Поздний вечер середины лета. В урочище Босжира, что на плато Устюрт, опускаются сумерки. Суетливый ветер переметнулся с подножья меловой горы на верхушку высокого пика, а затем бросился оттуда в пропасть и пропал на время. Солнце садится за горизонт и красит белые скалы в багряные цвета, отчего они кажутся удивительными и зловещими одновременно. Вся живность, попрятавшись ещё с утра от невыносимой жары в расщелинах чинков и глубоких норах, не торопилась вылезать на поверхность, будто предчувствуя, что что-то недоброе приближалось сюда.
Вдали, на фоне заката, ехал одинокий всадник на неторопливо плетущейся кобыле. Очевидно, всадник был чем-то опечален. Его поникшая голова и опущенные плечи говорили о том, что он был погружен в свои мысли. Всадник не озирался по сторонам и не видел, как за ним катился сухой куст, подпрыгивая и вздымая клубы пыли, стремительно догонял его.
Изредка, всадник все же приподнимал голову. Тяжело вздыхая, он окидывал унылым взглядом долину. В такие минуты ему казалось, что все вокруг давило на него. Высокое небо, залитое багрянцем и золотом, огромные горы, похожие на средневековые башни и замки, и даже ветер, раз за разом пытавшийся выбить его из седла, — всё это заставляло всадника ощущать себя ничтожно малым и никчемным в этом мире.
— Э-хе-хе, — вздохнул в очередной раз Казахбай (так звали всадника) и, натянув глубже свой выцветший войлочный колпак, пробормотал:
— Что за штука эта жизнь? Кто её такую придумал? Шестой десяток разменял, а чего путного я в ней добился-то? Ничегошеньки!
Неспеша передвигаясь, кобыла шла вдоль урочища и, сквозь бубнящий голос хозяина, прислушивалась к округе. Вдруг лошадь замерла и усиленно завертела ушами. Встревоженно зафыркав, она яростно затопала копытами и, развернувшись, попятилась назад.
Казахбай оторвался от дум. Похлопав ладонью по загривку кобылы, он ласково проговорил:
— Что с тобой, устала что ли? Потерпи, скоро будем дома. До аула недолго осталось.
Но кобыла не успокаивалась и продолжала пятиться назад. Казахбай поднял голову и в свете таявшей на небе зари увидел чей-то худощавый силуэт, стоявший в метрах десяти от него.
Казахбай вгляделся. Ему показалось, что это был подросток, одетый в одни только лишь штанишки и майку.
Забеспокоившись, что мальчишка мог быть чьим-то потерявшимся ребенком, удравшим из аула или отбившимся от кочующих в этой местности пастухов, Казахбай прокричал:
— Эй, мальчик, ты с кем? Где твои родители?
Но в ответ последовала тишина. И спустя секунду послышался слабый смешок.
По спине Казахбая пробежал холодок. Неприятно поежившись, он выпалил сердито:
— Мальчик, ну чего ты там стоишь? Иди сюда, скорей, а то ты кобылу мою пугаешь!
Но в ответ раздался голос, заставивший вздрогнуть всадника. Голос маленького незнакомца вовсе не походил на детский, был скрипучим и звучал, как старая полусорванная с крючков ставня, качавшаяся на ветру.
— Вечер добрый, Казахбай! — воскликнул незнакомец. — Что привело тебя сюда одного в столь поздний час?
Незнакомец говорил негромко, но его было слышно отчетливо, словно тот стоял рядом и говорил чуть ли не в самое ухо всадника.
Кобыла стояла в оцепенении и дрожала от страха. Каждый мускул на теле животного был напряжен.
Казахбай смутился, поняв, что ошибся. Ведь это был взрослый человек и, похоже, что пожилой.
— Моё почтение, уважаемый, — крикнул он негромко, пытаясь сгладить неловкую ситуацию, и, сглотнув подступивший к горлу ком, спросил:
— Мы знакомы?
— В какой-то мере, — ответил незнакомец и, шагнув вперед, тут же очутился у ног всадника.
Увидев рядом с собой странное лицо незнакомца, Казахбай вскрикнул от неожиданности и выпустил поводья из рук. Кобыла дернулась и, громко заржав, встала на дыбы. Всадник не удержался в седле и грохнулся на землю.
Маленький незнакомец ловко подпрыгнул вверх и схватил лошадь за удила. Несмотря на своё тощее тело, он уперся ногами в землю и принялся с легкостью тянуть на себя лошадь. Животное пришло в пущий испуг и стало вырываться из цепких рук незнакомца. Выпучив глаза, кобыла бешено хрипела и ожесточенно прыгала из стороны в сторону. Но в какой-то момент кожаные удила не выдержали и лопнули. Лошадь отскочила назад и, еле устояв на ногах, понеслась прочь в темноту. Вслед ей раздался звонкий и протяжный свист.
Вынув пальцы изо рта, незнакомец засмеялся. Раскатистый смех становился громче, перемежаясь то жутким хохотом, то едким хихиканьем. Было видно, что подобная забава доставляла ему огромное удовольствие.
Но внезапно все затихло.
Резко повернувшись к Казахбаю, сидевшему на земле, ухватившись за ушибленное плечо, незнакомец сверкнул глазами и вперился в него своим взглядом. Внутри Казахбая все застыло. На мгновение он даже забыл о своей ноющей боли. Незнакомец медленно перевел свой взгляд на его плечо, и Казахбай сразу же почувствовал, как что-то туго потянуло в суставе и, хрустнув, приятно растеклось по руке.
Он облегченно задвигал плечом и удивился — боль исчезла! Обрадовавшись, вскочил и поспешил к незнакомцу, заискивающе приговаривая:
— Простите, но, к моему стыду, я не помню вас. Мы встречались раньше?
Незнакомец выдержал паузу и перевел взгляд на ночное небо, на котором успели высыпать мириады звезд.
Вглядываясь в них, незнакомец сказал:
— Люди по-разному меня называют. Кто-то кличет «джином», а кто-то, просто, зовет «шайтаном».
Говоря об этом, джин-шайтан осторожно ткнул заостренным ногтем указательного пальца в одну из тускло светивших звезд и слегка поскреб по ней. Звезда вспыхнула ярким светом и погасла.
Удовлетворенно хихикнув, джин-шайтан перевел взгляд на ошалевшего Казахбая и добавил:
— Ты, Казахбай, можешь звать меня «Шимурыном».
Хлопая глазами, Казахбай глядел на него. Неужели это тот самый степной демон Шимурын (прим. автора: с казахского языка, Ши – чий-тростник, мурын – нос), о котором рассказывали в детстве старики со старухами? Помнится, они так пугали в ауле непослушных детей, говоря тем, что мол придет однажды Шимурын и уведет в степную солончаковую топь. Как и все его сверстники, Казахбай в детстве пугался подобных страшилок, но, взрослея, понимал, что все это брехня и уже давно забыл об этих рассказах. Но тут он враз вспомнил о них. Он вспомнил, что Шимурына можно легко отличить от человека. Вот и у этого ступни вывернуты в обратную сторону, да и нос, — длинный и тонкий, — и в самом деле, похож на чий-тростник. Так и есть, это Шимурын!
Казахбай смотрел на Шимурына, как на чудо света. Нет, он не был напуган, и не ощущал страха. Он был, скорее, удивлен, силясь поверить в то, что сам степной демон разговаривал с ним.
— Хотя, — продолжал тот говорить, заполняя ночную тишину своим хрипловато-скрежещущим голосом. — «Шимурын» звучит как-то смешно и даже нелепо. Ты не находишь это? Было бы куда солиднее называться «Люцифером», ну или, скажем, «Вельзевулом»!
Сказав об этом, Шимурын приблизился к Казахбаю. На тонюсеньком носу демона забегали блики от лунного света, оживляя мерзкую гримасу на его лице.
Хихикнув опять, он тихо произнес:
— Но не думаю, что они смогли бы выжить в этой адской жаре. Кто бы из них согласился разгуливать по бескрайней и голой пустыни, да ещё в одних только штанишках? Намного приятнее сидеть в собственном старинном замке у камина и осознавать себя могущественным представителем какого-нибудь ордена.
Губы Казахбая скривились в печали. Он с сожалением воспринял слова демона и добавил:
— Нет, не согласились бы. Да и посидеть в замке у камина, небось, своих желающих предостаточно.
На что Шимурын зловеще сверкнул глазами. Но, выдержав паузу, он с вожделением потер свои костистые ручонки и обратился к Казахбаю с наигранным уважением:
— Ну, Казеке, выкладывай, что у тебя стряслось?
Казахбай опустил голову и нехотя промямлил:
— У друга детства был в гостях.
— И что? — спросил Шимурын. — В чем тут проблема?
— Давно с ним не виделся, — ответил мужчина. — Развела нас когда-то жизнь по разным уголкам. А после, слышал от знакомых, что он и вовсе сгинул.
— Ну, с кем не бывает, — ехидно проговорил демон и терпеливо продолжил слушать рассказ Казахбая.
— Но однажды, — продолжал тот. — Друг появился на пороге моей хибары. Я опешил, увидев его. Думал, что его уже нет в живых, а он был живёхонек, да к тому же ещё упитанным и очень богатым.
Глянув на Казахбая, демон лукаво воскликнул:
— Так, радоваться надо: друг детства жив!
Было видно, что демон глумился над Казахбаем. Он прекрасно понимал, что творилось у того внутри. Не ему ли было видеть все темные пятна на человеческой душе?
— Да, — тоскливо согласился Казахбай и, как китайский божок, закивал головой. — Вначале, я тоже обрадовался. Ведь, он пригласил меня к себе в гости. Женил своего единственного сына. Свадьба прошла, вот, теперь возвращаюсь оттуда.
Казахбай умолк на мгновение. Дальнейший рассказ ему давался нелегко. Но, стыдясь, он все же продолжил.
— Жизнь у него удалась, — произнес он и принялся взволнованно перечислять всё то, что видел у друга:
— Огромный дом был заполнен всяческим убранством. Красавица-жена его, мило улыбаясь, встречала гостей у порога. За домом был огромный двор с фруктовым садом и много разной домашней скотины.
Пока Казахбай говорил, в урочище стало невыносимо душно. Воздух стал тяжелым и терпким. Даже ветер, временами залетавший сюда, и тот исчез.
На лбу Казахбая проступили капельки пота, но он не обращал на них внимание и продолжал говорить:
— А у меня из всего богатства только лишь одна кобыла, да и та удрала в степь. Теперь, получается, что я всадник, но без лошади.
Сказав об этом, Казахбай глянул на демона и с тревогой спросил:
— Надеюсь, её там не задерут волки?
Но Шимурын проигнорировал вопрос.
Капельки пота укрупнились на лбу Казахбая и покатились в глаза.
Протерев их рукавом запыленного халата, он продолжил:
— Хотя, друг детства вел себя очень странно. Держался в сторонке от гостей, будто чурался их. Пригласил на свадьбу, а сам отстранился от всех.
Казахбай ненадолго умолк и, завистливо пожевав губами, добавил:
— Разбогател, зазнался!
— Знакомая история, — сказал Шимурын и, ухмыльнувшись, добавил:
— И ты решил, что сможешь отыскать свою лучшую долю здесь, среди этих диких и безмолвных скал?
Казахбай зарделся, словно мальчишка, и, разведя руками, сказал:
— Да вот, сам не понимаю, как забрел сюда. Задумался и ехал в этой задумчивости куда глаза глядят, пока не наступила ночь.
На что Шимурын тонко подметил:
— Еще скажи, что тебя нечистая сила сюда привела.
Казахбай покосился на демона и спросил:
— А что делать-то мне теперь? Совсем ведь тоска задрала, нет сил уже терпеть это, когда твой друг детства так высоко поднимается, а мне остается только то, чтобы ходить в этом засаленном халате, словно оборванец какой-то.
Шимурын слушал Казахбая и, глядя на него, снова потирал свои костистые ручонки. Но на этот раз демон проделывал это неспеша, словно обдумывая.
— Ну, хорошо! — вдруг воскликнул он и радостно продолжил:
— Я помогу тебе с твоей бедой. Но ты должен будешь исполнить для меня кое-что. Согласен?
— Согласен, — торопливо ответил Казахбай, но, опомнившись, спросил:
— А что мне надо будет исполнить?
— Ничего особенного, — ответил демон. — Тебе просто нужно будет войти в дом.
— Войти куда? — удивленно спросил мужчина и оглянулся по сторонам.
В темноте виднелись только лишь одни высоченные меловые горы. Никаких домов в пределах десятков километров здесь не могло быть в помине.
— В дом, — спокойно повторил Шимурын и тут же щелкнул пальцами.
Казахбай успел услышать громкий щелчок, как вновь очутился у дома своего друга.
Стало светло. Во дворе шла свадьба. Радостные гости пировали и произносили тосты. Играла музыка и кругом стоял тот же аромат, исходивший от благоухавшего на заднем дворе сада. Но все это воспринималось Казахбаем по-иному. Видя на себе дорогую одежду, он понимал, что стал хозяином всего того, о чем недавно рассказывал Шимурыну. Все теперь принадлежало ему.
Жуткая радость охватила Казахбая. Видя веселившихся гостей, поздравлявших его со свадьбой сына, он принялся важно расхаживать по двору и, млея от счастья, самодовольно наслаждался крутому повороту в жизни. Вот только одного он не мог понять — куда подевался его друг? И, если во дворе его не было видно, то, пожалуй, он находился в доме. Любопытство стало разбирать самозванца. Желая видеть, в кого превратился его друг, он направился к входной двери.
Подойдя к крыльцу, Казахбай остановился. Он вспомнил о своем обещании, данном демону – войти в дом. Он даже снова услышал в своих ушах скрежещущий голос Шимурына. Но Казахбай стоял у крыльца и никак не мог решиться на это. В голове предательски зароились мысли. Он сперва говорил себе, что это не его дом, что нельзя так поступать с другом, пускай, что не общался с ним больше половины прожитой жизни, пускай, что тот богат. Но затем на него нахлынула волна противоположных эмоций. Он принялся злиться на себя и отгонять прежние мысли, говоря себе, что заслужил все это, что прожил слишком долго в бедности, что его другу не помешает пожить в его шкуре, чтобы понять, каково это.
Мысли накручивались в голове Казахбая. Ещё чуть-чуть и он сошел бы с ума. Но стараясь заглушить их, он неистово заорал и побежал вверх по лестницам. Схватившись за дверную ручку, с силой дернул её и ступил в открывшийся проем.
Вмиг наступила темнота. Все вокруг вместе с домом исчезло. И Казахбай, не ощутив под ногами деревянного настила крыльца, провалился в бездну. На секунду он подумал, что летит со скалы в пропасть, но вскоре понял, что очутился в хляби и вязнет в ней. Жижа подступала к груди, к горлу, к подбородку, ко рту. Он ощутил вкус соленой грязи и мгновенно вспомнил слова аульных стариков, что «придет однажды Шимурын и уведет в степную солончаковую топь».
Несчастного обуял жуткий страх. Он откинул голову назад, пытаясь поднять её над жижей, и истошно заорал. Он звал на помощь, но в ответ раздался дикий хохот Шимурына. Демон стоял у края топи. Хватаясь за живот и тыча пальцем в тонущего, он громко смеялся.
Казахбай сделал последний вдох и, прикрыв свои выпученные от ужаса глаза, уже погрузился с головой в соленую жидкую массу, но вдруг почувствовал, как чья-то рука больно вцепилась в его волосы и принялась вытягивать оттуда.
Казахбай, тяжело дыша, лежал на земле. Было тихо. Вдали, за меловыми горами, тонкая линия горизонта окрашивалась розовым цветом. Наступало утро.
Отдышавшись, Казахбай приподнял голову и увидел своего друга. Тот сидел недалеко от него и с умиротворённым лицом смотрел на рассвет.
Рядом с ним мирно паслась его кобыла.
— Ты как здесь оказался? — спросил его Казахбай и с недоумением поглядел на свою кобылу.
— Аруаху (прим. автора: Аруахи – духи предков) положено так, — ответил друг. — Он всегда там, где в нем нуждается человек.
— Так ты Аруах? — удивился Казахбай. — А я думал, что ты мой друг.
— Конечно, друг! — воскликнул Аруах и, поднявшись с земли, отправился восвояси.
Казахбай подошел к кобыле и оседлал её. Он глянул Аруаху вслед и робко махнул ему рукой, словно извиняясь за содеянный поступок.
Из-за горизонта выплывало солнце. В урочище залетел легкий ветерок, неся с Каспия прохладную свежесть.
Казахбай сделал глубокий вдох и, ощутив соленый привкус моря на своем языке, улыбнулся.