Вся предшествующая история — чистый лист, до тебя меня не было. Я искренне верю в это и надеюсь, ты не заметишь, как этот лист измят и протёрт абразивным ластиком, местами до дыр, сочащих сукровицей. Не спрашивай ни о чём минувшем, я же не спрашиваю тебя... А что, рассказал бы? То-то же.
Мы одновременно пришли к выводу, который давно подсовывали нам мудрые книги: жить моментом и быть благодарным за него — вот в чём высшее исскуство. Позволить себе ошибки — один из видов радости. Не может живой человек не взлетать и не падать, только бы число взлётов было на единицу больше числа падений. Налетали с тобой, лётчики фиговы. Нападались, порой без парашюта, почти насмерть. Обошлось.
И всё же пусть это не про нас. Не было никакой предшествующей истории. Позади только штиль и туман. Мы — два корабля, соприкоснувшиеся в этом тумане бортами.
Знаешь, я видела мальчика, говорящего с морем. Он ходил по щиколотку в воде и говорил притихшему дремлющему заливу: "Ну, давай, ты же море. Можешь сильнее? Вот так. Ещё сильнее, море!" А море отвечало ему ленивым собачьим языком волн. Оно могло сильнее, но жалело мальчика.
Хочешь, мы так же поговорим с жизнью? Давай, жизнь! Ты же можешь сильнее. Ну, ещё чуточку... Думаешь, не услышит? Или боишься шторма? Я не боюсь. Только недавно поняла Лермонтовский "Парус", прежде не укладывалось в голове, как это можно: жаждать бури. Ведь в ней наверняка не выжить. Вероятнее всего, придётся остаться обломками в прибрежных камнях. Хочешь уберечь меня? Не надо. Беречь нужно детей, а я давно повзрослела.
Слышишь, как ветер гудит в снастях? Это наша с тобой мелодия. Научи меня танцевать вальс и постарайся не морщиться, когда буду наступать тебе на ноги. О многом не прошу, лишь об одном: скрой разочарование, если оно придёт. Давай же! Лёгкое объятие танца — и раз-два-три, раз-два-три...
Печальнее судьбы разбитого корабля — история судна, сгнившего у причала.