Глава девятая
Золотистые гуппи лениво плавали в круглом аквариуме, слегка шевеля своими раскидистыми прозрачными хвостами, похожими на смятую салфетку. Их круглые чёрные глаза по бокам сплющенной головы смотрели презрительно и безжизненно. Свет от лампы, прикрытой китайским абажуром, создавал причудливую игру теней, и рыбки то и дело как бы исчезали, заплывая в неосвещённые участки. Это был мир без звуков, царство мерного, неспешного движения по кругу. Мир, в котором человеку не было места.
Наклонившись, Юлия рассматривала гуппи, заворожённая их неспешной холодной грацией, их абсолютным равнодушием. Знали ли они о том, что существует вне аквариума? Или наша действительность для них – всего лишь дальний, еле различимый мираж, каким для нас является космос? А мы сами, кто мы в их восприятии? Силы природы, дающие им пропитание и свет? Таинственные боги, чьи действия не поддаются объяснению? Возможно, они и вовсе нас не замечают, не видят и не слышат. Разве способы столь различные существа хоть в малой степени понять и осознать друг друга?
Юлия оторвала взгляд от аквариума, выпрямилась, поправила съехавшую причёску. Михаил Павлович не спешил. Спешка вообще была ему не свойственна. В этом они были похожи: оба не любили суету, оба предпочитали основательный, продуманный подход к делу. Только он был руководителем, бизнесменом, а она – пианисткой. И то, что для него, несомненно, являлось достоинством, ей зачастую мешало. Игра Юлии была холодной, рациональной игрой. Она сама это хорошо понимала. Её душе не хватало огня. Снежная королева, построившая свой ледяной замок и восседающая на ледяном троне.Интерпретации Юлии, выверенные, прочерченные, действительно приходились Михаилу Павловичу по душе. Но симпатии его, вопреки мнению большинства оркестрантов, вовсе не распространялись на саму пианистку. Нет, для этого они были слишком похожи.
Одна из гуппи чуть сильнее обычного шевельнула хвостом, и это вызвало небольшой переполох. Рыбки задвигались быстро, потревоженные в своём медитативном спокойствии. Вода замутилась, тучи ила поднялись со дна. В этот момент Юлия услышала за спиной сдержанное покашливание. Обернувшись, она увидела руководителя оркестра. Михаил Павлович стоял в нескольких шагах от неё, слегка опираясь на свою трость с набалдашником в виде головы лошади, и смотрел куда-то мимо, в пространство. Он был, как всегда, одет в строгий костюм с перламутровыми запонками, и Юлия ощутила некоторую неловкость оттого, что сама она сегодня, в нерабочий день, надела простое летнее платье и не слишком новые босоножки. “Хорошо хоть сходила к парикмахеру”, – быстро подумала она, мысленно представив свои тщательно уложенные волосы. Странно, что в этой комнате нет зеркала.
– Здравствуйте, Михаил Павлович, – поздоровалась она подчёркнуто официально. – Я не слышала, как вы вошли.
– Здравствуй, Юля, – ответил он, не изменив позы и с интересом рассматривая её.
Михаил Павлович усвоил странную манеру всегда называть её на “ты”, хотя со всеми другими оркестрантами предпочитал официальное обращение. Юлию это немного коробило, но она старалась не подавать виду.
– Итак, зачем ты хотела меня видеть? – спросил руководитель оркестра через паузу, и тёмные глаза его сузились.
– Вы не предложите мне сесть? – вопросом на вопрос ответила она.
– Ах да, разумеется, какой же я недогадливый! Садись, пожалуйста.
Михаил Павлович пододвинул к ней кресло с круглой спинкой, но сам остался стоять. Гуппи задумчиво открывали и закрывали рты.
– Я хотела поговорить, – заявила пианистка, пытаясь устроиться поудобнее. Это было нелегко, кресло втягивало, засасывало в себя. Наконец, найдя точку равновесия, она смело вскинула голову. – Поговорить насчёт воскресного концерта.
– О, насчёт концерта! – Михаил Павлович произнёс это таким тоном, словно подобный выбор темы его сильно удивил. – Я весь внимание.
– Мне кажется, вы упустили одну очень важную деталь. Думаю, это многим пришло в голову, но… не все решились спросить.
– И какую же деталь, Юля, я столь непредусмотрительно упустил?
Он говорил без всякой иронии, совершенно серьёзно, и именно это выводило её из себя. Он был безукоризненно вежлив – о, в этом отношении с Михаилом Павловичем было трудно соперничать. Но сама его вежливость в обращении с ней отдавала оскорблением. Он будто заявлял: я выше тебя, я неизмеримо выше тебя. Ты замечательно играешь, но на этом твои таланты исчерпываются. И даже если задуматься о твоей игре… в ней есть свой предел. Ты никогда не прыгнешь выше головы, и сама прекрасно это знаешь. А вот я… мои возможности практически безграничны.
– Гонорары, – выпалила пианистка, метя этим словом прямо в его холёное, самодовольное лицо. – Я пришла поговорить о гонорарах.
Михаил Павлович Салугин улыбнулся усталой, всепрощающей улыбкой, поднял набалдашник своей трости на уровень глаз и посмотрел на лошадиную морду в упор, словно желая спросить: “Ну скажи на милость, разве можно вечно терпеть эти человеческие причуды?”
– Милейшая моя Юлечка, – проговорил он голосом, сдобренным немалой порцией отеческой нежности, – если бы ты только знала, как часто мне приходится употреблять слово “гонорар”. Можно сказать, оно навязло у меня в зубах. Ты не представляешь, сколько усилий требуется, чтобы произносить его только в нужный момент и с подходящей интонацией. Гонорар! Люди, которые спонсируют нас, не любят слушать о гонорарах. И я их отлично понимаю, ведь они – деловые люди. А деловые люди с большой неохотой идут на дополнительные расходы. Филармония всегда была убыточной, и вряд ли в ближайшей перспективе что-нибудь изменится. Нам нужно беречь наших спонсоров. Их нельзя лишний раз раздражать подобными просьбами.
– Мне кажется, – прервала его излияния Юлия, которая, наконец, справилась со строптивым креслом и сидела теперь очень прямо, опасаясь снова в нём утонуть, – вы несколько преувеличиваете, Михаил Павлович. Возможно, в обычной ситуации так всё и есть, но ведь… у нас не обычная ситуация. Ведь к нам приехал сам маэстро Доницетти. Неужели наши спонсоры не понимают, что это значит?
Руководитель оркестра вздохнул и повернул набалдашник в противоположную сторону, так что лошадиная морда теперь смотрела на пианистку.
– Наши спонсоры, – тоном терпеливого ментора произнёс он, – весьма далеки от искусства (“А ты, конечно, очень близок к нему”, – с насмешкой подумала Юлия). Имя Доницетти им мало о чём говорит. Они милейшие люди, но деньги для них в приоритете. Единственное, что может их впечатлить – доходы от продажи билетов по двойной цене. А билеты у нас уже все раскуплены, – последнюю фразу он сопроводил довольной улыбкой.
Юлия почувствовала, что её переигрывают. Она сама не понимала, как решилась прийти к Михаилу Павловичу с подобным вопросом. Это было словно наитие, её подвигла на это какая-то сильная внутренняя потребность, которой Юлия ещё не нашла названия.Она рисковала, и сильно рисковала. Михаил Павлович, как хорошо знали все в филармонии, не любил разговоров о деньгах. Это была сфера его деятельности, его святая святых, в которую никому не полагалось вмешиваться. В оркестре Михаила Павловича не было неприкасаемых. Если бы он счёл, что Юлия перешла границу, его бы вряд ли остановило то соображение, что найти новую пианистку такого же уровня будет непросто. Да, он бы не колеблясь указал ей на дверь, несмотря на собственную приверженность к её манере интерпретации. Для Михаила Павловича жёсткость в принятии решений была одним из неотъемлемых качеств хорошего менеджера.
И всё-таки пианистка не сдавалась. Она пришла сюда в свой выходной не для того, чтобы бесславно отступить. В конце концов, она – прима, и тоже имеет право голоса.
– Я вовсе не сомневаюсь в ваших организаторских способностях, Михаил Павлович, – сказала она холодно и с достоинством. – И уверена, что билеты по двойной цене смогут растопить сердца наших спонсоров. Но у нас есть коллектив, а у коллектива тоже есть свои интересы. Я знаю, вы скажете, что делаете всё возможное для защиты этих интересов. С вашей точки зрения, наверное, так и есть. Однако это не вполне соответствует истине. К нам приезжает знаменитый дирижёр, мы открываем сезон концертом под его управлением, который уже привлёк внимание всей страны, а нашим музыкантам даже не обещаны премии? Об этом и речи не было, хотя любому другому оркестру такие гарантии дали бы за много недель. Я верю, что вам приходится преодолевать немало трудностей. Я знаю, что вы очень многое сделали ради этого оркестра и этой филармонии. Но прошу вас, Михаил Павлович, не забывайте, что любой оркестр – это прежде всего люди. А людям важно знать, что о них думают.
Михаил Павлович протянул трость и тихонько постучал лошадиной головой по глыбе аквариума. Гуппи метнулись в сторону с неожиданной прытью. Некоторое время руководитель оркестра следил за их беспорядочными передвижениями, затем с шумом выпустил воздух сквозь плотно сжатые губы.
– А знаешь, Юля, – промолвил он после паузы, – я, пожалуй, соглашусь с тобой. Людям действительно важно, когда о них думают. Вот только, понимаешь, в эту историю замешан Доницетти. И ему тоже очень важно, чтобы о нём думали. Он привык находиться в центре внимания, он привык, чтобы его окружали почитатели. Творческий человек, что тут можно сделать! Он – главное действующее лицо, и никто ничего не может тут изменить.
– И он, конечно, запросил свой гонорар? – спросила Юлия свысока. Впрочем, прозвучало это не слишком-то убедительно, учитывая, что она сидела, а Михаил Павлович возвышался над ней подобно памятнику.
– Мне кажется, Юлечка, что не в нашей компетенции обсуждать действия маэстро. Он имеет право ставить условия, и никто из нас ничего с этим не может поделать. Мне, как руководителю, необходимо найти баланс, и если бы это было в моей власти, уверяю тебя, что гонорары были бы обещаны заранее.
Он умолк и посмотрел выжидающе, как бы спрашивая, остались ли у неё ещё аргументы. Юлия поняла, что разговор окончен. Обыграть Михаила Павловича на его поле было невозможно. Но она не привыкла отступать столь бесславно. Интуиция подсказывала ей, что противник не всесилен. У него есть слабое место, просто он очень хорошо его маскирует. Своей цели ей уже всё равно не добиться, так почему бы не попробовать уязвить руководителя, не найти эту болевую точку? Но сделать это надо так, чтобы не оказаться назавтра на улице. Думай, Юля, думай, приказала она себе. Тут непременно должно что-то быть.
Михаил Павлович кашлянул.
– Если у тебя ко мне всё… – скучающим голосом протянул он.
– Нет, у меня ещё не всё, – сказала она, нащупав нужный вопрос. – Скажите, Михаил Павлович, с какой целью вы позавчера приглашали сюда Полину?