Охота на единорога
Бежать по высокой, по грудь, траве, то же удовольствие, что без лыж пробираться по глубокому снегу; молодые зелёные стебли, крепкие, как пеньковые канаты, спутывают ноги, переплетённые ремешками охотничьих сандалий на прочной каучуковой подошве; они хлёстко, будто кнутом, с протяжкой хлещут по икрам.
То тут, то там мелькают охотничьи псы: уши, хвосты, морды с чёрными носами; и лают, соскучились по свободе.
Невдалеке, в небольшой роще разросшихся пиний, разливают трели охотничьи рожки, егеря и загонщики травят добычу.
Рядом, в метрах в двух, густую растительность давит живым катком мощная туша напарника по охоте. – «Как настрой?» - в карих глазах полыхает пламя азарта. – «Всё пучком! - складываю кольцом большой и указательные пальцы, - в горле пересохло». – «Погоди, завалим зверя…»
Сзади раздался глухой раскатистый рёв, низкий, как осенний гром, переросший в дикий свист, заложивший уши: безоблачную синь неба прочертили серо-пепельные следы опознавательных ракет. Точно такие же линии взвились далеко впереди, разделив стройными непрочными линиями дрожащее в солнечном свете воздушное пространство на равные части.
- «Ага! – восклицает радостно напарник, - угодил-таки зверюга в западню!» В этот счастливый момент охоты я спотыкаюсь, правая нога цепляется за старое, не выкорчёванное корневище куста; нелепо взмахиваю руками, кричу что-то окололитературное и валюсь снопом, мелькнув камуфляжными полами охотничьей тоги лицом в крупную свежую ароматную кучу звериного дерьма. – «Это какая зараза успела своим афедроном поработать!..» В глазах померкло
Затемнение в сознании прошло быстро.
Лежу на ковре: нет ни травы, ни ароматной ловушки; муха бьётся о стекло. Других звуков нет.
Поднимаюсь с пола, сажусь на старый продавленный диван, скрипит бедняга, возмущается; обвожу комнату взглядом, он останавливается на ополовиненной трёхлитровке с брагой; трясу головой, не может брага вызвать таких реалистических ярких видений; выпито её за прожитую жизнь море. Поёрзал телом, подо мной что-то шуршит; приподнялся, вынул газету и принялся бездумно листать страницы, вспоминая видео из параллельного мира, вдруг что-то занозой впивается во взгляд. Стоп! Остановился на рубрике объявлений в разделе «Продаю». Спрашивается, что привлекло? Сосредоточиться мешает сосуд с брагой и устойчивый запах фекалий дикого животного. Откладываю газету, беру окурок пожирнее из пепельницы, раскуриваю, делаю по системе йогов три затяжки и начинаю вчитываться в тексты объявлений. Сообразительный нынче пошёл народ, чтобы не обременять себя вывозом старой рухляди и прочего бытового хлама, выставляют его на продажу с условием самовывоза. Хоть копейку наживы, да извлечь. Продают всё: от вышедших из моды пальто до загородной дачной недвижимости. Вся эта чепуха взгляд занозить не могла. Продолжаю исследование. Пробегаюсь по столбцу повторно. Результат нулевой. Неудача не обескураживает, не тот я представитель гомо сапиенсов, чтобы при первом обломе безутешно ломать руки.
Начинаю читать вдумчиво, как письмо Онегина к Татьяне. Ищу заветное слово, по утверждению некоторых мудрецов, которое было началом всего.
- Ну, ты, прям, счастливчик! – сотрясает воздух громкой речью напарник, - к тебе благоволит Афродита! Ступить ногой в дерьмо зверя считается большой удачей на охоте. А ты лицом по самую макушку!
Так хотелось съязвить в ответ, мол, отдал бы тебе эту удачу с превеликим удовольствием, но с фрагментами фекалий между зубов говорить трудно.
Очень далеко, почти как отзвук лесного эхо, густой пирог дневного воздуха разрезает крик дикого зверя…
Ищущий да обрящет!
Нахожу-таки слово, и точно электрическим током пронизывает меня. Надо быть слепцом, чтобы его пропустить, корю себя. Но не это, не это главное, как и само объявление. Кстати, существуй премия объявлений, оно не получило бы никакой награды, кроме оригинальности. Гласило оно следующее: некий гражданин Иванов Б. Ф. продает мотоцикл «Ява». Всё ясно, надоело мужику вкладывать денежку в старьё, решил от раритета прибыльно избавиться, путь новый хозяин раскошеливается. Не ясными, совершенно странными оказались следующие слова текста. А именно: «в античном состоянии и в античном исполнении». Вот тут-то, пользуясь лексикой бывалых мареманов, шлюпка моего сознания села на мель. Повторно читаю, может, померещилось, мало ли что вытворяет с нами сознание, в эти несколько слов. Почти читаю по слогам. Ошибки нет, всё верно: «продаю мотоцикл «Ява» в античном состоянии и в античном исполнении, цена договорная, возможны сидки и рассрочка платежа». И отпечатано в типографии, следовательно, опечаткой это быть не может, чёрным по белому написано: «в античном состоянии и в античном исполнении».
Да нет, успокаиваю себя, чушь, чепуха. Как понимать «в античном состоянии» или « в античном исполнении»? Античное состояние ещё худо-бедно можно представить. Прогресс нынче далеко шагнул в сфере услуг; любую чепушинку ловкие маркетологи так преподнесут, что почувствуешь сразу, без неё тебе не жить. А вот античное исполнение, даже если литром водки натощак раскрепостить сознание, не берусь даже с третьей попытки, при условии, если будут первые две.
Это же, как получается, ломаю голову, античные механики сумели изобразить античный мотоцикл. Вместо кожаного кресла деревянное седло с шёлковой накидкой, вместо резиновых колёс, деревянные. А вместо двигателя что? уж не пара ли упрямых сытых осликов?
Хотя…
Замираю на миг, всяко может быть в нашем быстро меняющемся мире. И пройдохи-рекламщики вполне могут додуматься и не до таких античных предложений, чтобы впулить доверчивому лоху левый товар из дружественной азиатской страны. Чем не вариант! И немного отпускает, ощущаю, как струйки пара из черепной коробки с лёгким шипением уходят через уши. А ведь, правда, эти вертлявые, как черви, азиаты не только любую вещь в античном состоянии исполнить, а также и в первобытном.
Так меня распалил умственный труд, ажно упрел весь, едва представил, а воображение моё богато, классическую чешскую «Яву» классического красного цвета, хромированные части колёс, выхлопную трубу и некие детали оформления. И тотчас останавливаюсь, нет, тормози, дружок, не всё, далеко не всё можно изготовить в античном исполнении…
Благодетель-напарник помог отмыть священные фекалии от Афродиты с моего лица; поливал егерь, а он давал начальственные указания, куда и как лучше лить воду.
- «Ну, что, продолжаем погоню?» - корпулентное тело напарника вибрирует туго натянутой тетивой. – «Давай немного погодим?» - «Как это – погодим?» - «Так, - говорю и обрываю свой смятенный спич, коварные предчувствия внизу живота ледяными щупальцами сжали крепко-накрепко внутренности. – «Ты, что, забыл золотые слова наших предков?» - так и заплясал целлюлит по бокам туловища напарника, он изобразил простенький танец вокруг костра пьянчуг-охотников. – «Какие слова? – оторопеваю и добавляю: - Что наши предки такого эпохального могли сказать?»
Святые бездельники, весь день поводящие в лени и неге, кто бы мог подумать и придумать ситуацию, участником которой оказываюсь я помимо своей воли. Периферийным зрением констатирую факт самопроизвольного включения телевизора, затем – текст. Диктор, молоденькая симпатичная брюнетка объявила о выходе нового фильма «Сумрачный пенис» телеконцерна «Магнум». Молния в очередной раз пронеслась внутри моего черепа. Да что же это творится в мире, земля заняла место неба, и небо опустилось на землю? Какому умнику хватило смелости дать название фильму «Сумрачный пенис»? Или в самом деле в мире произошли некие таинственные флюктуации или я отстал от жизни.
- «Periculum in mora! – толстый палец с массивным золотым перстнем с вставленным в него бирюзовым камнем взмыл перпендикулярно плоскости земли. – Опасность в промедлении!» - «Это применительно к другой ситуации», - стараюсь бравировать забытыми знаниями, оппонируя напарнику без промедления. – «Тут, как ни крути яйца, - напарник изобразил круговое движение двух кулаков вокруг запястья, - ситуёвина всегда одна».
Как ни притягивала взор банка браги, но сдерживался. Многое нужно выяснить, прежде чем нажраться хмельного до выхлопной трубы.
Во-первых, какая-такая «Ява» могла существовать в античную эпоху! В те загадочно-прекрасные времена зари человечества окромя телег да возков (названия в зависимости от местности варьируются) не было, впрягли лошадку или упрямого ослика, ткнули стимулом (заостренная палочка, аналог кнута) под хвост и понеслись неторопливо по ухабам и колдобинам древних дорог (дорожники и в те времена работали из рук вон плохо) древние «Мерседесы» и «Ауди». (Нет, чо это я так умно рассуждаю, будто жил в те нереально далёкие годы?! Уж не банка ли браги стимулирует мыслительный процесс?) Во-вторых, возможно было именно так, всякие греко-римские вагены и их производственно-инженерные репликанты существовали, а вот мотоциклов «Ява» из республики Чехии не было. Как и самой страны. Территория существовала, от факта не уйдёшь, предки чехов жили, блюли свой модус вивенди и модус операнди, придумывали строгие наказания за невыполнение, вносили посильную лепту в сотворение Всеобщей Истории Человечества. Женились, рожали детей, охотились, затем устраивали роскошные пиры, соревновались, гарцуя на лихих скакунах, кто кому ради смеха в афедрон стрелу раскалённую вставит, под аплодисменты и ржач зрителей. В-третьих, это всё лирика. Пора переходить к суровой прозе жизни и уточнить у этого Иванова Б.Ф., что это за античный мотоцикл «Ява» он желает продать и выяснить его античное происхождение. Первая баррикада на пути расширения знаний – отсутствие телефона продавца. В заявлении указано, звонить в редакцию. Сегодня суббота, кто мне ответит? И снова периферийное зрение констатирует новую рекламную заставку: «По прогнозам киноведов прокат фильма «Сумрачный пенис» за выходные дни ожидает неожиданно высокие сборы».
Они что, совсем в своём кинобизнесе на гениталиях помешались?
Шелест травы с порывами ветра доносился с разных сторон. Рыскали белые молнии псов; раздавались бойкие команды и окрики исполнителей; лился рекой смех, и звучали раскатисто горны.
- «Что за шум-гам?» - указываю головой в сторону веселья. – «Это? А, - напарник чешет под туникой ниже живота пальцами, - охлос развлекается, отрабатывает гонорар». – «Охлос?» - «Охлос», - лениво тянет гласные напарник, опорожнив средних объёмов глиняный кувшинчик с вином. – «А мы тогда кто?» - «Во даёшь! – толстые красные губы растянулись в улыбке, мелко дрожат румяные отвислые щёки, - неужто память таки напрочь дерьмо отшибло?» - «Нет… В чём разница?» - «Во всём». – «Мы же народ, - горячусь я, - один народ». – «Верно, народ один, но они, - напарник обсосал жирный палец, до этого опущенный в плошку с осетровой икрой. - они – охлос; а мы – демос». – «Ничего не понимаю. Права у нас равные? Правильно?» - «Верно толкуешь: права одинаковые, народ мы один, а вот обязанности у каждого разные». – «Это нарушение прав человека», - говорю прописные истины. Напарник поперхнулся смехом, вином и икрой; и то, и другое полетели брызгами изо рта. – «Нет, ты впрямь полагаешь, что охлос что-то смыслит в своих правах?» - «Безусловно!» - «Тебя надо ещё разок окунуть в дерьмо, чтобы освежить подсознание и память наверняка вернуть на прежнее место». Взбрыкиваю, трясу голову, стараюсь сбросить с неё несуществующие мысли; на плечо тяжело опускается мощная длань напарника; пухлые (омерзительное зрелище!) губы приблизились к ушу; горячее дыхание обжигает кожу. – «Ты дурака не валяй, кореш. Права человека и прочая гуманистическая херовина – качественные спагетти правительства для ушей народа, этого самого охлоса. И обязанность у охлоса одна: делать всё, чтобы жизнь демоса, то есть, нашу, сделать как можно комфортнее и безропотно выполнять приказания. Велели зверя дикого загнать – загнали; приказали царя хвалить – хвалят. Категорически самостоятельно не думать, за них всё продумали и придумали». – «Но…» - «Отставить всякие «но»! в этом заключается вся разница: охлос, большая часть – бесправное быдло; демос, меньшая – обладающая непререкаемым правом решать за всех! - напарник раскраснелся, хватил из нового кувшинчика приличный глоток вина, успокоился и закончил: - Хватит переливать из пустое в порожнее».
В мои ноги ткнулась носом охотничья псина, поскулила, покрутила носом, вдыхая воздух, и убежала, виляя обрубком хвоста. Настроение моё приняло другое вектор движения.
- «Выкинь тяжёлое из головы, зёма, и не бзди! Слава Юпитеру, мы в своей утлой лодочке держимся на плаву и никакие штормы житейских невзгод не опрокинут её, - напарник сменил тон на покровительственный и участливо заглянул в мои светлые очи своими честными, незамутненными муками совести буркалами. – Всё будет тип-топ!» - «А если не будет?» - «Будет, - уверенно икнул напарник. – Никогда охлосу не навязать своё демосу. Хочешь, поспорим? На что угодно! Давай на мою жену. Она такие вещи в постели вытворяет, хрен сломаешь от удовольствия!» - «Не хочу». – «Хозяин, барин, - философски оборвал спор напарник и, как опытный кормчий, ведущий корабль среди скал и рифов, меняет курс разговора, мечтательно произносит: - Вот, завалим зверя…»
Возникает небольшая, почти театральная пауза; слух сразу обнаруживает дыхание ветра, лепет листьев кустарника, тихий голос склонённой под ветром травы; солнечные лучи с янтарным звучанием льют рассеянный жаркий свет; накатывает истома и нега; хочется ввернуться в исходное состояние…
- «На кого охотимся, напомни», - прерываю ультраспокойное молчание. – «На единорога», - взор напарника тоже возвращается из неких горних высей медитации. – «Он же в красной книге!» - пламенею лицом и начинаю заикаться. – «Да хоть в геральдической, блин! – снова пошёл плясать «Сиртаки» целлюлит напарника вокруг талии; напарник рассмеялся, утёр слёзы, немного успокоился: - Не подозревал, что ты такой весельчак! С тобой, братэлло, в цирк ходить не надо, живот порвёшь от смеха, - и снова смена курса: - Завалим единорога, невероятно вкусными шашлыками из его вырезки попотчую, - пальчики оближешь! – напарник жадно, с нечеловеческим аппетитом облизал полные мясистые красные губы и уставился в небо; тщась кое-что сокровенное уидеть или рассмотреть.
В моём животе при упоминании о пище заурчало; с утра маковой росинки не было во рту; засосало под ложечкой; появилась икота. Напарник повернул ко мне лицо.
- «Вот, - его привычка тянуть гласные мне почему-то нравится, улыбка застыла на лице. – А ещё повар, знаешь, у меня самый лучший повар в городе. Я его с Крита привёз, купил на аукционе рабов-кулинаров. Прикинь, да, увёл из-под самого носа управляющего хозяйством тирана Кесонии! За сущий пустяк купил, накинул перед началом на плечи ведущего в подсобке мантию из русского соболя и дело в шляпе! Вот теперь, прикинь, управляющий тирана себе в темнице на афедроне волосья рвёт! Вот умора!»
Хоть и не разделяю оптимизма напарника, вежливости ради улыбаюсь.
Всё перемешалось в моей голове… Аукцион рабов-кулинаров, повар, охота, управляющий хозяйством… Всё идёт кругом… Нихренашеньки не понимаю и не стараюсь вникнуть… Тру глаза, щипаю за ухо, может пройдёт наваждение… Не проходит, значит, не оно… Не спала пелена, напрасны ожидания…
Скрытые в дальних кустах паслёна лучники-затравщики выпустили дымовые стрелы: две белых, одну зелёную, три красных.
Напарник с видом знатока поясняет, что означает каждый окрас дыма, дескать, кореш, держись крепче за тетиву, охота входит в заключительную стадию. – «Сейчас нам принесут тестикулы единорога, - напарник яростно трёт пухлые ладони, как бы, не воспламенились, - на блюдечке с голубой каёмочкой!» - «На единорога охота запрещена!» - твержу упрямо. – «Брось ломаться, как девка в лупанаре: нельзя, можно! Нам всё можно!» - голос напарника приобретает обворожительно-покровительственные тона. – «Никому, - сомневаюсь быть услышанным, упорно говорю: - нельзя!» - «Вот ты хрен упрямый!» – веселится напарник, ему, борову, весело.
Рожки и горны заливаются мелодиями; музыканты не жалеют лёгких; мелодии плавными волнами разливаются по местности. И впрямь, что-то есть неопределённо-заманчивое в этой охоте на единорога, внесённого в красную книгу на памяти деда моего прапрадеда. Сосед возвращается из горних высей размышления.
- «Охлосу нельзя. Нам, демосу – можно. Почему? Потому что кончается на «у»! – напарник заходится истеричным смехом, его пробирает икота, он прикладывается губами к кувшинчику с вином; красные струйки стекают по уголкам рта, по подбородку, капают на камуфляжный наряд, украшенный по канту фигурками диких зверей. – А также потому, что мы определяем степень дозволенности в обществе, и обозначенную границу нарушить не смей! – напарник напрягся, лицом побагровел, выпустил газы; волна сернистых ароматов накрыла ближнее пространство; раздались крики егерей, какая сука разрешила-де выпустить газы, так зверя только отпугнёшь; напарник закашлялся от смеха. – Так было, есть и будет всегда. Что в наши дни, - продли Юпитер годы жизни нашего сатрапа Владвия! – что в античные времена…
Античные времена… Античные времена… Античные времена… Больно часто упоминаются эти «античные времена»…
Пошатываясь, встаю с дивана. В комнате затемнение, сдвинуты шторы, сумрак разрезает клинок яркого солнечного света; в нём летают золотые пылинки по им одним известным траекториям; бороздят золотое пограничье корабли-мухи, вспыхивают радужно паруса прозрачных крыльев; они медленно барражируют вдоль фронтира световой зоны – сумрак пугает всех.
- «Что тебе?» – недовольно рявкнул напарник к подбежавшему егерю, от охватившей его ажитации он был не в состоянии молвить слово, только радостно и глупо улыбался во все тридцать два выбитых кариесом зуба. – «Там», - едва справившись с учащённым дыханием, произносит он, в полу-развороте указывает выбросом правой руки. – «Что там?» - раздражённо переспрашивает напарник, толстая жирная кисть сжимает горлышко амфоры, из него плещется вино на землю. – «Так это, - егерь ничуть не смущается грозным видом начальства, - зверь, туды его в афедрон, прорвал засаду и, мать его туда же, умчался в дикое поле!» Напарник приник в горлышку амфоры. Отстранил затем от себя. – «Чо от меня хочешь, болезный? – справляется с охватившим его отстранённым отвращением перед тупоголовым охлосом, - чтобы я поскакал конём ретивым его догонять?» - «Не-а, - егеря не пронимает озлобленность шефа, - сами справимся». – «Чо приходил тогда?» - «Так это, ёпрыть, посоветоваться». – «Посоветовался?» - «Ага!» - с лица егеря улыбка не сходит. Создалось мнение, что ему брюзжание босса как пердёж домашнего скота. – «Тогда скачи вперёд, болезный, - подавляет в себе проявившуюся, было агрессию мой напарник, - и чтобы к вечеру зверь стоял передо мной, как лист перед травой! Уяснил?» Егерь откозырял чисто по-армейски, приложив кисть к голове, покрытой камуфляжной застиранной повязкой и бросился прочь, мелькая пятками.
За стеной у соседа слышится еле различимое бормотание сквозь шумы в эфире; работает радио; различаю приятный бархатный тенор диктора: «А теперь переходим к актуальным античным новостям. С дружеским визитом прибыла делегация из…»
«Чепуха! - такова здоровая реакция мозга на происходящее. – Полная!»
Обращаюсь в одно большое ухо-локатор, сканирую долетающие с улицы звуки; они с трудом пробиваются через конструктивные препоны конструкции окна, форточку и рамы.
Подхожу к зашторенному окну. Беру одну портьеру. Медленно отодвигаю в сторону; растёт залитое золотом солнечного света пространство; на минуту слепну; закрываю глаза, считаю до десяти. открываю; распахиваю окно, грудью упираюсь на подоконник, бросаю взгляд вниз…
Напарник провожает мелькающую в траве фигуру егеря. Молчит минуту. – «Ну как вот с ними построить светлое будущее?» - в сердцах бросает он, горечь в словах. – «С кем?» напарник смотрит на меня глазами, полными горестных слёз. – «С ними, - он указывает в направлении егерей и загонщиков. – что ни делай, как жизнь ни улучшай, а они остаются непосредственными детьми матушки-природы, ведь что для счастья надо?»- «Что?» - интересуюсь и сам, давненько ломал над этим вопросом голову, но ответа пока не нашёл. – «Не знаю, - откровенно признаётся напарник. – Ведь чтобы для народа сатрап Владвий ни делал во главе с сенатом и отцами нации, как ни повышал налоги на всё, что можно, осталось ввести налог на воздух, чтобы как-то повлиять на внутреннее и внешнее состояние простолюдинов, их, раскалённый прут им в афедрон, всё нипочём. Едят хлеб из грубой муки, довольствуются простой здоровой пищей, едят заплесневелый сыр и пьют кислое дешёвое вино, разбавленное водой, чтобы напитка на всех хватило и ничего же их не берёт! Хоть бы катаклизм, какой природный, - тьфу-тьфу-тьфу! Не доведи Юпитер сих страстей на голову нашему сатрапу Владвию! – или мор на их голову свалился!» - «Ты кому эти ужасы пророчишь? Врагам?» - уточняю, мороз пробирает от догадки. – «Как о ком! – горестно бросает грозди букв в распаханное эфирное пространство напарник, - о них, о простолюдинах! Об охлосе!» - «Может, не надо так печься о них, - ввожу вводную, так, на всякий пожарный. – Предоставьте им самим во всём разобраться, смотришь, и добьётесь желаемого». Напарник ещё горестнее вздыхает, полная грудь почти рвёт на составляющие детали прет-а-порте камуфляжный охотничий костюм-тогу с набедренной повязкой. – «Пробовали, - он сплёвывает через левое плечо. – Никакая зараза их не берёт! Живучие!»
Давно ничему не удивляюсь, ни сну, ни яви; как-то всё приелось, но открывшееся взору взорвало мозг. Родная улица имени председателя горсовета неким образом трансформировалась: дома и те же самые, но, одновременно другие; зелёные иглы кипарисов и пегие облака олив едва шевелит вялый ветерок, хотя ещё минуту назад по пышным кронам каштанов и лип, резвясь и шаля, прогуливался среднерусский ветер; тротуары, недавно мощёные терракотового цвета плиткой покрыты тёмным, отсвечивающим маслом булыжником; широкая серая река проспекта ускользает за незнакомый архитектурный поворот.
Глазам не верю!
Моргаю, да видение не исчезает!
Дом напротив непропорционально правильно-кубической формы крыт терракотовой черепицей, оштукатуренные стены выкрашены в белой краской, на раскрытых ставнях висят горшки с цветами и прочей квартирной флорой, средиземноморский бриз балует с прозрачными занавесями окон.
В третьем окна справа замечаю, на втором этаже должна появиться сексапильная шатенка в вызывающе откровенном наряде, соседка, с нею давно хочу познакомиться, да вот жена никак не может уехать к матери в деревню, таким способом происходит торможение знакомства; вместо таинственной незнакомки в ню ширину окна занимает щуплая мужская фигура с впалой волосатой грудью и скудной растительностью на квадратной голове, его невзрачно-скучное лицо украсил орлиный нос и отвисшая нижняя губа.
Да что же это творится!
Моему непритворному ужасному возмущению нужно вырваться наружу, но в груди застревает вопль отчаяния перед возникшим шлагбаумом безучастности. Внутри клокочет всё и кипит!
Да что же это такое! (Впрочем, я повторяюсь, однако в такой невыдуманной ситуации не только лексикон сильно сократиться и забудешь своё имя.)
Не могла так ошеломляюще подействовать обычная брага из пшеничного зерна самопроизвольного брожения! Сотни раз её готовила моя прабабка, затем бабушка, затем эти алькогольно сакральные знания перешли мне! рецепт выверен и проверен веками!
Но и это не всё…
Внизу по булыжному тротуару снуют туда-сюда – наглядное броуновское движение – мужчины, женщины, дети в тогах, хламидах, накидках и набедренных повязках светлых тонов и различных окрасов. Бегали среди этой античной суеты бойкие разносчики античных прохладительных напитков и античной свежей прессы, опоясанные по чреслам ультрамодными полосками материи с названием напитков, еды, газет и журналов.
По широкой глади проспекта медленно катятся античные повозки и арбы с впряжёнными в них домашними прирученными животными; протяжно кричат длинноухие, ржут, встряхивая головами, лошади, утробно ревут быки и лишь верблюды величественно молчаливы; кричат погонщики, звонкими голосами разгоняя медлительность прирученных животных. Льются во ширь пространства городских улиц и переулков удивительной чистоты голоса; с важной неторопливостью тянут гружёные мраморными плитами или кирпичом грузовые телеги мощные быки, задумчиво переставляя крепкие толстые ноги.
Скашиваю взгляд направо.
Невдалеке, на невысокой тумбе-таблетке стоит регулировщик движения в форменной тоге жемчужного цвета с нашитыми по поясу и низу одеяния полосками отражателя света; он активно жестикулирует античным жезлом, направляет упорядоченные потоки телег и арб; регулировщик высок, крепок, огромной грудью вгоняет в свисток вихревые потоки воздуха из лёгких, пронзительный свист заставляет вздрагивать всех без исключения, даже людей с крепкой психикой и обращать внимание на представителя внутренних органов; одной рукой регулировщик кому-то указывает налево, жезлом направиться направо к телеге инспекции движения.
Что-то мне это напоминает до саднящей боли ниже копчика…
Неожиданная помеха справа.
Ловлю движение. Два шеста на арбе, между ними античная рекламная растяжка с текстом: «Достойно встретим вторую декаду античного искусства!»
Стоп! Хлопаю себя по лбу. Не всё так не травмирует терапевтически положительно психику, как необоснованное постоянство; но оно есть: окружающий экстерьер пронизан узнаваемыми мелкими деталями оформления. Вот в чём дело, стрелы Юпитера мне в афедрон! Улица видоизменилась не полностью, остались некие детали в оформлении домов, коих не коснулась длань трансформации.
Античное! Да-да-да! снаружи, хвала гневной справедливости Нептуна, античный мир. Морщу лоб: Древний Рим, Древняя Греция? Не всё ли равно!
Я продолжаю висеть торсом наружу из окна. Из соседнего окна капают раскалённым свинцом слова, произносимые чуть хмельными голосами. Говорят двое. – «Credo in Deum!1» - говорит напыщенно первый, гундося и покашливая. - «Dominum nostrum!2» - слышится истерично-развязный смешок и следом слаженно в унисон. Чуть нараспев: - «Amen!3» Их слова подтверждает мелодичный звон бокалов.
Ох, какое же любопытство, сгубившее не одну сотню кошек, но и профессиональных соглядателей, червем начало грызть душу. Но я буду не я, коли не увижу хоть одну рожу в соседнем окне; свешиваюсь наружу на животе, балансирую ногами, оторванными от пола. В моей послеантичной жизни сосед-сантехник дядя Ваня не блистал познаниями в латыни, как и его близкое окружение; если возникала необходимость, прибегал к проверенной временем матерной речи, что завсегда упрощало общение и объяснение причин катастрофы.
Но если бы на этом всё благополучно закончилось!
Наоборот!
Как исключительная милость богов Олимпа, от ближайшего перекрёстка послышался мелодичный дробный звон колокольчиков. Неведомая сила втаскивает меня в комнату; я снова в безопасной опасности свешиваюсь из окна и раскрытым ртом ловлю ворон происходящего события.
Любопытство раздирает на части.
Вытягиваю шею до межпозвонковой приятно-садистской боли и спазмов в мышцах и вижу причину, вызвавшую переполох на дороге. Оказывается и в античные времена умели себя преподнести сильные мира сего, при помощи верных клевретов наводя на окружающих страх и ужас своим появлением.
На античном межведомственном мотоцикле «Ява» правительственной серии классического красного цвета, - обычная каретная коляска с тентом вместо крыши и впряжёнными цугом белой масти лошадьми едет необъятного размера мужчина в ярко-бело-жемчужной тоге с золотой канвой и кисточками по краю одежды (чтой-то внутри ёкает, физиономия мужичка больно знакома); надпись
1 Я верю в бога! (лат.)
2 Господь наш! (лат.)
3 Да будет так !(лат.)
на боку повозки говорит, кто сей важный перец: член городского магистрата
Иванов Б. Ф. (бог ты мой, да это же мой напарник по охоте на единорога и автор объявления!); вот почему надрывается сирена из колокольчиков, что народ почтил своим вниманием не обычный хрен дорожного движения, а шибко важный член верхушки античного общества. Теперь понятна причина затора на дороге! Те же яйца в профиль что тогда, что сейчас – никаких позитивных изменений.
Тут как тут на тротуарах собрались стайки зевак всех возрастов и гендерных предпочтений. Послышались то восторженные восклицания, то осуждающие выкрики.
Снова ловлю слухом чей-то разговор; признаюсь, переступая с одной извилины в мозгу на другую, со школьной поры не силён в чужих языках. Но тут будто открылся канал лингвистического прозрения.
Первый вальяжный голос: - «Das nicht kann zu sein!1» Второй с нотками недолеченного ларингита: - «Noch als kann!2» Встревает третий с повизгиванием и присвистом между слов: - «Mull, glaube Kenner3». Первый голос: - «Ausschlie;lich aus Achtung aufrechterh;lt Kollegen4». Второй оппонирует: -«Nicht kann sein! Beleibter Unsinn!5» Третий голос: -«Nicht kennt, nicht kennt, ich nicht Richter, beurteilen Sie nicht, ja, Sie werden nicht beurteilt6».
К кому обращены слова, какое действие обрисовывают, не понять; народу внизу прорва, вертятся стекляшками цветными в калейдоскопе, переходят с места на место, друг с другом перекидываются словами, делятся мнением, обсуждают всё, что хошь; не жизнь античная, сюрреалистический компонент одного дня грядущего далёкого.
- Блин, блин, блин! – тру кулаками глаза, возвращаюсь в комнату, скольжу голой пяткой по линолеуму, взмахиваю руками, аки птица крыльями и спиной об пол – хрясь! Как в анекдоте: и так двадцать раз подряд. Прихожу быстренько в себя, бросаюсь к заветной баночке, смачиваю сухое горло брагуленцией, этой божественной амброзией, а в голове вертится мантрой «Быть не может, блин! Быть не может, блин!» окрылённый освобождением озарения, будто невзначай открываю некий вербальный портал, откуда на крыльях свободы летят косяками слова, так или иначе имеющие перманентную привязку к слову «античный».
Античное мировоззрение, античное мышление, прагматично-античный взгляд, античная философия, античное искусство, античный архитектурный стиль, античная драматургия и прочее «античное», елико можно его применить, вплоть до антиантичное. Что, впрочем, также вероятно, как античное не существование существования. От этого открытия слегка повело; неалкогольное опьянение перевернуло мир super caput eius7.
1 Быть того не может! (лат.)
2 Ещё как может! (лат.)
3 Чушь, поверьте знатоку (лат.)
4 Исключительно из уважения поддерживаю коллегу (лат.)
5 Не может быть! Полная чушь! (лат.)
6 Не знаю, не знаю, я не судья, не судите да не судимы будете (лат.)
7 С ног на голову (лат.)
И в сей момент человеческого торжества небо заплескалось у ног моих и моря земные растеклись над головой. Созвездия и галактики превратились в острова и архипелаги; острова и континенты рассыпались по небу звёздными россыпями и невероятной красоты газовыми туманностями. И всё это вместе взятое восхищало мою человеческую натуру, не обезображенную капризами природы, и вознесло в горние выси, в обиталища таинственные и загадочные античных богов и богинь, курирующих оттуда поведение подопечных, по мере необходимости направляя стези развития общества по созидательной дороге войны или по разрушительным тропам мира. Те же люди облекли высокую божественную мудрость в простое правило: «Aut pacem, aut bellum». Не сказать, что так уж неразрешима сия дилемма, но человечество стоит пред нею не одно тысячелетие, крепко сжимая в одной руке рукоять меча, в другой – серп.
Но – rursus ad antique ovium.
Не все неприятности заканчиваются, как железнодорожные пути тупиком. Они с наивной непосредственностью мимикрируют по ситуации, и в самый подходяще неподходящий момент – нате, вам, бабушка, Юрьев день!
Антракт. Пауза. Затемнение на сцене. Артисты в уборных меняют костюмы и грим. Самое время вспомнить слова их песни знаменитого барда: «что там было, как ты спасся, каждый лез и приставал».
Светлеет необыкновенно медленно, так на рассвете, солнечные лучи пробиваются с трудом через сизый туман над рекой. В глаза возвращается свет и с ним – жизнь.
Смена декораций в моей квартире произошла для меня безболезненно; если не считать послеродовой травмой нервный тик обеих щёк и подёргивание век на двух глазах одновременно.
Объявили перерыв. Для нас с напарником ловкие устроители рекреации быстро соорудили навес из прозрачного воздушного шёлка, укрепив его на четырёх витых шестах; поставили посередине круглый стол, кресла с подушками, установили на высоких ножках курильни с ароматным дымом, разгонять непрошенных зудящих насекомых. Установили на столе кушанья, кубки, графины и амфоры с напитками разной крепости и удалились.
Сами же простолюдины расположились вокруг трёх костров, над ними уже висели котлы, исходящие паром. Слышался спокойный смех, доносились обрывки разговоров, после окончания каждого тотчас вспыхивал очередной взрыв смеха.
Официанта отослали. Напарник решил поиграть в демократию и заявил, что себе мы будем прислуживать сами, и проворно разлил по кубкам вино. Без церемониальных заздравных речей, молвив лишь «Prosit!», мы осушили сосуды до дна и принялись неторопливо за пищу.
1 или мир, или война (лат.)
2 вернёмся к нашим античным баранам (лат.)
Минуту-другую сидели молча. Погода благоволила. Солнца жар смягчала ткань навеса; ветерок освежал тела и мысли; ароматический дым курилен напоминал ритуальное действие. Насытились быстро. Сидели, тянули вино и молчали. Ни с того, ни с сего, напарник вдруг направил взгляд в сторону далёких гор, заманчиво синеющих вдали, чьи склоны до половины покрыты зеленью, а уже выше до самых вершин начиналось царство вечного снега и льда. Будто находясь под гипнозом, он задумчиво произнёс, я понял по его выражению лица, что он ведёт с кем-то внутренний диалог: - «Ut papilionibus capere1». И возразил себе уже другим, немного изменённым голосом: - «Non est via ad capere leones2».
Обычная зала обычной «хрущёвки» начала пространственно видоизменяться.
Первым сиганул вверх потолок; с него исчезла старенькая на три рожка люстра; зато появилась овальная фреска с пейзажем неведомой дальней стороны, где лес, простирающийся от синих гор, упирается в золотой пляж, на песке в достаточно развязно-приличных позах юноша и девушка с истовой упоённостью предаются амурным делам.
Раздались стены вширь и в длину; на семнадцать квадратов зала стала настоящим залом для приёмов гостей. Выгоревшие дешёвенькие шпалеры растворились в изумительной по исполнению крутизне настенного панно. На нём (очередная эротическая тема) обнажённые пастух и пастушка губками изучали тела друг друга на виду мирно пасущихся в зелёной высокой траве коз, лёжа в тени под густой оливой.
Видавший виды диван, купленный на последнюю премию, её выдали к дню независимости какой-то латиноамериканской республики бог весть когда, путём несложных инженерно-акробатических приёмов превратился в изящную софу из кедра на гнутых ножках. Софу украшала небрежно накинутая шелковая невесомая ткань и мелкие элементы наив-арта по периметру и до трети длины ножек.
По обе стороны от софы стояли два антикварных кресла, их привёз дед из Венгрии из военно-туристической поездки в середине двадцатого века. Они также неуловимо для глаз начали совершать наружновнутренние изменения. Без шума-скрипа составляющих деталей, без противного поскрипывания вкручиваемых шурупов, без человеческого участия в этом увлекательном процессе. В итоге моему взору предстали два прекрасных кресла из красного дерева, сиденья и спинки обиты ярко-малиновой тканью с подставками для ног.
Хиленький, из ДСП журнальный столик просто аннигилировал в пространстве, оставив вместо себя небольшое прозрачно-бирюзовое облачко, из него вскоре на пол мягко опустился мраморный овальный стол круглой формы на одной ножке, выполненной в форме раскрывшегося бутона тюльпана.
1 так ловят бабочек (лат.)
2 нет, так ловят львов (лат.)
Думаете, на этом всё закончилось?!
Ландшафт с продвижением вперёд изменился.
Следом за егерями и загонщиками переместился временный лагерь охотников. Мы остановились возле неширокой речушки. Егеря выбрали прекрасное место – песчаный берег, дальше густые заросли камыша и склонившихся к воде ив; от песчаного пляжа шла протоптанная далеко не животными, ищущими водопой, дорожка и вела она прямо к старому кряжистому дубу, в тени густой кроны оного и организовали привал.
Официанты установили стол (на этот раз давайте по-походному, распорядился напарник, без лишней вычурности, на охоте как-никак, а не во дворце сатрапа), глиняные тарелки, деревянные ложки, двузубые вилки из меди, оловянные высокие стаканы без гравировки, похожие на стойких солдатиков, несущих караульную службу. Остывшая еда только раззадорила аппетит («Охота продлится до вечера, - потирая толстые руки, произносит напарник, разливает вино, - так что подкрепиться, что Юпитер послал, сам же Юпитер посоветовал!»); выпили вино, аппетитно закусили холодной запеченной козлятиной, нарезанными крупно томатами и перцем; после минуты послеобеденной рекреации пили мелкими глотками вино и в молчании, нарушать которое почему-то не хотелось, смотрели на окружающее ландшафтное великолепие.
Высоко вверху о чём-то перешёптывалась листва, кружил ветерок сорванные листья, скрипел ствол дуба, под аккомпанемент природно-музыкального экспромта хотелось возлечь рядом с прелестной девицей, не озадаченной соблюдением норм общественной морали и забыться в её сладко-блудливых объятьях.
С низкой ветки на тонкой нити спустился паучок и повис перед лицом напарника. Он поднял голову и посмотрел устало влажными карими глазами на насекомое.
- «Живут они, ничем не отягощаясь, и не ведают печали, - устало произносит напарник, затем складывает руки на груди. – А тут что ни день, то новые вводные от сатрапа, продли Юпитер дни его жизни! То в одной провинции чернь взбунтуется, едва усмирили, зашевелились в другой. Так и летаешь птицей неутомимой с одного места на другое, своего гнезда не имеючи. А так хочется собственный домик на берегу моря или как здесь, на берегу речушки. Утречком проснуться, наловить рыбки, сварганить ушицы по-простецки, без выемонов высокой кулинарии, с крупно нарезанным лучком, морковкой. Выпить молодого вина и смотреть на прелесть жизни через призму взгляда простого человека». – «Так что мешает? – интересуюсь я, - брось всё, уйди, начни жить отшельником вдали от суеты городской и дворцовых сплетен». Напарник скосил взгляд, посмотрел, серьёзен ли я. – «Как тут уйдёшь, - произносит таким тоном, что ажно душа захолонула и ушла в пятки, - на кого их оставишь?» - «Кого оставлять-то собрался?» - «Да их же, - махнул в сторону егерей, расположившихся своим обществом в зоне доступности голосового приказа, - они же, как дети малые!» - «Брось! – оппонирую я, чувствую, азарт снова начинает меня разбирать, - брось!»
Паучок повисел над нами, покачался на своей качельке-паутинке и, медленно перебирая лапками, пополз вверх, в своё укромное логово, дожидаться в гости муху или кого ещё ему Юпитер, да продлятся дни жизни его!
- «Вот и он ушёл к себе, - головой указал на паучка напарник, - оставил одних. Наслушался нашего бреда». – «А ты попробуй-таки бросить всё, - не отступаю от стен, - они без тебя, без меня и вообще без нас всех справятся. Только не надо мешать». – «Ткни стрелу мне в афедрон Юпитер, я вот не могу тебя раскусить, ты это говоришь серьёзно или прикалываешься? – напарник тяжело развернулся в кресле; оно тяжело пропело под его тушей. – Как можно их оставить без надзору нашего, они же таких бед натворят, Харон устанет трупы через Стикс перевозить!» - «Был опыт?» Напарник тряхнул головой, всколыхнулись повисшие жирные щёки. – «Дали свободу? Да? – напираю на него, не снижая вербального прессинга, чтобы не потерять превосходство, - дали? Дайте повторно!» - «Что они с нею делать будут?» - срезал меня напарник. – «С чем что делать?» – не понял я. – «Со свободой, - уточнил напарник и отпил из оловянного стакана маленький глоток вина и по его виду догадался о смене курса разговора. – Дали уже один раз и сами, мы, демос, не рады были!» - «Почему?» - «Таракан сидит в носу! – расхохотался напарник шутке и ощутимо приложился тяжеленной своею рукою по моему плечу. – Дали мы им, охлосу этому неблагодарному свободу! Нате, дорогие! Берите! Сколько взять в рот можете, но с условием, что столько же и проглотить сможете! Нахватались, блин, как голодный сухарей на помойке! И что думаешь?» - «Что, - помешкав для деликатности, чтобы не сбивать напарника со стези разговора, спрашиваю: - Что я думаю?» Напарник покрутил пальцами пустой стакан и отправил на место вызвавшегося наполнить стаканы вином виночерпия. – «Вопрос не к тебе, - отчётливо произносит он. – Это я так сам с собою веду беседу. А применительно к охлосу вышло как мы, демос, и думали. Одни, их таких сметливых единицы, нет, десятки, распорядились, любо-дорого предоставленными правами, покрутились, что-то своё изобрели, а остальная масса куда пошла, как ты думаешь?» - «Вопрос не риторический, надеюсь», - говорю ему. – «Пошли к своим же недавним братьям в услужение! – последнее слово напарник произнёс по слогам. – Ну не может охлос жить без руководства демоса! Хоть ты ему кол свободы на голове теши! Это он для красного словца бросается революционными идейками, а сам думает, как бы так не вышло, чтобы самому пришлось на кусок лепёшки с вином зарабатывать. А так за него всё продумали и устроили! Я прав?»
Я промолчал; некая сермяжная правда была в его словах; всколыхнуть на что-то плохое народ легко, как два пальца в кипящий жир сунуть.
Я тоже так думал.
Пребывая в задумчиво-магической прострации, обводил немного ошалелым взором представшее предо мной великолепие, не обращая внимания на шум.
Лишь некое время спустя я вышел из заторможенного состояния психики, не подготовленной полученным предыдущим обучением в средней образовательной школе и впоследствии…
Два бра с пожелтевшими проводами и в двух местах перемотанные изоляционной лентой превратились в бронзовые светильники, средних размеров неглубокие чаши покоились на перевитых стеблях с виноградными листьями и длинными кручеными усами.
Стоявший который год без дела электрический фонтан после небольшой яркой вспышки превратился в маленький бассейн, огороженный невысокой стенкой, облицованный мелкими неправильной формы кусочками мраморной мозаики светлых и песочно-бурых тонов; в бассейн поступала вода из выглядывающей наполовину тушки из стены рыбки, игриво приоткрывшей рот и смотрящей на вокруг выпуклыми радостными глазами. На дне бассейна выложены слова: «Solem, mari, fluktus susurri1».
Наклоняюсь к фонтанчику. Смачиваю распалённое лицо от нервнопаралитических флюктуаций в моей жизни и ощущаю на губах привкус соли, вода оказалась морской, тотчас в лицо пахнул утренний бриз с неуловимым ароматом йода, солнечных лучей, выловленной рыбы из поблизости вытащенной наполовину из воды рыбацкой шлюпки.
Внезапно нега разлилась по телу. Захотелось закрыть глаза и в этом грезящемся наяву раю и остаться в нём навсегда…
Организм, не привыкший к таким сложным превращениям, испытал стресс.
Во рту пересохло. Язык прилип к нёбу. Взгляд быстро отыскивает искомое. На мраморном столике рядом с блюдом с виноградом и фруктами-муктами стоит античная амфора, переплетение линий снова наталкивают на зацикленность исполнителя на теме эроса. Рядом стоит килик; автор тоже в него вложил душу и несбывшиеся юношеские чаяния – ножка выполнена из переплетённых женских ножек, упирающихся в круглое основание; ручки по бокам килика чертовски похожи на согнутые полукругом женские руки.
Наливаю напиток в килик. Глоток даётся с трудом. Хорошо, трансформация не коснулась одежды. На мне привычные треники с оттянутыми коленками, застиранная футболка с выстиранным рисунком, на нём красовалась когда-то ракета, улетающая по наклонной вертикали прямо вниз в высокие глубины космоса.
Обращаю взор на пол. Вытертый тапками до белизны линолеум исчез. Пол покрыт мраморными плитами. На нём тоже выложена мозаичная картина, по художественному содержанию противоположна панно на стене и потолке. На нём рассматриваю себя. И рядом… Всплывает в голове охота… На занесённого в красную книгу зверя и мой напарник, кто бы мог подумать, автор объявления Иванов Б. Ф. собственной персоной! На нас новые – муха не наследила! - камуфляжные тоги цвета утренней зари, только зелёной раскраски, буйные головушки повязаны банданами. Сбоку присобачены цветные фазаньи пёрышки, щегольски так смотрится и в тренде охотничьей моды охотничьего сезона этого года.
1 солнце, море, шёпот волн (лат.)
В руках у нас килики. Мы веселы, переговариваемся, шутим, нам весело, судя
по счастливым лицам, видно, не одну амфору с прекрасным рейнским выдержанным вином мы приговорили и ласково приняли на грудь.
Рядом в камуфляжных набедренных повязках наши егеря с загонщиками гонят по августовскому березнячку единорога. Его рог то и дело мелькает среди белых стволов берёз, да и сам красавец то тут мелькнёт, то там белым крупом, то грива его заполощется на ветру или пышный хвост завьётся в тёплых струях летнего ветерка.
- «Вот что странно, друг мой, - другом напарник называет меня впервые за всё время нашего полювання. – Сколько ни выпито, а хмеля как нет в голове. Как думаешь, с чего бы?» - «Как с чего! – удивляюсь и сам, голова чиста, как оконное стекло после мойки, - на природе всё усваивается иначе. И оказывает иное благотворительное действие благодаря той же нашей матушке-природе!» Напарник соглашается кивком головы и произносит: - «На то она и мать наша – Природа!»
Егеря и загонщик не прицельно – баловства ради – пускают в него стрелы со светошумовыми насадками, метая их из титановых луков с лазерным прицелом.
Я и Иванов Б.Ф. активно комментируем действия егерей, загонщиков и прочего приспособленного к охоте люда. С уст наших срываются срамные шуточки вместе с газами, вылетающими из наших тел.
Не помню, как оно было на той охоте и чем окончилось, но, судя по количеству разбитых амфор – это позже, как выяснилось, мы стреляли по ним из луков – единорогу повезло в охоте на него, но не нам в охоте на него. Ну и Юпитеровы грозы с ним, с единорогом!
Я беру за узкую шейку амфору. Встряхиваю. Внутри что-то плещется. Вынимаю пробку. В нос шибает крепкий бражный настоявшийся аромат, аж слеза прошибла! (Хоть что-то осталось не тронутым!) пытаюсь налить брагу в килик. Она расплёскивается! Как же древние греки из них на пирах вино лакали до положения стоп, когда на поверхности напитка едва глоток задерживается!
Кое-как напившись, валюсь на софу, утыкаюсь лицом в подушки, аромат от ткани одуряющий; пахнет деревней, утренним звоном коровьих бубенцов, криком и мычанием бурёнок, нескошенной травой и солнечным светом!
Утыкаюсь и проваливаюсь в бездну античного небытия…
- «Я обещал же, что всё у нас получится!» – жирный боров Иванов Б.Ф. легонько так толкает меня в грудь жирным кулаком; я пошатываюсь, но успеваю ответить; но мой удар, что слону дробина! Он счастлив и пьян! Я счастлив и пьян! Охота удалась на славу. Вина выпито столько! Напарник вдруг подзывает к себе организатора. Тот гибкой лозой возник перед нами. – «Голубчик, больше не ничего не предусмотрено программой?» – интересуется Иванов Б.Ф. – «Что-с вас интересует-с?» - не понимает организатор, склонив к плечу улыбающуюся голову с щегольскими усиками щёточкой. Иванов Б.Ф. щёлкает пальцами, старается вспомнить, что ему ещё надо. – «Девочки программой предусмотрены?» Организатор на мгновение растерялся и тотчас же берёт себя в руки, профи высшего класса. – «Как же, как же, девочки-с предусмотрены-с, - раскланивается он и подаёт заведенной за спину рукой кому-то знаки. – Вас какие-с девочки интересуют-с: блондиночки, брюнеточки, шатеночки… Фирма мы весьма-с солидная, серьёзная организация «С боку бантик», не какой-то там полуподвальный салон «Сумрачный пенис». Ха-ха!» Напрягаюсь при знакомом словосочетании: - «Повтори, любезный, как ты контору назвал, какой такой пенис?» Организатор оживляется и, подняв подбородок, пылко декламирует: - «Сумрачный пенис»! можно подумать, он когда-нибудь солнечным бывает!» Иванов Б.Ф. перебивает: - « Да погоди ты, блин, со своим пенисом! Рыжие – скажи, в натуре - рыжие есть? Сисястые? Чтоб корма, - развёл руки в стороны, - была приличная? Чтоб под парусом, - растопыривает кисти, будто ими держит крутые бедра обнажённой красотки, и совершает тазом поступательно-возвратные движения, имитируя половой акт, - ходила?» Организатор снова на мгновение теряется (будь я дома, сказал бы, что завис, как «Хьюлет и Паккард») и восстанавливает прежний ход мысли: - «Вы же охоту заказывали-с, а не прогулку-с под парусами по водной глади». Иванов Б.Ф. смерил организатора тяжёлым взглядом. – «Дурака валять вздумал? Уничтожу! Завтра… Сегодня же будешь шлюхам портовым массаж афедрона языком делать!» Организатор бледнеет, блеет, боязливо говорит: - «Зачем же такие страсти, господа-с! Опасаюсь предположить, вы имели в виду девиц прекрасного поведения! Сию минуту исполним-с!» Иванов Б.Ф. хохочет самцом, соскучившимся по самке. – «На единорога охота запрещена! – вспоминаю я, бью кулаком Иванова Б.Ф. в живот, чтобы привлечь к себе внимание. Он отмахивается от меня как от назойливой мухи, подходит к гаснущему костру и струёй мочи гасит последние уголья. Раздаётся шипение, валит в вечернее небо сизый дым. – «Ну и что?» - Иванов Б.Ф. не оборачивается. – «Как что?» - «Да так. Мы не охотились». – «А чем же тогда занимались?» - «Пили. Ели. Медитировали. Природой любовались». – «А егеря?» - «Артисты из массовки». – «То есть», - начинаю о ни чём не догадываться я. – «А то и есть, - Иванов Б. Ф. закончил расправу с костром. – Всё вокруг нас виртуальная имитация». – «Имитация? – сокрушённо произношу и оглядываюсь по сторонам, взгляд рыщет и ему не за что зацепиться. Мне становится ху… Хрен… Не по себе. – А как же…»
И всё-таки некий паскудник устроил замену! Такой скрытой подлости не ожидал! Брага по вкусу казалась прежней, с пузырьками газа, но присутствовали в ней вкусовые характеристики креплённого выдержанного красного вина! Полусухое (в этом немного разбираюсь; не так, как в анекдоте, мол, не бойся, брюки быстро высохнут, оно сухое, да какое же оно сухое, оно – мокрое!); со скрытыми нотками «Совиньона» и «Изабеллы», вяленого изюма и немного подмёрзшего на сентябрьском морозце сладкого винограда; всё скрашивалось легато превосходного букета с торжествующими синкопами и стаккато ароматов, рассыпающихся по вкусовым рецепторам и завершающими своё действие хмельной кодой, приятно отуманивающей сознание…
Перед моими глазами заплясали дикие козлята, спрыгнувшие с панно; обнажённые пастушок и пастушка пустились во все прекрасные эротические извращения. Лукаво бросая игривые взгляды, старалась пастушка и меня пригласить в дуэт, исполнить на её скрипке мелодию разврата в два смычка, да я вежливо отказался.
Я осушал килик за киликом; на груди промокла от пота футболка, уже ракета летела не в глубины космоса, а куда-то в выси мирового океана; с губ срывались капли вина, текли по подбородку, падали на футболку, оставляя на ней красные следы.
Последнее, запечатлевшееся в памяти – бросаю пустую амфору в пустоту панно, пастушок с пастушкой быстренько-быстренько скрылись за валуном… И беспомощно валюсь в густую вымахавшую по грудь зелёную траву.
Иванов Б.Ф. понимающе улыбается, прикладывается к горлышку амфоры.
К чёрту запреты, когда на единорога охотятся такие друзья, что не разлить-поссорить вином! Рядом почему-то оказался пруд. С разбегу бухаюсь с головой в его жидкую составляющую. И выходит из берегов вода вместе с рыбой! И течёт вода, и рыба плывёт по низменностям лугов, долин, равнин. А мы всё плещемся с Ивановым Б.Ф., ловим рыбу и едим сырой с чешуёй и внутренностями. Ах как вкусна сырая рыба да под килик красного креплёного вина!
Я катался по напольной мозаичной траве, плакал от внеземного счастья. В голос. Взахлёб. Слёз своих не стесняясь. И пил, пил проклятущее, но вкусное, не типичное для нашего времени аутентично-античное вино. Выдержанное. Волшебное. Восхитительное вино из аутентично-античного сосуда, из… ик!.. из кики… ик!.. из килили… ик!.. Да, не всё ли равно из чего! Пил до полного обессиливания собственных сил моего футуристически слабого организма аутентично-античное вино, вливая в себя и почти потеряв его вкус!
Из воды показался массивный череп в водорослях и тине. Затем показалось лицо Иванова Б.Ф. – «Ты кто?» - интересуется он. – «Homo est!» - с вызовом так отвечаю ему. – «Как здесь оказался?» – Иванов Б.Ф. встаёт на ноги, по телу струится грязь со струйками воды. – «Не помню», - лгу ему на голубом глазу. – «Такое тоже бывает, - соглашается он и смотрит на берег, по нему разбросаны осколки амфор, остатки еды, поломанный переносной охотничий столик, изрубленные топором стулья. – Кем по жизни будешь?» Иванов Б.Ф. выбирается на берег; я вышел раньше. – «Свободная личность», - не утруждаюсь придумыванием чего-нибудь забубённого. Иванов Б.Ф. подвигал бровями. – «Хочешь быть при настоящем деле?» - «Если можно», - уклончиво говорю, глядя поверх его головы. – «У нас всё можно: и Машку за ляжку, и козу на возу!» - озаряется улыбкой его лицо. – «А кем именно». – «Боссом!» - «Так уж сразу – боссом!» Иванов Б.Ф. серьёзнеет лицом. – «У нас всегда и сразу. В моих руках нити всех министерств. Прикажу кому надо, козу на раскоряку поставят и мычать заставят». – «Сильно!» - восклицаю я. – «Как два пальца в кипящий жир!» - улыбается Иванов Б.Ф. – «Можно, подумаю?» - «Только недолго. Возможности мои хоть и ограниченно неограниченны, но рамки дозволенного всё же существуют».
Голова моя начала незаметно трястись яблочком спелым на ветви гибкой рукою сорванца качаемой.
Открываю глаза – стоит благоверная, спутница моей распрекрасной жизни.
- «Чо орёшь?» Моргаю, стараюсь не дышать в её сторону. В приказном тоне: - «А ну дыхни!» Зажмуриваюсь, набираю воздуху и медленно выпускаю. Мгновенье кажется часами, песчинками лет, отмеряющими наше короткое существование на земле. – «Снова со своим новым корешем Ивановым налакался, скотина ненасытная!» Мне стало не по себе: «Откуда она про Иванова узнала? Следила-подглядывала, что ли?» Жена расходилась не на шутку, быдто мои мысли, как книгу читает. – «Да у тебя всё на морде лица твоего заглавными печатными буквами романским стилем написано, что жрали брагу – у, нелюди! - не закусывая! Где он?» Озноб прошёлся по коже морозным цунами. – «Кто он?» Жена прищурилась: - «Ты из себя целку не строй! Не промокашка из института благородных тряпиц! Где!» Манера поведения пришла не сразу, но вовремя. – «Милая, это ты?» - голос дрожит, будто только что пережил крайне тревожный момент жизни. Ноздри у жены раздулись парусами каравеллы «Мария» и наполнились ураганным ветром пламенного гнева. – «Нюрка, соседка, тобою обожаемая!» - «Нет, это точно ты?» - валяю Ваньку. Жена распахивает халат; моему взору предстают аппетитные дыньки. – «Посчупай, - жена намеренно корявит слова, - удостоверься! Забыл, небось, за пьянками, какие сиськи твоей супруги упругие!» Ладонь скользит по гладкой коже жениного тела. Втягиваю носом, шумно появившуюся жидкость. – «Хватит сопли распускать! – ей бы мужиком родиться и войсками командовать. – Собрался, алкаш недопитый, и рассказывай, что там у вас случилось». – «У меня, - поправляю её. – У меня случилось». – «Что у тебя случилось», - соглашается жена. Набираю побольше в грудь воздуха и раскрываю в откровении грешном свои хмельные уста…
- «Чо-то я тебя, братан, не вполне понимаю, - отряхивая с себя на берегу озерца водоросли говорит Иванов Б.Ф. – Вопрос задал чёткий, кем хочешь, сделаю. А ты херню какую-то бормочешь».
Клянусь всеми формами жизни, существующей в различных вариантах необозримого космоса, что если и знал что из латыни, только то, что довелось узнать в средних классах школы, почерпнув незначительные знания из чтения классической беллетристики. Но тут я, как заговорённый, твердил, устремив взгляд мимо напарника по охоте вперёд, туда, где на зелёном лугу носился свободный единорог: - «Veterum, antiqua, veterum, antiqua, veterum, antiqua…1»
1 античность, античный. (лат.)
Название газеты родное русским алфавитом, уже легче. Хватаю её и под нос жене, дескать, на, смотри, читай. Жена деловито берёт газету.
- Что читать?
Указываю пальцем:
- Читай!
- Где? – невозмутимо интересуется жена, отворачивая лицо.
- Рубрика «Объявления».
Услаждающим слух симфоническим исполнением античной песенки звучит шорох бумажных страниц. Жена находит нужную рубрику.
- Продаются напольные часы с боем и кукушкой.
- Не то.
- Продаются гимнастические гантели.
- Ниже… Ниже читай.
Жена сверкнула глазами, испепеляющий огнь так и прошёлся по выжженной равнине моей души; стерпел и это.
- Уж не это ли, - со смехом спрашивает жена, - продаются венские стулья.
- Да нет же! – срываюсь и тут же гашу пламя вспыльчивости, опасаюсь, супруга ненароком укажет моё место в системе жизненно-общественных ценностей; продолжаю мягко, почти, заискивая: - Следующее, милая, следующее объявление.
Жена усаживается рядом. Сдвигает брови к переносице; знакомое движение, ничего хорошего не сулящее.
- Продаётся… - начинает она читать нужное объявление.
Я её перебиваю:
- … мотоцикл «Ява» в античном состоянии и в античном исполнении.
Жена наклоняет голову и смотрит, скосив взгляд красивых глаз, на меня:
- Что в нём эдакого, что ты распустил нюни?
Меня снова накрыло, внутри так и клокотал на грани взрыва термоядерный заряд души:
- Как что!
- Ты меня за дурру считаешь? Обычное объявление, продаёт кто-то мотоцикл.
Дышу учащённо, будто с похмелья стометровку пробежал на время:
- Тут написано: в античном состоянии. Это как?!
Жена невозмутимо:
- Опечатка.
- В газете городского масштаба! – ликую я.
- В прессе государственного масштаба не такие ляпы бывают, - отрезает жена.
- Как же так, тут же написано чёрным по белому, - повторяю, читая текст объявления, а буквы так и норовят расплыться в чёрную краску и ускользнуть в мировой океан типографского творчества: - Продаётся в античном состоянии…
Жена уходит и возвращается с кружкой.
- Выпей и вернись из Нирваны античности в наше обычное настоящее, археолог!
В кружке оказалась вода; возвращаю с просьбой налить немного браги.
- Мне плохо, - мотивирую ей своё поведение, - мне очень плохо.
И уплываю на хлипкой лодочке своего сознания от пристани настоящего в сторону горизонта античности.
- Понимаю теперь, откуда растут уши античности, - заявляет жёстко жена. – И хвост с копытами тоже. Проспись и всё пройдёт! – жена уходит. Хлопает дверь в зал.
Подхожу к окну. Привычные звуки льются уши, услаждая слух. Всё в порядке. Всё в ажуре. Вдруг сквозь эту приевшуюся привычность долетают посторонние звуки, шорох высокой травы и крик потревоженной озёрной птицы. Из-за спины. Холодок пробирается короткими перебежками от одного позвонка к другому, умело маскируясь в порах кожи.
Оборачиваюсь на шум и …
Линолеум растворяется; проступает мозаика охоты фрагмент за фрагментом. Картина немного изменилась: берег озера, камыши. Они раздвигаются, и появляется голова Иванова Б.Ф.
- Ушла?
Киваю, от неожиданности пропала речь.
- Слава Юпитеру! – Иванов Б.Ф. бросает по сторонам быстрый оценивающий обстановку взгляд. – Не жена, прапор в армии. Как ты с ней живёшь?
Пожимаю плечами, голос пока не вернулся, дескать, живу и мучаюсь.
Иванов Б.Ф. улыбается понимающе:
- А ты не печалься, босс, всё будет тип-топ!
Речь ко мне возвращается.
- А как же… - указываю рукой на камыши, озеро, на большее не хватило.
Иванов Б.Ф. соображает быстро:
- Очень хорошо, братан, но без твоей помощи мне кирдык, - Иванов Б.Ф. приставил вилку из пальцев к кадыку. – Поможешь?
- Чем? – удивляюсь его просьбе.
- Завалить единорога, - озвучивает он просьбу. – Забыл, что ли!
Отрицательно мотаю головой, забудешь тут, пожалуй.
Иванов Б.Ф. продолжает:
- Не завалю зверя, перед пацанами неудобно будет, - объясняет он. – Мало того, что засмеют, так на всеобщее посмешище выставят. А мне никак нельзя быть клоуном. Должность у меня, если помнишь, солидная. Так поможешь, братушка?
Что-то в моём сердце при слове «братушка» перевернулось, оно растаяло как снег под жарким солнцем. Шагаю от окна и прямо в камыши. По самые колени в прохладную воду; вечереет, вдали алеет закат.
- Вот и правильно! – радуется Иванов Б.Ф.
- Чем его брать будем? – спрашиваю его. – Не голыми же руками!
Иванов Б.Ф. быстро, не смотря на вес, пробирается в камышах вправо, скрывается в буйной зелени. Возвращается с двумя предметами, очень напоминающими ПЗРК какой-то неизвестной античной модели.
- Что это? – рассматриваю с интересом новое оружие.
- ЧПОК-7Е, - отвечает Иванов Б.Ф.
- ЧПОК? – едва не роняю в воду предмет, похожий на ПЗРК.
- ЧПОК, - повторяет Иванов Б.Ф. и расшифровывает: - Частный переносной охотничий комплекс.
- А – 7Е? – уточняю у него.
- Проще простого – семёрка, седьмая модификация, а «Е» - единорог.
Слаженно, будто всегда стреляли из ЧПОКов, кладём тубы на плечи, отводим прицельные планки и на счёте «три» нажимаем на спусковые крючки.
Два снаряда вылетают из стволов. Летят, оставляя за собой пепельно-серые следы в направлении синих гор, где на высоких зелёных лугах резвится единорог…
Якутск. 24 мая 2019г.