если дело было срочным, то он всё равно брался за работу с другими документами. Уделив им какое-то время, Шалвович потом их откладывал и выдвигал нижний ящик. Пробежавшись свежим взглядом по заготовленному документу, он его правил и корректировал, оттачивая точность и лаконичность фраз. Этот лист с помарками и надписями, перекладывался в средний ящик стола. После чего наступала очередь работы с другими документами. За ними опять наступал черёд документа из среднего ящика. Бумажный лист внимательно изучался, если нужно было, то ещё немного корректировался и переписывался начисто. Только этот вариант имел право попасть в верхний ящик стола дотошного Кирии. С этой мебельной высоты готовый пакет документов уже отправлялся на печатную машинку. Так рождался идеально выверенный и лаконично отточенный текст. За этим следовали стерильные заморочки с архивным хранением своей документации, но это уже отдельная тема, иллюстрации идеального порядка в делопроизводстве.
Кирия был не в ладах с моим научным руководителем, бывшим заведующим нашей кафедры, Григорием Емельяновичем Белаём. Точную причину их конфликтных отношений я не знаю, неизвестны мне и личные человеческие качества Шалвовича, но с его ответственного отношения к делу можно брать пример. По тем обрывкам сведений, что дошли до меня, могу сделать важный вывод, что эти две неординарные личности схлестнулись, скорее всего, по причине личных мотивов. Пишу «важный вывод» потому, что для меня тут является главным то, что они не опустились до, встречающегося в институтских стенах, воровства чужих идей или чего-то подобного. Это были два самодостаточных человека в науке. Хотя, мне кажется, что имя Емельяновича более известно в учёном мире у нас и за рубежом.
Своего бывшего шефа я уважаю за безмерную самоотверженную преданность науке. Для него она была главным делом всей его жизни. Белай Григорий Емельянович был настоящим учёным с заслуженным мировым именем. Неугомонный педантизм и темперамент превратили этого человека в непримиримого борца за чистоту научных рядов. Его внутренний голос совести был таким громким, что порою заглушал разумные доводы разума о соблюдении элементарной осторожности и чувстве меры в неутомимом поиске достижения истины. Иногда, этот оголтелый максимализм способен был довести своего хозяина до состояния Дон Кихота, воюющего с могущественными «мельницами». Донкихотство – это плохой попутчик в среде благородных людей, жарко живущих без учёта холода окружающей действительности. Думаю, что именно это качество прервало шестилетний срок заведования кафедрой. Этому бывшему фронтовику было всё предельно ясно на фронте, в период его армейской службы с ноября 1941 года по сентябрь 1945 года – враг впереди. А, вот «мирная» гражданская жизнь полна предательскими «течениями» и подлыми «водоворотами», которые без дипломатии и рачительной осторожности не преодолеть в борьбе за правое дело. Тут «шашкой» нужно особенно умело махать, иногда, для пользы дела, её следует в ножнах придержать до действительно удобного и грамотно просчитанного момента.
Хотя, в целом, у Григория Емельяновича Белая был тяжёлый, неуживчивый характер. В бытовых вопросах с ним было сложно притираться, но к добросовестным сотрудникам он относился всегда хорошо, поэтому я со своим замечательным завлабом, Ефименко Иваном Андреевичем, с нашим руководителем группы отлично ладили. В нашей неприкасаемой компании успешно обитал и талантливый Володя Каргинов. Сейчас этот неординарный человек заслуженно вырос до брендового уровня «Владимир Петрович», в качестве учёного и успешного руководителя с именем, известным за рубежом. О нём не раз слышали на Урале, в Европе и Африке. Странно это писать, но шеф никогда не повышал на нас голос, хотя любил устраивать энергичные разносы другим нерадивым сотрудникам. Некоторых из них он умудрялся доводить даже до «белого каления» и усиленного питания валидолом с нитроглицерином. Для не литейщиков, поясню на примере процессов в нагреваемом металле. В зависимости от температуры он светится по-разному: красный, жёлтый и ослепительно белый. Немного циничное сравнение получилось, но сам факт уровня разносов из «песни» не выкинуть – идеальных людей не бывает.
Доставалось от него «на орехи» и студентам. Максимально требовательный к себе в науке, Белай так же относился и к своим ученикам. Во имя знаний, никаких поблажек. Это касалось абсолютно всех. Даже связи влиятельных родителей тут были слабым подспорьем. Нерадивым студентам спасительную «троечку» нужно было выстрадать. Они даже придумали институтскую поговорку-страшилку: «Кто не знает Белая, тот не знает ни ….я!». Полученная белаёвская «четвёрка» дорогого стоила. У других преподавателей она легко стала бы полновесной «пятёркой». Высший бал, ставился студентам только в подтверждении особенно прочных знаний, скреплённых сообразительностью и быстродействием ума. Думаю, что «пятёрку» от Белая можно было бы приравнять сразу к «золотой медали» (смеюсь). Надо сказать, что и читал Белай лекции блистательно! Тут отмечу ещё один неожиданный момент. Мне в жизни приходилось встречаться с его бывшими студентами и, к моему удивлению, они были цепкими носителями знаний, заложенных Белаём. Пусть не в полном объёме сохранённых, но в достаточном количестве, чтобы уверенно ориентироваться в литейных делах. Даже бывшие закоренелые троечники были вынуждены это осознать с годами. Такой факт – хорошее подтверждение того, что Григорий Емельянович был отличным преподавателем.
Пользуясь, случаем, отмечу, что подобную педагогическую эстафету нашего ВУЗа переняла и моя замечательная Ольга. Она начинала свою преподавательскую карьеру издалека, набивая дырки в картонных перфокартах, в качестве оператора вычислительного центра завода. Затем была учёба на вечернем отделении, совмещаемая с работой в научной институтской группе неординарного руководителя Чудновского Ефима Михайловича («Фимы» для ближайшего окружения), который своим личным примером и манерой поведения, привил всем своим сотрудникам навыки постоянного самосовершенствования личных знаний и рационального использования рабочего времени. С этим багажом Ольга доросла до преподавателя высшей категории и стала успешным председателем предметной комиссии, оперившись в полноценную Ольгу Михайловну. Сегодня она стала незаменимым сотрудником в глазах руководства своего учебного заведения. Ей уверенно доверяют самые сложные и трудно решаемые задачи.
Забавно и неожиданно это писать, но, практически, ни одна наша совместная прогулка по городу не остаётся незамеченной – с нами постоянно здороваются, какие-то, мне совершенно незнакомые, молодые люди. Комизм ещё тут в том заключён, что моя спутница так много студентов выпустила на своём преподавательском веку, что сама далеко не сразу готова вспомнить их имена и названия групп. Из чего могу смело сделать вывод, что Ольга – заметная в наших краях личность.
Её бывшие студенты-отличники идут нарасхват в нашем городе и занимают, неожиданно, высокие посты, для недавних выпускников. Очень часто, при встрече, они благодарят своего уважаемого преподавателя именно за привитый навык использования знаний и методику самообразования, по ходу трудовой необходимости. Трудно объяснить настойчивое желание бывших учеников часто проведывать своего недавнего педагога. С удивлением, Ольга отмечает, что её очень часто навещают именно те бывшие выпускники, которым она, в былые студенческие времена, задавала особенно сильного жару и трёпа по поводу их безалаберной учёбы и дисциплины. Мудрое время показало, что «выпитая кровь» и «затраченные» нервы оказались ненапрасными и дали свои положительные плоды формирования достойной молодой «поросли». Что касается некоторых бывших отличников, то им свойственен, естественный для человека, уровень заблуждения считать, что они сами себя создали без посторонней помощи. Повзрослев, многие Ольгины ученики поняли, что их бывший преподаватель был, по отношению к ним, не равнодушным и искренне заинтересованным человеком, умело формирующим их личности. Настолько качественно и самоотверженно это было, что часто, полушутя, полувсерьёз, мою Ольгу обнимают и целуют её бывшие выпускники, называя своей второй мамой.
И это хорошо. Значит, ещё каким-то чудом, теплится преемственность поколений настоящих педагогов. Хотя, блуждая коридорами своего института, я очень скоро понял, чего мне так не хватает в стенах этого здания сегодня – привычного беззаботного смеха студенческой молодёжи. В прежние времена он задорным звонким эхом пронизывал все недра нашего ВУЗа, в короткие периоды весёлых переменок. В принципе, этой эмоциональной недостаче есть простое объяснение. В те годы не было коммерческих отношений между студентами и учебными заведениями. Учёба была бесплатна. Сейчас такое льготное образование себе могут позволить только те счастливчики, кому удалось попасть на «бюджет». А это очень небольшой процент от общего числа студентов. Остальное население учащихся – выходцы из семей, с неплохим финансовым достатком, способным обеспечить платное обучение. У этого успешного сословия граждан часто иные духовные ценности и заботы. Они склонны мерить окружающую действительность преимущественно деньгами и личными связями. Эти вам не будут беспечно хохотать по пустякам потому, что у них голова забита частенько другими темами и хлопотами. Я не хочу тут сказать, что «золотая» молодёжь совсем не смеётся. Это было бы совершенно противоестественно возрасту, но просто, мне показалось, что они реже позволяют себе беззаботное веселье в стенах нашего ВУЗа. Таково моё личное впечатление.
Чуть не забыл упомянуть об ещё одной примечательной встрече с замечательным преподавателем и человеком, Соценко Олегом Васильевичем. В настоящий момент он заслуженно обладает такими «чемпионскими поясами», как: профессор, доктор технических наук, академик Академии наук высшей школы.
Случайно наткнулся на замечательное фото (стародавних лет) его семьи, порадовался. Мне было приятно увидеть Олега Васильевича в полном рассвете сил, в естественной домашней обстановке, в кругу близких и друзей. Всё очень просто, но достойно выглядит. Лица присутствующих людей открыты и чистосердечны - отличная человеческая компания. Так и должно было быть. Я был его студентом и соседом по кафедре. Соценко-старший оставил о себе только хорошую память. К его заслуженно высоким научным регалиям я бы добавил ещё звание "Самый интеллигентный человек кафедры" :)) (улыбаюсь, но пишу это искренне и от души). В этом качестве Олег Васильевич всегда был образцом поведения. Словом и делом. Может, мне и моему окружению повезло. :)) (смеюсь), но мы никогда не слышали от него грубого слова, дополненного истерично-нервной манерой поведения. Как бы не было трудно "достучаться" до нерадивого оппонента, он всегда находил в себе силы оставаться спокойным, человечным и умудрялся найти убедительное слово. В своей жизни Соценко Олег Васильевич состоялся, как настоящий Человек и умелый преподаватель. Спасибо, Вы - хороший попутчик в жизни.
ч.3
Ну, вот, теперь пришло самое время вернуться на тропинку текста первой части этого рассказа. В далёкий солнечный денёк начала 80-х годов. По плану, мне предстояло провести ещё одну опытную плавку вместе с моим завлабом, Иваном Андреевичем Ефименко. К этому всё было уже подготовлено. С утра, я вырезал из чугунных образцов маленькие заготовки, которые потом обработал на точильном камне до размеров, позволяющих их поместить в небольшие керамические тигельки. Опытные плавки мы выполняли на уникальном научно-исследовательском оборудовании – ВДТА (высокотемпературный дифференциальный термоанализатор), в рабочей камере которого мы могли доводить нагрев образцов до 2000°С. В то время, таких установок было всего две в стране. Одна в Киеве, вторая в нашем институте. Внешне ВДТА похож на тумбу, размерами с большую бытовую стиральную машину, с притороченным к ней «глобусом» из нержавеющей стали. Шарообразная камера, для плавки металлов, имела полые стенки, внутри которых текла охлаждающая жидкость. Конструктивно она состояла из двух полусфер, скрепляемых крепкими болтами. Внутри её был расположен вольфрамовый нагреватель. Перед началом плавки, внутреннюю поверхность камеры тщательно протирали спиртом, обеспечивая стерильное протекание процесса. Затем две полусферы скреплялись болтами. До включения нагревательного элемента, в стенки камеры запускалась вода, вакуумный насос откачивал из её рабочего пространства весь воздух, вместо него камеру наполняли инертным гелием. Благодаря термостойким датчикам, все процессы считывались и преобразовывались блоком электроники в электрические сигналы, которые фиксировались чернильным самописцем потенциометра, оставляющим графический след на листе специальной миллиметровой бумаги. После чего, оператору нужно будет только правильно отметить все реперные точки фазовых превращений, протекавшего процесса. Всё очень просто. Дальше наступал черёд учёных-аналитиков, сопоставляющих статистические данные всех проведённых экспериментов.
В тот памятный день мне удалось провести процесс последней опытной плавки до стадии откачки воздуха из рабочей камеры ВДТА. Мерное урчание вакуумного насоса не предвещало непредвиденных сюрпризов. Этот рабочий день имел все шансы закончиться в спокойном штатном режиме, но не тут-то было.
ч.4
После коридорного звонка, внезапно распахнулась дверь нашей лаборатории, и к нам ввалился шумный гость в лице энергичного Шихтовского Николая Павловича, который в этом рассказе будет фигурировать под таким Ф.И.О.
Денёк выдался жарким, и незваный посетитель, коротко, без лишних церемоний, сразу свернул влево, и в два шага оказался возле нашего холодильника. Только в момент открывания его дверцы, он соизволил, не поворачиваясь, с нами поздороваться. Попутно, Николай Павлович спросил у моего завлаба, в какой из двух банок вода будет похолоднее. Этот доцент имел полное право так себя бесцеремонно вести в стенах нашей лаборатории – он был закадычным товарищем Ивана Андреевича. Причём, «закадычный» уровень отношений, в данном случае можно понимать и буквально – эта парочка учёных была не против, иногда, по праздничному случаю, устроить товарищеские посиделки, с умеренными возлияниями за этот самый кадык.
На вопрос доцента мой завлаб ответил своим вопросом. Его интересовало, когда Николай Павлович закончит сегодня читать лекции студентам. Иван Андреевич объяснил своё любопытство тем, что он приготовил доценту долгожданный сюрприз. Мол, он давно обещал угостить Николая Павловича медовухой собственного производства и вот сегодня он готов презентовать его заветной бутылочкой.
Об этой заповедной медовухе, между ними, давно речь шла. Мой завлаб, помимо всего прочего, был заядлым пчеловодом. Если нырнуть в общую историю вопроса, то можно выяснить, что настоящий рецепт, этого древнего напитка наших стародавних предков, основательно забыт. Можно сказать, что он просто утерян. В наше время мы имеем только общие представления о методике его приготовления. Современная медовуха – это только плод экспериментов нынешних энтузиастов медоварения.
ч.5
Я где-то читал, что у славянских воинов и викингов практиковался необычный экзамен на зрелость молодого бойца. После усиленных тренировок, новобранец приобретал навыки обращения с оружием, постигал азы ведения рукопашного боя, получал основы воинской тактики, закалялся физически, укреплял свою силу духа. Психический уровень подготовки проверялся различными способами, одним из которых был алкогольно-строевой.
Суть этой методики не преследовала цель узнать, кто лучший пьяница, и может больше «на грудь принять». В решительный момент боя, воина может сковать сильный страх или боль ранения. В такой экстремальной ситуации, для личного спасения, дорога каждая секунда времени. Тут, чтобы уцелеть, нужно уметь психически переломить себя и полноценно использовать всю свою силу духа для достойного отпора противнику и успешного завершения ратного боя.
Экзаменуемый воин-новобранец, в полном боевом облачении, вызывался из строя, подходил к бочке, зачерпывал полный черпак зелена вина или медовухи и быстро его выпивал. Затем воин, чинно вытерев усы, спокойно разворачивался на месте и решительным шагом возвращался в строй, где он должен был уверенно стоять на своих ногах, не роняя оружие и щит, до окончания общей экзаменационной церемонии древнего «ЕГЭ» («единый государственный экзамен», в качестве шуточной ассоциации с нынешним временем).
ч.6
Никто в нашей институтской лаборатории не собирался считать солидного Николая Павловича воином-новобранцем или начинающим викингом. Мой завлаб хотел предложить своему товарищу провести основную винную экзаменационную «сессию» на дому, а в стенах нашей лаборатории можно было бы сейчас ограничиться только небольшой предварительной дегустацией, но в нерабочее время и по чуть-чуть.
От этих слов, у Николая Павловича, что называется, «разгорелись глаза», как у кота в масленицу и слюнки потекли. Шихтовский сказал, что после этого перерыва он должен будет вычитать последнюю лекцию и его рабочий день, на этом, закончится сегодня. В этот момент, скользнув по полке холодильника, гурманский взгляд доцента упал на скромную, без этикеток, фигуру бутылки, скрывающей под своей стеклянной «одеждой» прохладную жидкость медовухи. Сделав пару порывистых затяжек сигаретой, он принял решение, не откладывать долгожданное удовольствие и пригубить этот знаменитый напиток прямо сейчас, для поднятия общего лекционного тонуса. Это неожиданное желание не поддержал мой завлаб, пояснивший, что с этим напитком шутки плохи потому, что это алкогольное зелье – первоклассный стрелок по ногам человека. Сознание оно оставляет в покое, а вот ходьбу вяжет, и общее равновесие тела нарушает усердно.
На это предостережение, видавший виды доцент, пытался возразить, что он, за свою бывалую жизнь, прошёл солидную подготовку, тренируясь на более крепких напитках. Мол, даже со спиртом общался и сумел, всякий раз, достойно устоять на ногах. Отменное здоровье, здравый смысл и чувство своей нормы никогда не подводило Шихтовского, и не роняло на землю, безвольным мешком, его крепкое тело. И сейчас так будет, он абсолютно уверен в своих силах, как учёного экспериментатора. Этот «высоконаучный» спор решительно прервал мой завлаб, сославшись на то, что у него уже был печальный опыт полевых «исследований» этого былинного продукта, и он сейчас не желает иметь проблемы ни себе, ни своему товарищу.
Николай Павлович недовольно хмыкнул и, в порыве последней надежды, попросил разрешения хотя бы «на язык» попробовать заветную незнакомку. Уж больно заманчиво она манила прохладой своего содержимого. Наш гость даже умудрился обвинить своего товарища в жадности. Настойчивые просьбы доцента перешли все границы его возраста. В вихре нахлынувшего желания, этот взрослый человек сейчас выглядел, как избалованный ребёнок в магазине «Детский мир». Ещё один миг таких пререканий и он упадёт на пол, и будет биться в истерике, добиваясь покупки «игрушки».
Моему завлабу эта навязчивая «полемика» порядком надоела. Он сдался. В конце концов, «хозяин – барин». Бутылка подарена, и Павлович может теперь с ней распоряжаться так, как сочтёт нужным, его предупредили о возможных рисках. Прозвенел звонок, зазывающий студентов и преподавателей продолжить усердный «бой» за знания, заняв свои наступательные позиции в бетонной «броне» стен институтских аудиторий.
Доцент решительно метнулся в угол нашей лаборатории и прихватил с умывальника гранёный стакан. С этим «вооружением» наперевес он атаковал холодильник. Открыв бутылку, Павлович осторожно понюхал отверстие её горлышка. Из него струился приятный медовый аромат. Тренированная рука бывалого учёного плеснула небольшую порцию напитка на дно стакана. Сделав вожделенный глоток, Шихтовский удовлетворённо крякнул и сказал, что эта хвалёная медовуха напоминает обычный квасок, только с лёгким привкусом мёда. Причём, хлебный её собрат позабористей будет – он хоть в нос бьёт своими пузырьками. А эта «особа» уж больно нежна, да и спирт тут совсем не ощущается. После этих слов, доцент повернулся к холодильнику так, чтобы его широкая спина закрыла, от взгляда моего завлаба, тайну дальнейших действий. Мне его секретные манипуляции были видны потому, что мой стол был расположен рядом с холодильником, но доцент заговорщицки приставил палец к своим губам, призывая меня молчать.
И я стал беспечным свидетелем того, как Шихтовский наполнил свой стакан до краёв. Решительным рывком, доцент опрокинул его содержимое за тренированный кадык, поставил бутылку на полку и смачно затянулся несколькими глубокими затяжками. Потушив свою сигарету, он быстрым шагом покинул нашу комнату. С его уходом, в лаборатории воцарился привычный порядок, сопровождаемый монотонным урчанием вакуумного насоса ВДТА, но это всё оказалось коротким затишьем перед бурей.
ч.7
Очень скоро дверь нашей лаборатории резко распахивается и к нам вбегает перепуганный студент. Он просит нас срочно вызвать скорую помощь потому, что их преподавателю стало плохо. Мол, начатая лекция была внезапно прервана, налицо все признаки сердечного приступа. Завлаб поднял трубку нашего служебного телефона, но прежде чем набрать спасительные «03», спросил фамилию преподавателя потому, что сейчас диспетчер будет спрашивать данные больного. В ответ, как «гром среди ясного неба» звучит, что пострадавший - Шихтовский Николай Павлович. Мы его только, что видели живым и здоровым, полным сил и энергии. Он был даже слишком энергичен. Вот ведь проклятая житейская нервотрёпка и табак, что натворили, свалив такого крепкого мужика.
Метнувшись к нашей аптечке, завлаб хватает все таблетки от сердца, а я наполняю стакан водой и мы «пулей» выскакиваем из лаборатории. За нами, перепуганной собачонкой, бежит студент. По пути, лихорадочно вспоминаем, какое было артериальное давление у Шихтовского, это очень важно знать потому, что, например, тот же валидол его снижает.
Распахиваем дверь аудитории и видим совсем неожиданную картину – пострадавший от инфаркта, стоит перед доской на коленях, зацепившись подбородком за полку для мела и тряпок. Кисть его руки, вероятно конвульсивно, цепко удерживает обломок мела. На полотне доски, начатое предложение внезапно прервано на полуслове, которое, жирным росчерком меловой «осциллограммы», оставило чёткий след скольжения руки, падающего тела преподавателя. Было такое ощущение, что доцент пытался удержаться этим кусочком мела за доску, но рука дошла до полки, которая сломала и раскрошила эту последнюю связь с опорой.
Неуместным ироническим штрихом, на этой полке выстелился галстук поверженного преподавателя. Его очки заползли на лоб и перекосились так, что строгое лицо Шихтовского стало выглядеть по-дурацки и приняло идиотское мимическое выражение. Солидная внешность преподавателя преобразилась в клоунскую. В один миг, некогда подчёркнуто опрятный вид, фанатично аккуратного человека, превратился в неряшливый стиль бомжа. Строгий костюм, местами, собрался в несуразные складки, правая штанина задрана. Словно искусственный снег, пыль из мелких крошек мела «запорошила» правый рукав доцентского пиджака и штанину брюк. Ничего не скажешь, очень нелицеприятным оказался контраст между активной жизнью солидного преподавателя и последствиями неожиданно нагрянувшего несчастного случая.
Но настоящая реальность полна разнообразия и не чурается возможности иногда внести весёлый экспромт в рутину повседневной жизни человека, громко надсмеявшись над его самоуверенностью в собственных силах. Так и в этот раз получилось.
Когда у нас прошло первое шоковое впечатление, мы внимательно вгляделись в лицо несчастного доцента – он был счастлив!? Его губы расплылись не в идиотской, а скорее в блаженной улыбке человека ушедшего в приятное состояние алкогольной нирваны. Да, наш Шихтовский оказался в состоянии сильнейшего опьянения. На его счастье, студенты всё приняли за «чистую монету» трагического несчастного случая. Только что он бодро вычитал им первую часть лекционного материала и через пять минут короткой перемены снова уверенно стал к доске для продолжения занятий. Им и в голову не могло прийти, что солидный человек мог за такое короткое время разгара рабочего дня успеть, так сильно напиться.
Иван Андреевич выразительно посмотрел на полный стакан воды, стиснутый в моей руке, и перевёл на меня вопросительный взгляд. Я понял своего завлаба с этого «полуслова» и утвердительно кивнул ему головой. Таким образом, он конспиративно выяснил у меня, что Шихтовский не пригубил, а опрокинул «за ворот» своей белоснежной рубашки целый стакан медовухи. Тут и причина внезапного «инфаркта» выяснилась.
Мы попросили студентов тихонько досидеть до звонка, а сами ухватились за павшего «бойца» и потащили его в свою лабораторию, что называется «с глаз долой». По принципу «no body - no matter» («нет тела - нет дела»). А скандальное дело могло бы стать, ещё каким громогласным. Пьяный «в стельку» доцент на лекции – это не трибунал конечно, но партийный билет он бы положил на стол, перечеркнув все свои былые заслуги и преподавательскую карьеру, с достойной пенсией по её окончании. В лучшем случае его бы перевели в рядовые преподаватели или предложили даже покинуть учебное заведение. Так, что это его счастье, что во время «инфаркта» один из студентов обратился именно к нам за помощью. Накануне, этот паренёк у нас проходил практику и знал, что в нашей лаборатории есть телефон с выходом в город и аптечка. Нам эти атрибуты были положены по правилам безопасной эксплуатации помещений с повышенной опасностью. Закрывшись изнутри на замок, мы расположили доцента на составленных стульях и дали ему время спокойно прийти в себя. В тот день всё закончилось благополучно и инцидент не получил огласки.
Вот такие они эти «танцы» с Зелёным змием – непредсказуемая карусель. Не знаю, как другие медовары свою медовуху приготавливают, но, похоже, что мой завлаб ближе всех подобрался к сути её утерянного рецепта. И ещё, опытным путём, параллельно с работой на уникальном оборудовании, мы выяснили, что доцент Шихтовский пока не мог считаться зачисленным в викинги – ему для этого ещё нужно было долго тренироваться и работать над своей силой духа, чтобы уверенно возвращаться в институтский строй "воинов" и не ронять из рук своего «копья» (мела).