94. ЗА ЧТО?
В Италии наступил новый период pazzia bestialissima. Святейшая инквизиция боролась с сатаной.
- Разденьте ее, - знаменитейший и все еще здравствующий, несмотря на весьма преклонный возраст, «кротчайший из людей на земле», молитвенник, постник и девственник, главнейший инквизитор Ордена Джорджо да-Казале вперился опытными глазами борца с искусителем душ человеческих в жертву. «Ведьма» была хороша собой. За время, проведенное внутри монастырей, в великом инквизиторе очень прочно сложился образ ведьмы, колдуна и любого, случайно попавшего в дьявольские сети человека. Глаз инквизитора всегда мгновенно выискивал в толпе пригожее личико, чья кожа была нежнее кожи других женщин, губы краснее, глаза ярче и волосы гуще. Над несчастной сразу нависали двое или трое монахов, и звучало неизбежное: «В застенок ее».
- Ну, что нашли? – престарелый инквизитор быстро «ощупал» глазами обнаженное женское тело, отыскивая в уже известных местах stigma diabolicum или так называемую «дьявольскую печать»,- родимое пятно, которое располагалось обычно на волосистых участках кожи и делало его обладателя бесчувственным к пыткам. Пытки фра Джорджо любил и ничего не жалел на изобретение и испытание новых. Его знаменитейшая – tormentum insomniae пережила века. Это пытка бессонницей. Утонченная штука, призванная довести жертву до полубезумного состояния, когда даже всякая человеческая или бесовская сила воли фатально будет сломлена. Не давая осужденным уснуть, их в течение нескольких дней и ночей гоняли по коридорам тюрьмы, так, что ноги несчастных покрывались язвами, мозг полностью переставал управлять сознанием и доселе отпиравшийся в связи с сатаной мученик, признавался во всем, что от него хотели, ибо, пройдя через «испанские сапоги», вырывание ногтей раскаленными клещами и пыткой бессонницей в застенках инквизиции, люди произносили такие жуткие богохульства, что становилось ясно, насколько сильно эти люди были "обладаемы дьяволом".
-Нет клейма, Ваше преподобие.
-Как нет? Погрейте ее и завяжите ей глаза.
- Признаешься ли ты, - начал свой обычный допрос фра Джорджо, - в блудном сожительстве с сатаной, подписании с ним договора об отрицании его существования, дабы тем лишить власти святейшую инквизицию и упрочить царство дьявола на земле? Признаешься ли ты в использовании черной магии для насылания порчи на монахинь монастыря делла Скалла, участии в шабашах и совращении невинных душ, дабы предать их в руки врага Божия и человека?
Женщина молчала.
- Ищите стигму, ищите, ибо сатана сковал уста ее, - прохрипел инквизитор, в глазах которого начал зажигаться огонек.
- Признаешься ли ты в участии в шабашах в Боско ди Феррара, в Беневенте и в Битерне? – фра да Казале очень хорошо знал свой предмет, по этому обвинению им были замучены уже 12000 человек. Женщина молчала. Да Казале сделал знак. На ноги «ведьмы» надели железные колодки, палач вставил винты в отверстия. Фра да Казале сорвал повязку с глаз женщины. «Вижу, бесовское отродье, все вижу. Глаза твои бесстыжие хорошо знаю. И планы ваши сатанинские я хорошо чую, ересь лютеранская от него исходит? Говори! Слышала ты на шабаше от Ночного Козла, председателя вашего о том, что он хочет извести веру нашу и послал Лютера Антихриста, слышала, признавайся, ну? – фра да Казале стиснул сухонькой рукой лицо женщины, другой сделал знак палачу. Кости хрустнули. Голова женщины откинулась назад. Лицо было бескровным.
- Что ты наделал? – взвизгнул старик и замахал руками на палача, - она же говорить теперь не сможет.
Сутулый, с массивной челюстью и маленькими, едва видными из-под густых нависших бровей, глазами, палач фра Микеле угрюмо ответил давнему патрону: «Поправим». Он выплеснул ведро холодной воды на жертву, сунул ей под нос какой-то остро пахнущий порошок. Женщина чихнула и медленно открыла сначала один глаз, потом второй.
- Отлично! Ну, что, голубушка, не так ласкал тебя твой любовник? – ехидно спросил инквизитор, заглядывая ей в глаза, - рассказывай! – он взвизгнул опять и зрачки его глаз расширились. «Ведьма» посмотрела на него ненавидящим взором, в котором уже чувствовалась обреченность.
- Что Вы хотите знать? - еле прошептала женщина.
- Вот и отлично, голубушка! Вот и отлично! Я буду тебе задавать вопросы, а ты будешь на них отвечать. Пригласите писца, - у великолепного инквизитора поднялось настроение. – Начнем! Признаешься ли ты, что изготовляла и распространяла жирную зеленоватую мазь для полета ведьм на помеле на шабаш!
- Да, - сказала женщина.
- Отлично, милая, отлично, - глаза да Казале горели огнем, - эту мазь ты готовила из ядовитого латука, болотного сельдерея, болиголова, паслена, корней мандрагоры, снотворного мака, белены, змеиной крови и жира некрещеных замученных колдунами детей? – фра Казале наизусть скороговоркой проговорил очень хорошо ему знакомый рецепт.
- Да.
- Признаешься ли ты, что совершала крестное знамение левой рукой?
- Да.
- Признаешься ли ты, что воровала трупы висельников, чтобы делать из них барабаны для плясок ведьм на ночных шабашах?
- Да.
Глаза инквизитора полыхали огнем.
- Ты любишь соль? Ты любишь соль? – инквизитор, как козел, запрыгал вокруг женщины.
- Да, - ответила жертва.
Он наклонился к самому ее уху и жадно зашептал: «Неправда, это – неправда. Ведьмы не любят соль. Сатана не любит соль. Я знаю. Это неправда. Скажи нет. Это неправда».
«Ведьма» подняла на него глаза и прошептала: «Да».
- Что ты заладила «да,да».Скажи нет.
«Да», - громче сказала начинающая приходить в себя женщина. Инквизитор занервничал и закружился по комнате.
-Ну, хорошо, хорошо. Я сам велел отвечать тебе на вопросы. Ты мне скажи, на шабаше принято вступать в половые сношения с кровными родственниками?
- Да.
- Дочерей с отцами, братьев с сестрами?
- Да.
- А дети, у вас, ведь, дети принимают участие в блуде, да?
- Да.
Фра инквизитор приблизил свое высушенное от постоянных постов тело к женщине.
- Ты сама вступала в связь с сатаной? Он ласкал тебя также как ласкал других ведьм? Ты рожала от него оборотней? Чего молчишь? Не отпирайся. Расскажи, расскажи, мне все, как это делали другие. Расскажи мне, как ты отдавалась ему на меловой горе, - лицо фра Джорджо да Казале дышало сладострастием.
Женщина посмотрела му в лицо и дико расхохоталась.
Великий инквизитор взвизгнул и ударил женщину по щеке. Она прекратила хохотать и опять взглянула на него, теперь уже безо всякого страха, скорее с отвращением. Инквизитор сел за стол.
- Тебя будут пытать, голубушка, жестоко будут пытать, пока ты мне не расскажешь все, что знаешь о сатане. У меня и не такие сдавались. Знаешь, - он повысил голос, - у меня монастырями каялись. Целыми монастырями монашки признавались как они позволяли сатане бесстыдно совокупляться с собой прямо во время литургии и имея во рту святое причастие.
Женщина опять дико захохотала.
-Чего ты смеешься?
-Вам не поймать его.
- Почему, почему мне его не поймать?
- Вы его не поймаете, пока будете искать его здесь, - женщина опустила глаза вниз.
- Где?
Женщина раздвинула колени. Фра Джорджо зажмурил глаза на секунду, потом распахнул, подошел к ней близко и начал хлестать ее по щекам. Подошел фра Микеле: «Может …?»
- Нет. Мне надо, чтобы она говорила, мне нужно признание, много признаний. Ты же знаешь, какая у нас цель.
Фра Микеле кивнул, он действительно знал. Инквизиторы вплотную приблизились к насмехавшейся над ними женщине. «Тебя так и сожгут, как и остальных за блуд с сатаной. Так, что признайся, что говорил тебе Hyrcus Nocturnus во время шабаша. Что он говорил тебе о Святой Церкви?»
- Вас послушать, так он не говорит, а другими вещами занимается.
Фра да Казале еще раз хлестнул женщину по щеке.
- Он говорит и языком своим обольстил уже многих. Он – падший ангел, он возглавил бунт против Бога и соблазнил многих других ангелов. Он и сейчас протестует, и слабые души идут за ним, следуя его протестам. Ты слышала о протестантах? Говорил он тебе о них, говорил? Признавайся! Все равно гореть тебе на огне.
«Ведьма» показала инквизитору язык. Подошел фра Микеле: «Пора, святой отец?» Фра Джорджо махнул рукой: «Пора». Палач поднес раскаленные щипцы к рукам женщины. Раздался дикий вой. Вместо ногтя на одном из пальцев появилось горячее месиво. Несчастная потеряла сознание.
- Писца, - крикнул да Казале. Вошел да Вальверда, личный письмоводитель да Казале. На женщину обрушили ушат холодной воды и долго-долго приводили в чувство нюхательными порошками. Доза была увеличена.
- Как имя Ночного Козла, председателя шабаша ведьм?
Женщина посмотрела тупо на инквизитора, казалось, она его не понимает.
- Повторяй за мной. Имя ночного козла, ну, - инквизитор нагнулся к ней. Она пошевелила губами, - «умница. Лю…
- Лю, - повторила «ведьма».
-тер, - закончил фра да Казале.
- тер, - повторила за ним женщина.
- Уведите ее, - великий инквизитор потер руки, да Вальверда улыбнулся ему: «Еще одна?»
- Еще одна призналась.
Женщину на носилках унесли в одну из комнат монастыря. В соседней комнате с ней уже второй день лежал без сознания близкий друг маркизы ди Пескара Пиетро Карнесекки.
От маркизы очень долго не было никаких вестей. Такого еще никогда не было в их взаимоотношениях. Она давала о себе знать всегда: и когда уезжала в курортный городок Витербо, и когда уезжала в монастырь Орвието. А теперь… Душа Микеланджело кровоточила. Он терзал себя еще больше сам, изнывая от отсутствия известий и рисуя себе самые ужасные картины в голове. Он уже физически не мог обходиться без Виттории. Он должен был знать, что дышит с ней одним воздухом. Нет ничего хуже неизвестности, и одна из самых жесточайших пыток - ожидание. Сам ринуться в монастырь Святой Анны Микеланджело не мог. Так было условлено, что привратник монастыря – верный маркизе человек сам будет заходить к Урбино, и через него Микеланджело будет знать, где и когда маркиза будет его ожидать
Предчувствия холодные и скользкие. Беспощадные и неугомонные, не желающие подчиняться никаким доводам рассудка. Предчувствия – клубок, раскатывающийся в голове и тянущий, тянущий эту мрачную нить мыслей, которые одна за другой протекают у тебя в мозгу. Сердце, судорожными всхлипами, дает знать, когда одна из мыслей, высвободившись из клубка, мощным ударом падает вниз, застревая где-то посредине тела, потом пробирается в сердце и впивается в него. «Сердце ноет. У меня плохое предчувствие», - говорят в таких случаях. Таким людям лучше предчувствий не иметь. Они всегда сбываются.
Микеланджело ощущал себя из рук вон плохо. Ничего не хотелось. Капелла Паолина его не привлекала. Работал он там без энтузиазма. Главное – не раздражать Папу и делать вид, что все по-прежнему. Микеланджело ни с кем не делился тем, что происходило в его душе. Франческо обладал ценнейшим качеством близкого человека – он не задавал лишних вопросов. Он просто был рядом. Микеланджело чувствовал поддержку и был ему очень за нее благодарен.
Урбино не умел лгать. Он старался не задерживаться долго рядом с Микеланджело, и когда маэстро уже не нуждался в услугах своего верного ученика-слуги, Франческо спешил скрыться от него. Нервы Микеланджело были на пределе:
- Урбино, останься.
- Извините, пойду, пересмотрю счета за лак.
- Останься.
- Маэстро, разрешите удалиться?
- Останься.
Урбино покорился воле маэстро.
- Урбино, мы давно знаем друг друга, - Микеланджело повернул к Франческо лицо и воззрился на него, - зачем ты так со мной? Я же не девушка, которой ты не знаешь, как сказать, что женишься на другой. Франческо, не надо. Ты своим поведением в последнее время изводишь себя и меня, заставляешь чувствовать нас обоих дураками. Скажи, кто умер?
Для Урбино наступил момент истины. Микеланджело, говоривший со слугой ровным хорошим, спокойным тоном, почувствовал, как у него самого остановилось сердце, и застыла кровь в жилах.
- Урбино, кто умер? – Микеланджело повторил свой вопрос, не зная, как он смог это сделать.
- Луиджи дель Риччи, в Лионе, в ноябре.
Микеланджело не был железобетонным человеком, он любил Луиджи как друга, но в этот момент, художник почувствовал некоторое облегчение, но только на секунду. Через секунду, осознание утраты дель Риччи захлестнуло Микеланджело целиком. Он без сил опустился на кровать, Франческо вышел из комнаты.
95. «Я – ЧЕЛОВЕК, ИСПЫТАВШИЙ ГОРЕ ОТ ЖЕЗЛА ГНЕВА ЕГО…»
«Другой же из учеников Его сказал Ему: «Господи, позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего. Но Иисус сказал ему: «Иди за Мною и предоставь мертвым погребать своих мертвецов».
В дверь комнаты Микеланджело постучали и прервали его чтение Евангелия. Это занятие стало частью его повседневной жизни. Евангелие и Данте, Данте и Евангелие – два верных союзника в борьбе со страшными врагами старости – одиночеством и отчаянием.
- Кто там? – спросил Микеланджело.
- Это я, маэстро,- вошел Урбино, весь продрогший от декабрьского дождя со снегом.
- Урбино, немедленно сними с себя весь этот хлам, дорогой мой. Как же ты мог столько долго находиться на улице в такую погоду? Ты же знаешь, в Риме зимой даже кошки не выходят из своих логовищ. Зачем ты так, дружок мой?
- Вы же велели, маэстро, непременно дождаться дилижанса из Флоренции, - сказал Урбино, стуча зубами.
- Действительно, неужели я обрек тебя на такую муку, Франческо? Быстрее раздевайся, переоденься в сухое и садись к огню. Я приготовлю тебе горячего вина.
- А инквизиция нас за это не накажет?
- А много ей проку будет от моих старых костей? Я им спасибо скажу, если они возьмут на себя труд отправить меня поскорее на тот свет.
- Маэстро, не надо, моей Корнелии это не понравится. Она обещала скоро подарить мне сына.
- Бог обязательно благословит тебя сыном, вот увидишь.
Урбино ушел в соседнюю комнату переодеваться.
- Урбино, - прокричал Микеланджело.
- Да, маэстро.
- Что тебе удалось узнать?
- Все, что Вы хотели. Джисмондо не уедет из Сеттиньяно.
- Упрямец, - пробормотал Микеланджело, - что еще, Урбино?
- Он завел себе коров, коз, овец и куриц и никуда не собирается ехать, тем более, в Рим. Деньги ему тоже не нужны. Он предпочитает животных людям и ухаживает за могилами, как ему велела перед смертью Урсула.
- Урсула, - губы Микеланджело непроизвольно повторили это имя. Он закрыл глаза рукой. Солнце, дом, Флоренция, запах цветущего сада и оливковых деревьев, огонь из вереска и можжевельника, и Урсула, гладящая его по голове и шепчущая что-то на древнем этрусском диалекте. Урсула – плоть от плоти, кровь от крови древнего племени Тосканы. Где ты теперь, Урсула? Неужели, ты – последняя, кто нес в себе эту полудикую, неотшлифованную культуру древних предков: любовь – ненависть, счастье – скорбь, - полное отсутствие полутонов? Неужели все наши потомки будут обладать рыхлым телом, бескровным лицом и бесстрастным характером? Урсула … Микеланджело вспомнилась маленькая глиняная лампадка с длинным узким горлом и ручкой, какую раньше делали этруски, возможно еще до появления Энея на Апеннинском полуострове.
- Вот мы и встретились, Браманте!
- Что ты сказал, Микеланджело? – Павел III, как много-много лет назад Юлий II, принимал своего придворного художника и скульптора в постели.
- Я говорю, что на старости лет мне остался еще один долг – доделывать работу Браманте.
- Не пойму я, то ли ты шутишь, то ли серьезно говоришь, Микеланджело Буонарроти?
- Да я уже и сам запутался. В моей жизни всерьез только моя скульптура, все остальное, включая вот это, - Микеланджело показал руками на себя, - неудачная шутка Господа Бога.
- Не гневи Бога, Микеланджело.
- Всю жизнь только этим и занимаюсь, по-моему, выходит не совсем удачно.
- Микеланджело, посмотри на себя, ты стоишь на ногах, а я лежу в постели, - сказал Павел III.
- Просто, Вы, Ваше Святейшество, оказались в ненужное время в ненужном месте.
- Это где? – спросил Папа.
- В Ватикане, - с улыбкой сказал Микеланджело.
- Да, ну тебя. Ты мне скажи, ты будешь заниматься Сан Пиетро?
- Надо Паолину закончить сперва. Потом, отмежеваться от назойливых домогательств Козимо Медичи.
Павел III, несмотря на больные ноги, почти что соскочил с ложа: «Он зовет тебя во Флоренцию? Что он хочет?»
- Жениться, наверное.
- Прекрати, Микеланджело, ты можешь быть серьезным?
- Я всегда серьезно относился к вопросам семьи и брака.
- Поэтому в семьдесят один год ты все еще холостой.
- Ну, не все еще, а уже холостой.
- Микеланджело, ты будешь делать Сан Пиетро?
- Ваше Святейшество, Вы просили меня быть серьезным, позвольте и мне попросить Вас, в свою очередь, быть серьезным. Я уже стар. Нет, нет, выслушайте меня, не для творчества, здесь я еще многое могу и руки мои, Слава Богу, не дрожат, сжимая резец. Мое здоровье позволяет мне заниматься моим нелегким творчеством, которое я выбрал для себя, будучи еще ребенком. Я стар для политики, а постройка Сан Пиетро стала ареной политических интриг и Вам это известно. Джулиано да Сан Галло умер, он был хорошим архитектором, но план Браманте несомненно оригинальней и талантливей. План изменений, предложенный Сан Галло, позволяет затянуть постройку и привлечь к ней большое количество людей, занимающихся подрядами и поставками. Это давно стало предметом купли-продажи. Сан Пиетро стал прибыльным делом. Вам это хорошо известно, Святейший Отец. Я хочу остаться вне этого.
- Микеланджело, - Павел III чуть не плакал, - спаси план Браманте. Хочешь, я на колени встану пред тобой?
Микеланджело испугался.
- Микеланджело, ты прав, весь этот рынок вокруг храма Святого Петра мне очень неприятен, но я прикован к постели. Я не могу контролировать их.
- Вы хотите, чтобы я контролировал сторонников Сан Галло?
- Да, то есть, нет, не совсем контролировал, Микеланджело. Мы же строим храм для Бога, во имя Апостола Петра, нашего покровителя. Ты – верующий человек, Микеланджело, я хочу, чтобы в постройке Сан Пиетро участвовал хотя бы один верующий человек, - Павел III закрыл лицо руками.
- Я стар, Ваше Святейшество.
- А я при смерти, Микеланджело, - Папа сделал паузу, - спаси план Браманте, спаси план Браманте, Микеланджело.
По спине скульптора прошелся холодок. На секунду, ему показалось, что перед ним лежит Юлий II.
- Разрешите мне подумать, Святейший Отец?
- Иди, подумай, Микеланджело, - разрешил Павел III.
Дома Микеланджело встретил Урбино. «Ну?» - прямо с порога спросил, привыкший читать по лицам Микеланджело.
- Из монастыря Святой Анны.
Микеланджело не помнил себя бегающим так быстро, когда ему было тридцать лет. Может быть, тогда было не к кому?
Привратник монастыря сразу повел Микеланджело в беседку в монастырском саду. Виттория, похудевшая, побледневшая, бросилась ему навстречу. «У меня был обыск, Микеланджело. Сожгите все мои письма, сожгите все мои стихи, сожгите Ваши стихи, адресованные мне, сожгите мой портрет», - на лице женщины появился румянец, она вся пылала. У Микеланджело судорожно сжалось сердце при виде неминуемо надвигающейся трагедии. Витторию охватил озноб, щеки мгновенно побелели. Художник взял ее руки в свои, пальцы маркизы были ледяными.
- Успокойтесь, донна, обыск уже позади. Они Вас не схватили. Будем благодарить Бога за это.
- Угу, - Виттория издала какой-то звук, похожий на стон. Она была вся измучена. Сердце Микеланджело не выдержало такой картины, он сел рядом и осторожно привлек ее за плечи к себе. Она не противилась и покорно уронила свою голову на плечо Микеланджело. Ему показалось, что она начинает оттаивать. Это было блаженство.
- Они пытают Карнесекки, - промолвила Виттория.
- Надо молить Бога о милости.
- За что он нам посылает такие испытания?
- А я Ему благодарен за них.
- Что?!
- Я могу быть Вам полезным, моя маркиза.
- Вы – жестокосердный, Микеланджело Буонарроти.
- Как угодно, только не гоните меня сейчас от себя.
Она не ответила. Пальцы маркизы значительно потеплели. Конечно, Микеланджело не был готов полюбить от всей души монахов - иезуитов, но в чем-то они были сейчас заодно, но только в чем-то, ибо Микеланджело был очень благороден и тонок в своей душе и никогда не позволил бы себе неуважительно и вульгарно воспользоваться слабостью женщины. Пошлость вообще отсутствовала в его природе.
- Любовь, любить велящая любимым, - произнес Микеланджело вслух.
- Вы мыслите Данте.
- Да, он это делает это если не вместо меня, то значительно лучше меня.
- Он был однолюб, Ваш Данте?
- Да, как и я.
- Не обманывайте меня, Микеланджело, Вы влюблялись в своей жизни. Я знаю. Вы – большой эстет. Вам нравятся красивые лица. Вы влюблялись, Микеланджело, признайтесь мне.
- Нет, я полюбил только Вас.
- А девушка из Болоньи?
- Кто Вам рассказал про это?! – Микеланджело даже выпустил руки донны из своих. Она тут же схватила его пальцы.
- А вот Вы и попались, хитрый и скрытный, Микеланджело Буонарроти. Она была красива, не такая, как я, да?
- Нет, не такая, как Вы. Таких, как Вы, вообще нет. Вы – уникальная. Я люблю Вас.
- Других Вы тоже любили?
- Нет, донна, я их не любил. Это – не любовь. Это – любопытство, диктуемое инстинктом.
Он почувствовал, что ей стало неловко.
- Микеланджело, не говорите так. Вам это не идет.
- Вы же меня сами вынудили к этому разговору, моя маркиза, а как только я начал удовлетворять Ваше любопытство, Вы стали отталкивать меня. Вы уж решите, какой Микеланджело Буонарроти Вам больше по душе.
- Мне симпатично любое проявление Вашей личности.
- Только симпатично?
- Я люблю Вас таким, какой вы есть и Вам не надо искать способ, чтобы угодить мне, я не жду от Вас этого.
- Спасибо, моя донна, - Микеланджело тихонько сжал ее пальцы. Они посидели еще молча.
- Микеланджело.
- Что, моя донна?
- Вы хотите сделать мне приятное?
- Все, что захотите, моя маркиза.
- Признайтесь мне в любви. Только так, как Вы можете это сделать. Я Вас очень об этом прошу.
- Этот мир не имеет смысла для меня, если в нем нет Вас. Я завидую стенам этого монастыря. Они видят Вас каждый день, но они не могу любить Вас так, как я люблю Вас. Во мне вызывает нежность каждый волосок у основания Вашей шеи, каждая складка на Вашем лице. Я знаю все Ваши морщинки и черточки и люблю каждую из них. Я знаю, когда Вы хмуритесь. Потому что это Вы.
- А я люблю твои пальцы, Микеланджело, - Виттория перешла на «ты».
- У меня в груди откликается каждый шорох твоего платья.
- Я знаю, что каждая клетка твоего организма пропитана твоим гением, твоим большим и нежным, любящим сердцем, твоей чистой душой, и мне нужен именно ты, и именно такой.
- Я хочу дышать с тобой одним воздухом.
- Микеланджело, ты должен жить, - Виттория повысила свой голос, щеки ее были пунцовыми, глаза блестели, - Микеланджело, позволь мне забрать с собой всю твою боль, твой страх, всю обиду и мучение.
- Виттория!!!, - вскликнул Микеланджело и разрыдался. Она поцеловала его в голову, он схватил ее в свои объятия и начал целовать, куда попадал губами.
Спустя некоторое время он сидели, не размыкая рук, молча слушая свои сердца, которые с этой минуты стали биться в унисон.
Известий из Санта Анны не поступало вообще. Микеланджело не жил все это время, это было состояние невесомости души. Он пробовал рассмотреть чертежи Браманте, но они жгли ему руки. «Господи, помилуй меня, Господи», - Микеланджело молитвенно сложил руки, не имея перед собой Распятия, - «не будь ко мне столь жесток, именно в тот момент, когда я знаю, что такое счастье. Господи, ты научил меня любви, Ты дал мне изумительную женщину. Господи, дорогой мой, не вырывай из меня сердце вместе с жилами. Я этого не вынесу. Господи, убей меня сразу, как только примешь ее в Свой сонм ангелов. А где Урбино?» - Микеланджело огляделся вокруг и пошел икать Франческо. Он лежал на кровати, у него был жар. « А ты куда собрался?» - попробовал пошутить Микеланджело, - «вы, что сговорились все уходить от меня один за другим? Что я вам сделал, что вы сразу бежите от меня, как только я привяжусь всем сердцем хоть к одному из вас? Урбино, дорогой мой, давай вызовем мессере Коломбо?»
- Ничего, маэстро, ничего. Я поправлюсь. Я Вас не оставлю. Я и Корнелию свою без наследника не оставлю. Вот увидите.
- Ну и славно. Сейчас пошлю кого-нибудь за Реальдо.
Была ясная лунная ночь. Ветер, немного ленивый, то налетал, как ночной разбойник, то убегал, как застигнутый мужем любовник. Микеланджело был не силах терпеть и решил сам пробраться в монастырский сад. «Неужели иезуиты арестовали ее прямо в монастыре? И что это за болезнь, которая не подается лечению, и у которой нет названия? Неужели Бог теряет Свою власть перед постановлениями святейшего трибунала? У тебя слишком много вопросов для твоего возраста, Микеланджело Буонарроти». Все же художник остановился, как вкопанный. В знакомом огне горел свет. Микеланджело ласкал глазами узкий вытянутый блеск пламени на сером плотном каменном полотне монастыря. «Как дать ей знать, что я здесь?» В окне не было и тени. Ничего лучше Микеланджело не пришло в голову как:
Quant’e bella giovenezza
Che si fugge tuttavia,
Che vuol eccer lietosia,
Di doman non c’e certezza.
На последней строчке в окне показалась фигура женщины. Микеланджело повторил последнюю строчку из песни Лоренцо Медичи: «Di doman non c’e certezza» и сам испугался собственный слов: «ибо правды нет в коварном слове завтра». Ему показалось, что Виттория машет ему рукой. Он помахал ей в ответ своими двумя. Она усиленно продолжала махать. До мужчины дошло, что это не приветствие, а знак ему, чтобы он уходил. Он послал ей поцелуй, она усиленно замахала ему в ответ. Микеланджело отошел на несколько шагов. Виттория продолжала стоять в окне, уже опустив руки и прижавшись к решетке. Заметив, что он остановился, она вновь подняла руки и помахала ему, то ли подавая знак, чтобы он продолжил свой путь, то ли в знак прощания. Микеланджело отошел еще. Картина в окне была та же самая. Подойдя к ограде монастыря, он увидел, что окно горит и все так же в окне стоит Виттория, которая теперь превратилась в пятно. Выйдя за ограду, Микеланджело отошел на несколько шагов и прежде чем повернуть за угол, он еще раз посмотрел на окно – свет горел. «Она все еще там», - с полным уверенностью сердцем подумал влюбленный.
Виттория и правда стояла у окна, поднявши руки и уставившись в одну точку. Глаза были прикованы к ней, чем меньше становился объект столь пристального внимания, тем больше сил усилий требовалось от всего существа женщины, чтобы чувствовать себя единым целым с удаляющейся фигурой в черном. Тут же взбухли жилы на лбу. Глаза вот-вот раскаляться докрасна, силы покидают Витторию. Она боится даже моргнуть. А вдруг, он исчезнет совсем из поля зрения за эту секунду? Нельзя-нельзя расслабляться ни в коем случае. Виттория вцепилась пальцами в оконную решетку узкого монастырского окна. Бессовестная луна нагло насмехалась над беспомощной женщиной, отвратительно погладывая за ее муками, сделав чудовищную гримасу на своем лысом черепе.
«Ой, как мне душно! Мне душно! Откройте окна. Разберите стены. Воздух! Мне не хватает воздуха!» - Виттория перебудила своим криком всех сестер-монахинь. Микеланджело завернул за угол. Вбежали сестры. Мятущаяся женщина, облокотившись беспомощно одной рукой о стол, стояла почти без сознания. «Помо…», - ее вырвало. Монахини побежали за монастырским врачом.- Что с Вами, голубушка? – спросил невозмутимый, как и большинство представителей этой профессии, врач - флегматик.
- Я умираю, - прохрипела женщина.
- Не так разу, не так сразу, - почти пропел доктор, беря ее за руку, чтобы прощупать пульс. Пульса почти не было. Доктор немного растерялся. Было далеко за полночь – неподходящее время, чтобы принимать какие-то решения. «Что Вы чувствуете, госпожа маркиза?»
- Я чувствую, что моя голова сейчас лопнет, - в полубредовом состоянии произнесла Виттория, - и у меня сильная боль здесь.
Она показала на брюшную полость.
- Какой характер боли?
- Мой живот разорвется от этой нестерпимой, кричащей и рвущейся боли. О, Дева Мария, - Виттория не договорила, ее вырвало.
Доктор упал духом, ему очень захотелось сбежать. Симптомы были пугающими. Виттория потеряла сознание. Монашки начали молиться.
Прошло какое-то время. Она открыла глаза. Вокруг постели стояли монахини, перебирая четки, они бормотали молитвы себе под нос.
- Дайте бумагу и чернила, – сказала Виттория. Принесли. Она попробовала нажать пером, перо не слушалось и упало на пол. Одна из монахинь кинулась услужить. Обреченно, но властно Виттория сделала ей знак – не надо.
«Господи, я верно служила Тебе все эти годы. До моего последнего вздоха я буду твоей верной рабой на этой земле. Роптать я не буду, я знаю за собой самый свой главный грех – это гордость. Просить о себе и жаловаться я не беду. Моя просьба, моя последняя просьба на этой земле о единственном и любимом мной человеке Микеланджело Буонарроти. Донеси до него сейчас мою молитву о нем. Я хочу верить, что Ты, Всемогущий Бог, соединишь нас в эту минуту невидимыми узами и простишь мне, что я, обращаясь к Тебе, обращаюсь к нему.
Микеланджело, я люблю тебя, больше у меня не будет шанса сказать тебе об этом, пока мы не встретимся с тобой у престола Господа. Прощай, мой единственный человек, которого я буду с нетерпением ожидать в райских кущах. Мне тебя там будет не хватать, Микеланджело. Я попрошу у Бога разрешения подождать тебя прямо у входа, я верю, что ты не задержишься на этой земле», - Виттория с ужасом закрыла свое лицо. – «Господи, о чем это я? Как я могу желать человеку скорейшей смерти? Это же смертельный грех». Она попробовала встать. Монашки подняли ее и подвели к Распятию в углу кельи. Виттория, с их помощью, встала на колени. «Прости меня, Господи, прости мой грех. Я полюбила и позабыла обо всем на свете. Прости меня. Я знаю, «любовь не ищет своего». Забери мою жизнь, Господи, забери все, что Ты мне еще оставил на этой земле и отдай все это рабу Твоему Микеланджело Буонарроти». Виттория упала на пол без сознания.
Сгорбленный почти наполовину,( его не было видно среди участников процессии, да они ему были и не нужны), никогда ни к кому не обращавшийся за помощью в течении всей жизни, Микеланджело полностью и окончательно воздвиг стену между собой и окружающим миром. Урбино шел позади своего маэстро, лишь для того, чтобы в нужный момент, сзади поддержать Микеланджело, если он начнет терять сознание. Он и не мог потерять его, оно само потеряло его. Процессия остановилась. Гроб с Витторией поставили на землю. Впервые, за последние часы, зрачки его глаз отреагировали на движение окружающих его людей. В гробу лежала она. Высохшая, со следами невероятных мучений на лице. Но это была она. Она, полюбившая его таким, каким он был, и ни разу не потребовавшая ничего взамен своей любви, не упрекнувшая его ни в чем. Его мятущееся сознание ни разу не было задето или уколото болезненным или нелепым вопросом, замечанием с ее стороны. Они были настроены, как струны на одной скрипке в руках гениального музыканта. Какая это была мелодия…
Позже, Микеланджело несколько раз будет пытаться вспомнить или целиком воссоздать картину происходящего на кладбище. Виттория… Он не помнил себя. Что это? Злой рок? Насмешка, расплата за гений, за Божье призвание служить Ему своим талантом? Ставки очень велики. Он упал на колени. Мощь груза нечеловеческих страданий придавила его к земле. Может ли человек вынести на своих плечах осознание всей глубины тяжести своего горя?
«Господи! Г-о-о-о-споди! Кто Ты? Кто Ты еси? Что Ты хочешь от меня? Что Тебе еще от меня нужно? Я знаю, что Ты есть. Я знаю, что только Ты способен на такое. Только Ты в состоянии сделать человека столь счастливым и столь несчастным почти одновременно. Ты подарил мне счастье любить и быть любимым. Ты дал мне лучшего друга и лучшую женщину в одном лице. Но только ты способен разорвать эти узы. Почему? Ответь мне. Что? За что ты мне так мстишь? Я мало уделял Тебе времени своим искусством и недостаточно оплатил свое призвание? Для чего Ты поднял ставки? Что я еще не сделал для Тебя? Что я Тебе должен? Что я тебе должен?»
Он рухнул наземь. Урбино оттащил маэстро в сторону. Микеланджело прополз, хрипя и ревя этот монолог на коленях, почти до самых ворот кладбища. Он еще в полузабытьи стонал про себя. Это сопровождалось конвульсиями и судорогами, казалось, что это не человек, потерявший сознание, а подстреленный волк воет от полученных ран. Урбино положил маэстро на ступени кладбищенской часовни и побежал за носилками и подмогой.
Микеланджело ничего не чувствовал: ни холода ступеней, ни ветра, подвывавшего ему в тон. Трое молодых людей вышли из притвора часовни и подошли ко главному входу. Здесь они заметили лежащего на ступенях человека. Одет он был по-нищенски. «Эй, вставай, здесь не место таким, как ты», - прозвучал грубый окрик. Ответа не последовало. «Слышишь, он не реагирует. Мертвый, что ли? Потрогай его, Франческо.» Тот, который, по-видимому, именовался Франческо, нехотя носком ботинка, попробовал перевернуть Микеланджело на бок. Он не отреагировал. Ничто так не вселяет смелость и уверенность в пустые головы и холодные сердца, как безответная реакция наметившейся жертвы. Окрыленные таким успехом юнцы начали смелее пинать лежащего перед ними незнакомца… Но тут, он очнулся и резко подняв свою голову, взглянул прямо на них округлившимися горящими глазами и прорычал: «Собор Святого Петра. Я должен Собор Святого Петра». Молодых садистов как ветром сдуло. Они в ужасе сорвались с места, вопя: «Он помешанный».
96. СТАРОСТЬ
Микеланджело очнулся и сквозь дымку, в нарастающем свете увидел склоненное над собой лицо человека с глубоко посаженными к мясистому носу, умными глазами. «Ну, вот и здравствуйте, мессере Микеланджело Буонарроти», - сказал человек, - «здорово же Вы нас напугали. Ну и ладно. Теперь, я Вас не оставлю, даже если Вы мне окажете вооруженное сопротивление».
- Кто Вы? – спросил Микеланджело.
- Меня зовут Реальдо Коломбо, - ответил человек, уверенно меряя своими шагами, тускло освещенную комнату. Микеланджело больше не задавал вопросов. Слава о знаменитом римском враче Реальдо Коломбо, спасшем не одну жизнь в середине XVI века, гремела по всей Италии.
- Доктор, просите меня за то, что я вынужден принимать Вас вот так, - Микеланджело беспомощно попытался развести руками.
- Не двигайтесь, не двигайтесь и старайтесь поменьше говорить, - защебетал доктор.
Микеланджело с детства не привыкший к нежностям, очень редко получавший их и во взрослой жизни, остро, по-особому реагировал на искренние проявления заботы о себе. Он буквально впивался в эти секунды и человек, проявивший себя по отношению к нему настоящим другом, становился для Микеланджело частью его самого. Сердце Микеланджело взрывалось восторгом. По отношению к доктору Коломбо Микеланджело испытал настоящую тревогу. Доктор был чуток, спокоен и профессионален. Микеланджело обожал талантливых и профессиональных людей не своей профессии. Ему захотелось подольше удержать мессера Реальдо подле себя. Художник был чудовищно одинок и почувствовал, что если добрый доктор сейчас уйдет, то Микеланджело просто погибнет. «Надо что-то для него сделать прямо сейчас, а то, вдруг, он подумает, что я его плохо принял и не придет больше ко мне?» - тоскливо прозвучало в голове Микеланджело.
- Доктор, присядьте, Урбино, пододвинь кресло доктора к огню. Предложи чего-нибудь. Извините, я, вот, приболел и, наверняка мои бездельники совершенно запустили дом. Простите меня, мессере знаменитый врач», - Микеланджело попробовал подвигаться, но тело издало такой дикий вой, который обрел форму нестерпимой боли. Микеланджело скривился. Доктор подскочил к нему и положил руку на его лоб. От этого прикосновения блаженная истома разлилась по всему телу Микеланджело. Он улыбнулся. Коломбо улыбнулся в ответ.
- Никакой работы в ближайшие три месяца.
- О-о-о, милый доктор, Вы не знаете, с кем имеете дело. Я прожил столько времени на этой земле, только благодаря вот этой маленькой вещичке, - Микеланджело кивнул на валяющийся на полу резец.
- А я Вам говорю, что этот олимпийский марафон должен быть закончен. Послушайте, мессер гениальный художник, Ваша голова имеет если не большую, то равную ценность с Вашими руками, и своей головой Вы сможете еще очень много сделать полезного, если ограничите труд Ваших рук. Вы меня поняли? Запомните, строптивый скульптор - Коломбо не ошибается в своих рекомендациях и будет следить за Вашим здоровьем отныне почти также бдительно, как инквизиторы за последователями новой религии.
Напоминание об инквизиторах принесло на лицо Микеланджело выражение жестокой муки. Коломбо, заметив это, счел нужным исчезнуть и оставил Микеланджело в комнате одного. Он хотел завыть, потом попробовал уснуть. Но как можно спать «в огне»? Заняться что ли чем-нибудь? Надо отвлечься, загрузить мозг работой. И вообще, надо работать, работать, работать. Милый доктор не понимает сути художника. Для этого надо полностью обернуться паутиной под названием нервная система и попытаться хотя бы один день прожить, выискивая нужные образы для выражения сиюминутного настроения своего гениального эго и сложные композиции для передачи общего смысла с подтекстами. Нет. Этого доктору не понять. Микеланджело показалось, что он улыбнулся. Это улучшило настроение.
Вернулся Урбино. Микеланджело вопросительно воззрился на него.
- Он сказал, что будет через два дня.
- Мессер Коломбо не обиделся на меня? Он ничего не сказал?
- Что ему на Вас обижаться? Он уже почти неделю здесь практически живет. Он Вас видел разным.
- Неделю? – прошептал Микеланджело.
- Да-да, неделю, с того момента, - Урбино явно не хотелось ничего вспоминать. Микеланджело тоже замолчал. Урбино, вдруг, закашлял. Маэстро всем телом отозвался на кашель друга. Кашель был сухой и явно хронический.
- Как ты пережил все это, Франческо? - нежно спросил Микеланджело.
- Как видите, маэстро, я на ногах, двигаюсь, все в порядке, - кашель прервал лозунги Урбино.
- Тебе надо бы тоже проконсультироваться у доктора. Он тебя не осматривал?
Урбино махнул рукой. «Если бы Вы себя видели, маэстро. Я всю ночь простоял на коленях перед Распятием, лишь бы Вы пришли в себя, и видите – Бог услышал меня. Вы поправились, маэстро.
- Да, я знаю. У Бога есть еще счет ко мне. Я Ему кое-что должен на этой земле.
В это трудное для себя время Микеланджело сблизился с племянником Леонардо. Стареющему, одинокому при большом скоплении случайных людей вокруг себя, Микеланджело очень хотелось быть кому-то нужным по-настоящему. Очень болела душа. Кроме простодушного Урбино, почти по-собачьи угадывавшего настроение маэстро, людей, понимавших сложную душу гения, почти не было. После скандальных обвинений Аретино Томмазо дель Кавальери был очень учтив со старым другом, хорошо чувствовал Микеланджело, но разделить с ним одиночество не хотел. Бремя художника смогла взять на себя только Виттория. Но она умерла. А Микеланджело остался жить, хотя нет, не жить. Он начал стареть после ее смерти. Стареть – это не возрастное понятие, это понятие ожидания смерти, ее предчувствия. Микеланджело стал сознательно призывать к себе смерть.
Уж чуя Смерть, хоть и не зная срока,
Я вижу: Жизнь все убыстряет шаг.
Но телу еще жалко плотских благ,
Душе же смерть желаннее порока.
Осторожно, не вызывая никаких иллюзий в себе или в племяннике, Микеланджело позволил ему вести себя в курс событий, происходящих в доме Буонарроти. Микеланджело узнал не от самого Леонардо, но из других источников, что он поддерживает такого же одинокого, как и Микеланджело Джовансимоне и не воспротивился этому. Микеланджело потянуло во Флоренцию, и он откликнулся на письмо Козимо Медичи приехать и поработать в родном городе. Похоронить себя художник завещал во Флоренции, в Сан Лоренцо. Надо было заканчивать этот слишком затянувшийся отпуск в Риме. Мысль о возвращении домой полностью заняла ум Микеланджело. Он захотел быть всем полезным перед своим уходом на тот свет и постоянно наставлял племянника относительно актов благотворительности.
Племяннику, Август, 1547, Рим
«…Я хочу, чтобы ты раздал еще около 50 дукатов за поминовение души отца и за меня. Найди каких-нибудь нуждающихся граждан с дочерьми, выходящими замуж, которых надо устроить, и дай им еще из этих денег, но делай это в тайне и остерегайся быть обманутым. Попроси их дать тебе расписку пришли ее мне. Я говорю, конечно, о флорентийских гражданах, которые, как известно, нуждаются и которым стыдно просить милостыню».
Леонардо полностью посвятил родного дядю в свои планы относительно женитьбы. Микеланджело очень хотел новых впечатлений от возвращении на Родину.
5 января 1548 года умер Джовансимоне Буонарроти. Микеланджело получил известие об этом от племянника. «Видит Бог, я бы не отказался повидаться с ним попросил бы его о прощении, чтобы мне и ему с миром уйти на тот свет. Бог знает, как мне нужно попасть в правильное место там; только у Бога есть власть определить меня туда, где я буду счастлив вечно. Но … Мне не удалось поговорить с Джовансимоне. Значит, не было Его воли на это», - подумал Микеланджело. Сам факт смерти брата уже не вызывал в нем никаких эмоций. Джовансимоне Буонарроти похоронили в семейном склепе в Санта Кроче.
В Риме уже правил Юлий III. Микеланджело слабо отреагировал на его появление. Юлий III с большим уважением отнесся к Микеланджело Буонарроти и поддержал его кандидатуру на управление постройкой Сан Пиетро. Художник же заявил, что будет исключительно консультировать и сделает чертежи купола собора. На этом и сошлись. У Микеланджело были дела и поважнее. Он выбирал жену для своего племянника, ему единственному предстояло продолжить род Буонарроти.
Племяннику, 3 марта,1548г., Рим
« … Я хотел бы, чтобы ты больше думал о девушке, чем о ее приданом, так как тебе более чем кому-либо следует искать себе жену, не заботясь о том, как велико ее приданое. Ты должен, главным образом, искать здоровья тела и души, к тому же, желательно благородство крови и хорошие нравы, а также, надо знать, каковы ее родные. Это очень важно».
Племяннику, 20 декабря,1550г.
«Ищи только благородство крови, здоровье и особенно доброту. Что касается красоты, то, так как ты сам не первый красавец Флоренции, не можешь быть очень требователен. Достаточно, если твоя нареченная будет не урод, не хромая, не калека. Больше нечего тебе сказать насчет этого».
- Ну и что, мессер Буонарроти, что? План Джулиано да Сан Галло Вы считаете ничтожным? Совет по управлению постройкой – шайкой мошенников и торгашей, рабочих – лентяями?
Микеланджело хотел встать и возразить, но мучительная резь в боку сковала его. Нанни ди Биччи Биджо, патетически воздевая руки, модулируя голосом, как адвокат –пройдоха, обращался к Папскому совету, словно ища у них поддержки и помощи, чтобы защититься от коварного преследователя, именуемого Микеланджело Буонарроти.
Юлий III скучал, наблюдая этот не слишком удачный «петушиный бой». Соперники были не равны. За патетикой Биджо скрывалась внутренняя неуверенность. Чем громче голос – тем меньше суть.
- Мессер Буонарроти, Вы и вправду считаете план Донато Браманте превосходнее, чем проект Джулиано да Сан Галло? – спросил Папа.
- Убежден в этом, Ваше Святейшество. План Браманте простой и ясный, светлый, похож на планы древних мастеров, которые строили древние храмы. Он – прямой, как сама истина.
- План Браманте не отвечает функционально на нужды, которые выставляет современность, - возразил Биджо.
- О, это да. Сан Галло гениально решил все нужды современности. В его плане сверху и снизу наделано много темных углов и закоулков.
Биджо рассвирепел. «Вы хотите лишить главный храм Рима потайных ходов? Это неслыханно. А куда будут укрываться люди в случае внезапной опасности, мессер праведный Буонарроти, святой Микеланджело? Вы сами никогда не пользовались потайными ходами? – Биджо сверлил Микеланджело глазами. Боль распространилась на всю поясницу.
- Я не Архангел Михаил, - спокойно начал Микеланджело и не претендую быть причисленным к лику святых, но я не бандит, не фальшивомонетчик, и не беременная монахиня, - люди, слышавшие последние слова, рассмеялись, - Сан Галло, округляя постройку, с внешней стороны, лишает ее всего света, а Браманте наоборот, - наполняет храм светом. Этому храму нужен свет, впрочем, он необходим всем храмам и прочим постройкам тоже. Свет нужен всем, а нам, верующим в Господа Бога нашего Иисуса Христа, особенно. Сан Галло в своем плане сносит капеллу Святого Павла, комнаты дель Пьомбо, Руоту и говоря прямым языком, расчищает Ватикан. Думаю, если постройка будет вестись в этом направлении, Вы, - Микеланджело показал на Нанни Биджо с компанией, - снесете и Сикстинскую капеллу. Ну, если это будет выгодно вашим подрядчикам и поставщикам вашей негодной известки. Я стар, мне теперь терять нечего, я хочу, чтобы Святейший Отец, и все члены Папского Совета знали, что всю ту временную часть Собора Святого Петра, которая уже готова, можно было выстроить за 16 000 дукатов. А потрачено было 100 000 дукатов. Я видел сметы и ручаюсь за свои слова. Юлий III проявил интерес к последним словам Микеланджело.
- Микеланджело, ты знаешь, как сделать собор лучше?
- Лучше – не лучше, но знаю, как сделать его долговечней. За 300 лет вперед я ручаюсь точно. Святейший Отец, в мое время трудились великие люди, я остался один. Бог судил мне не только самому создавать, но и сохранить, или по крайней мере, сделать все от меня зависящее, чтобы сохранить все то, что сделано моим поколением, я настаиваю на том, чтобы главная святыня Рима – собор Святого Апостола Петра был построен по плану архитектора Донато Браманте.