***

А-126
Очерк

В УПРЯЖКЕ СУДЬБЫ
               
С Григорием Ивановичем и Марией Аверьяновной Тороповыми, проживающими в селе Сурикове Оренбургской области,  я познакомился несколько лет назад, когда Григорий Иванович был еще жив. Он –  фронтовик, старший сержант, сапер, награжденный орденом Великой Отечественной войны второй степени. Она – доярка, трактористка, телятница, удостоенная многих государственная наград. Заслуженные люди. Давайте проследим кусочек их жизни…

               
Арест

…Саманный домик Тороповых – на пригорке. Приземистый, он смотрит на улицу оконцами и словно жалуется миру на судьбу обитателей, влачащих нищенское существование тридцатых годов, подкосивших неурожаями большое семейство и миллионы других, страдающих от голода. Над деревней - знойное марево лета. Понурые, отощавшие от бескормицы собаки, квелые куры, купающиеся в пыли, притихшие дети…               
Гриша Торопов лежит на полатях и давно уже слышит со двора бранящийся голос матери, заставляющей идти на дальние огороды за вороняжкой, но вставать и топать по жаре целую версту не хочется. Да и вороняжки там почти уже нет. Ему вспомнилась вчерашняя затируха, приготовленная из муки. Такую похлебать бы еще, но муки в доме больше нет. Отец на выгоне, пасет колхозных коров, последних, как он говорит, обещался сходить к председателю, но дадут хоть плошку зерна, или нет, - неизвестно. Вчера, слышал Гриша, кому-то из деревенских повезло - поймали несколько сусликов.
- Гришка! – мать появляется с хворостинкой, и он живо спрыгивает на пол. – Целый час кличу тебя!
Гриша виновато шмыгает носом, заправляет сбившуюся рубашонку под шаровары и плетется на кухню, где отыскивает лукошко, изготовленное дядей Митяем, известным в округе подельщиком, проживающим в какой-то Домашке,  в которой Гриша не бывал, но слышал о ней.
- Вась, пошли со мной, а? – просит Гриша брата постарше, выстругивающего из ветлянки удочку. – Одному не охота. А потом порыбачим, я и червей накопаю.
- Ну, ладно, айда, - соглашается тот, и оба выходят со двора.
Обшарив все огороды за деревней и не найдя ничего, братья неожиданно наткнулись на два огромных, разлапистых куста, густо усеянных крупными, иссиня-черными сладковатыми шариками. Набрали целое лукошко и наелись сами.
Вернулись обратно, а у дома - бричка с лошадью. Стоят какие-то незнакомые дяди, один из них – милиционер. Заплаканное лицо матери. Потерянное – отца, который почему-то стал прощаться и говорить: «Там разберутся». Когда все уехали, мать ударилась в слезы.
- Ты чего, мам? – спрашивает Гришаня и невольно начинает плакать сам.
- Хватит реветь! - говорит подошедший дедок из местных. – Разберутся. По доносу, не иначе. Вернется ваш папка, - и отворачивается, думая про себя, что вряд ли, а если и вернется, то не скоро, через несколько лет. Адская машина репрессий начинала свой ход.
Закидывала после этого судьба осиротевшее семейство Тороповых в разные края и веси, а вернула обратно на родину. Как и думал дедок, умудренный житейским опытом, отпустили отца через годы. Худого, обессиленного и больного. Прожил недолго – умер. Только позже Гриша узнал уже точно, что его арестовали действительно по доносу – кто-то настрочил в НКВД письмо, а что уж там было написано, никому неведомо. Но Гриша знал – отец его был человеком честным, и никому вреда не делал.

На фронт!

- Гриша, ты, что ли? – удивляется тетя Настя. – Гляньте, вымахал как! Прямо жених!
Тетя Настя приехала из города в гости к дальним родственникам, к которым Григорий в это время пришел за керосином. От нее пахнет духами, и вся она, пышнотелая, благоухающая, напоминает ему, теперь уже парню шестнадцати лет, артистку, о которой читал в какой-то книжке. Тетя Настя вынимает из сумок разные  подарки и по ходу дела весело рассказывает:
- А мы стол круглый купили, такой красивый! Поставили в зал. Я и скатерть приглядела в магазине, с получки купим. Шторы поменяли в квартире, - она неожиданно останавливается и темнеет лицом. – А у нас вовсю разговоры идут, что скоро начнется война. Неужто, правда? Господи, только жить начали…
Гостила тетя Настя в мае сорок первого. А в июне, едва началась война, Григорий уже рвался на  фронт. Местные подростки собирались вечерами на колхозной конюшне и обсуждали, что же надо сделать, чтобы взяли на войну. Проситься в военкомате бесполезно – нет восемнадцати, поэтому были разные предложения, и кто-то даже стал уговаривать: «Давайте сбежим!», но его осадили: на первой же станции, а была она в Бузулуке, будут спрашивать документы, вернут обратно, да еще всыпят по первое число.
Но уже через год проситься не надо было. Красной Армии приходилось тяжко, война близилась к перелому. Стали призывать и семнадцатилетних  добровольцев. Григорий не раздумывал. В Бузулуке дали сухой паек, и поезд умчал его в Москву, где  военным командованием он был определен на учебу в школу саперов. А после – фронт.

Смерти в глаза

…У местечка Ельны под Смоленском атака вражеских войск захлебнулась, и они стали отступать. Вдогонку ринулись наши танки. Стреляя на ходу, стремительно преодолевали  местность, но через некоторое время стали подрываться на минах. Отступающие фашисты заложили их по всей линии контрнаступления. Обойти нельзя – слева речка, озёра, а справа – густые леса. Вечерело. Еще немного, и темнота опустится на землю. Если ничего не предпринять, то немцы за ночь уйдут далеко и успеют получить подкрепление.
- Ставлю боевую задачу – разминировать поле!
В голосе майора Григорьева, командира инженерно-саперного батальона, звучит металл. Он медленно идет вдоль шеренги выстроившихся солдат, суровым взглядом всматривается в лица.
- На всю операцию два часа! Артиллерия вас поддержит. Будут работать прожектора. Выполняйте!
По всему фронту минированной полосы шли, пригибаясь, саперы отделения под командованием сержанта Григория Торопова. Над головами с пронзительным свистом проносились пушечные снаряды, взрываясь далеко впереди и преследуя врага. Шли осторожно, в нескольких шагах друг от друга, обшаривая миноискателями каждый клочок земли. Вот и Григорий обнаруживает свой первый «трофей». Главное – не спешить и унять эту чертову дрожь непослушных рук! Не спешить, но работать быстро. Какая зловещая сила скрыта в этом диске противотанковой мины, похожей на банку из-под киноленты! Прошибает холодный пот и отчаянно бьется сердце. Кажется, все мысли только о мине, но почему-то в сознание прорываются, перешибая друг друга, картинки из жизни – короткими вспышками, торопясь, словно опасаясь, что не успеют обозначить себя человеку, отчего он чего-то не поймет, не успеет понять. Так бывает всегда, когда смерти заглядываешь в глаза, когда неизвестно, что именно последует на следующем мгновении в опаснейшем деле.
Постепенно, шаг за шагом, солдаты продвигаются вперед. Грохочут орудия, светят ярко прожекторные установки, а в небе зажигаются первые звезды, далекие, холодные, но такие мирные в своем непорочном мерцании…  Неожиданно, раскатисто и как-то хлестко вздыбливается поодаль земля, и стоявшие рядом бойцы со стонами падают ниц, вызывая в сердце Григория острую боль – кто-то непоправимо ошибся, дрогнул рукой, не успел. «Куда, мать твою!» - кричит на всякий случай, и каждый понимает смысл командирских слов – не зевать, осторожничать и помнить, что не только твоя, но и жизнь товарища висит на волоске.
Прожекторные лучи выдергивали из темноты воронки, кустарники, деревца с опаленными кронами. Зримо нарисовались снаряды, кучей лежащие у лафета одной из пушек, оставленных фашистами. «Увезти бы их, - подумал Григорий, - от греха подальше». Однако, как?  Придется кому-то вернуться – за машинами.  Но приказать не успел. В какой-то момент, неизвестно по какой причине снаряды вдруг предательски сдетонировали и накрыли округу мощным взрывом. Григорий видел, как падали на землю, словно подкошенные, бойцы, как бежали к ним санитарки, и не верил, что он живой и невредимый – казалось, взрыв непременно достанет его. Только правое ухо нещадно саднило и кровоточило, видимо, задело осколком. В нескольких сантиметрах от виска.
К полуночи путь очистили, и танки устремились вперед. А саперы, уставшие от напряжения, отдохнув и дождавшись полевую кухню, накормившую их, направились к лесу, через который надо было пройти, чтобы соединиться с другими отделениями батальона. Продирались сквозь густые заросли, освещая дорогу фонариками. Только к рассвету удалось выйти к деревне, в которой дислоцировался батальон. Здесь, наконец, у старой покосившейся избы, где стоял трактор, прямо на траве, подстелив солому, которую принесла молодая хозяйка в ситцевом платьице, улеглись спать.
Слипающимися глазами, уже в полудреме, Григорий видел, как уходит, улыбнувшись, девушка. Успел отметить про себя, что совсем юная и очень худая, но симпатичная, с глубокими ямочками на щеках…
А деревня давно уже на ногах. Бегает по улицам местная детвора, клянча у солдат разную военную мелочь. Своими делами занимаются взрослые, которых было мало, в основном, женщины и старики.
Проснулись саперы от рокота мотора. Знакомая девушка была уже в брюках и серой кофточке. Она ловко поднялась на сиденье, приветливо махнула бойцам рукой и тронула трактор. Весна. Здесь, в пекле войны, в окружении летящих снарядов, ожесточенных схваток самолетов в воздухе, сеяли пшеницу. Для фронта, для победы. Поле рядом, рукой подать. Тарахтит трактор, натуженно тянет плуг. И вдруг…

Маша

Этот взрыв видели все. Одна-единственная мина, шальная, случайная, окаянная. Унесшая юную жизнь. Тогда он еще не знал, что в это же время работает на полях Сурикова, соседней с Проскурино деревни, такая же молодая девушка – и доярка, и телятница, и трактористка по имени Маша, с которой четыре года спустя, после тысяч километров военных дорог, тяжких испытаний, на грани жизни и смерти, познакомится на вечеринке у родственников и которую полюбит. С которой будет жить до глубокой старости и смерти…
…Мычат просяще коровы, и бегает между ними по рядам Маша, покрикивает для их угомона, хотя понимает, что этим  не успокоить голодных животных, которым  навильник сена за день – не кормежка. Прибавить бы соломки, но и ее остается мало, едва хватит до выгона на пастбище. Такой уж выдался прошлый год, заготовили мало. Да и кому заготавливать – мужиков почти не осталось, все, кто здоров и может держать винтовку, на фронте, а бабы, как ни старались, как ни работали в поле от зари до зари, не успели-таки убрать весь урожай. Уже по морозу жали серпами обледеневшие колосья заледеневшими руками, пока стало непролазно от снега…
Ходит Маша, покрикивает, но в какой-то момент не выдерживает -жалостливые глаза коров наворачивают слезы на ее собственные, заставляют  сжиматься сердечко, и льются уже другие слова, другой в них мотив:
- Миленькие, ну, потерпите! Скоро на волю, на зеленую травку, недельки две еще. Мои хорошие, мои сладкие. Сейчас я вас подою…
Молока, конечно, мало, но выдоить буренок надо всех – ни много, ни мало, полтора десятка, и к концу ее руки, хоть и молодые, крепкие, устают, а шея и плечи  - затекают от напряжения.
…Тяжелее на тракторе. Тряска, пыль и грохот кружат голову, сковывают спину и ноги, и если с коровами или телятами, за которыми тоже ухаживала, можно еще было как-то сладить, а навоз вывезти из коровника, то со сломанным трактором возникали такие трудности, что казалось - реви, но ничего не сделаешь. И ревела, и делала. Пачкаясь в грязи, мазуте, натруживая и шершавя девичьи руки железками, плача от всяких болячек.
Уже потом, много лет спустя, когда Григорий стал мужем и отцом ее троих детей, и она продолжала работать вместе с ним на ферме, удостоилась Маша, Мария Аверьяновна орденов и медалей, высоких наград ВДНХ.
 
Будем благодарны

В Сурикове Тороповых знали, конечно, все. Но не всем известно, как, не щадя себя, воевали и трудились ради нас эти люди. Чего греха таить, немощные, слабые памятью, они вызывали у некоторых раздражение своим  неумышленным старческим поведением. Надо быть снисходительными к таким – чужим и своим, живым и мертвым, близким и далеким предкам.
Когда-то и они были молоды, энергичны, умны и очень красивы. Не думали, как сейчас, только о благах, не искали утешения в вине и разврате. Они жили в тяжких трудах, предназначенных нам природой и промыслом божьим, ибо сказано всем: в страданиях познается суть.