Кто-то в первом классе одолел «Трех мушкетеров». Кто-то вычитал и запомнил о коммунистах-утопистах и Фридрихе Ницше.
Нам с братом не «посчастливилось». О мире, далеком от нас, от обыденной нашей жизни, мы узнавали из детских книг.
Первой такой книгой у меня, большой книгой, была «История крепостного мальчика». Ее потом печатали в сборниках исторических рассказов Сергея Алексеева. У нас была отдельная книжка с картинками. Что-то там было из «Хижины дяди Тома», что-то из «Дубровского».
Я этих книг тогда еще не читала. Поэтому все было интересно, все в первый раз. Мальчишку ненамного старше меня продали барыне-садистке. Она через полгода продала его немцу, графскому управляющему. Из мальчишки хотели сделать дворового музыканта, а он сбежал, отомстив за смерть своей крепостной подруги. Его подобрал офицер. Этого офицера он спас потом на войне, под Измаилом, а тот проиграл его в карты. Мальчик опять сбежит, придет к отцу с матерью. А они в рабстве у сумасшедшего князя.
Не знаю, почему по этой книге не сняли фильма. Это же детский боевик! Война, три побега, убийство из классовой ненависти. Даже первая любовь. А несуразности, какие там есть, легко устранить, нейтрализовать. Разве сравнить с тем, что сейчас показывают?
Ничего несуразного я в восемь-девять лет не могла разглядеть. Книжка казалась документальной: автор написал все, как было. Только не знает, чем кончилось, догнали Митьку Мышкина или нет. А то бы написал.
Конечно, я знала, что это было давно. Братишка-дошкольник не знал. Я его пугала: «Не будешь слушаться – продадим тебя барыне».
Напугаешь его! «Я, – говорит, – ее водой оболью, она растает».
У нас был «Волшебник Изумрудного города», а там на картинках ведьма Бастинда. На одной – как умирающий чёрный лебедь: смерть пришла от воды. Взрослые говорили: баба-яга. Я все время поправляла. На бабу-ягу была похожа Гингема: и внешностью, и образом жизни. А эта, пока не окатили водой, на барыню Мавру Ермолаевну. И в книжке было написано, что она целый народ держит в рабстве. Значит, там тоже крепостное право.
У Алексеева не хватило духу обидеть старушку, даже скверную, как Бастинда. Митька поджег немца, а немой Федор не дал выйти из горящего дома. "Так ему и надо!" - думала я. Немцев мы все ненавидели. И этот только прикидывался добрым, а сам хуже Мавры Ермолаевны. Он Федору язык отрезал. (Тут я была неправа: это сделали другие.) Из-за него умерла девочка Даша.
Федора сослали на вечную каторгу. И Митьку сослали бы, да он у графских слуг лошадей угнал и скрылся.
«Счастливого пути и большой удачи!»
Я верила, что кончилось хорошо. А почему бы и нет? Не захотел князь отдавать на расправу удалого парня. Назло графу послал своих холопов в другую сторону. А те наврали, что видели, как он утонул. Тогда не объявляли всесоюзный розыск. А парню уже пятнадцать лет, такого считали взрослым. К одному, к другому нанялся в работники…
Я, кажется, пишу продолжение. Нет, не умею я это делать.
Та книга, между прочим, до сих пор цела.