=========Визит к врачу
С утра Андрея не отпускало ощущение, что он заболел. Ломило голову, лень было вставать, не хотелось завтракать, о тренажёрном зале вообще не хотелось думать. Визит к врачу имел неприятные последствия и надолго вывел капитана из равновесия. Кендалл осмотрел «больного»: обошёл вокруг, потоптался за спиной, пока по ней не побежали мурашки. Подержал за руку, посидел рядышком. Попросил не дышать, потом дышать глубоко и размеренно. И втянув широченными ноздрями «размеренно» выдыхаемый Андреем воздух, глубокомысленно изрёк:
— Пациент скорее жив, чем мёртв.
Откуда это? Кажется из «Золотого ключика». Африканцу в детстве мама читала Алексея Толстого? Андрей усмехнулся.
— Так всё-таки, что со мной? Может, я простудился? В скалы вчера ходили, с Риото, там ветер, холод, мы задубели оба.
— Холодно? В комбинезоне экстразащиты? Не смеши, кэп. А в скалах… что-то было?
— Ничего там нет. И никого. Ящерки не ползают, птички не каркают, сквозняки гуляют. И эхо.
— Ну и что вы там делали столько времени? Эхо слушали? — поинтересовался врач. Похоже, местные ландшафты интересовали его больше, чем здоровье пациента.
— Может, я простудился? — задал Андрей наводящий вопрос. Закрытый. На который два варианта ответа: да или нет.
Из двух вариантов Джеймс выбрал третий:
— Может.
— «Может» — это диагноз? — не выдержал Андрей.
— Может, и диагноз. Откуда мне знать? — парировал Кендал.
— То есть ты, дипломированный врач категории «А», за ручку подержал, в глазки заглянул, и ни фига сказать не можешь? — кипятился Андрей.
— Почему не могу? Могу. Поле спокойное, сбалансированное, эм-фон повышен, но в пределах нормы, ритмы в пределах нормы, все органы работают как часы, нарушений симбиоза нет.
— Это… какого симбиоза? — оторопел Андрей.
— В человеческом теле внутренние органы работают в симбиозе, друг без друга не могут. Костный мозг вырабатывает кровь, сердце гоняет её по кругу, кровь питает мозг, лёгкие вбрасывают кислород, печень очищает, кожный эпителий защищает, желудок перерабатывает, почки выводят продукты переработки... Симбиотическая зависимость друг от друга, когда ни одну составляющую нельзя извлечь: нарушатся связи, и конец котёнку. Понял, кэп?
Андрей ошарашенно покивал. Врач продолжил:
— Простуда это не болезнь. Сама пройдёт. Отдохни пару дней, полежи, в кают-гостиную сходи, составь компанию штурманам. А то ты как бирюк… тебе нужна компания и виски. Самый древний рецепт. Лекарство. И не смотри на меня так. Виски не повредит, мало ли что ты там подцепил… в скалах.
А врач шельма ещё та. Знает, чем его уесть. В скалах он, видите ли, что-то подцепил. Ещё в карантин уложит… Капитан торопливо шёл по коридору, боясь, что Кендал передумает и поменяет «лекарство».
Джеймс хохотал, вспоминая, как ершился кэп и как он его обротал. Укротил. Укоротил. Теперь «укороченный» будет думать и гадать, что он там схватил в скалах, какой чужеземный микроб… разъедающий, разрушающий, с аппетитом перерабатывающий весь этот ливер, который Джеймс «научно» назвал симбиотическими составляющими. Ох-ха-хааа… Надо Петюне рассказать, вместе посмеёмся.
=========Якутская традиция
В кают-гостиной «заседали» штурманы с космомехаником и… Бэргеном. Молчун и нелюдим о чём-то увлечённо рассказывал, остальные внимательно слушали, в гостиной стояла космическая тишина, нарушаемая лишь голосом «молчаливого»:
— Мы Новый год в Терсколе встречали. Там наша база была, Общеземной обороны. Отмечали, как водится, до отключки. С ледника на ватрушках скатывались. Километр чистого льда, склон пологий, а разгоняет по нему так, что не слышишь собственного крика. Из ракетниц стреляли, пока ракеты не кончились. Лавину спустили по соседнему склону. Когда водка кончилась, на Эльбрус сходили. А тут и праздничек, у Полякина днюха. Это дружок мой, Коля Полякин. Мы с ним вместе магму и кислоту прошли. Он меня на Вендаке от смерти спас, я его на Зорфале вытащил из… Вытащил, короче. Днюху Колину отмечали со вздрогом, аж горы качались!
Андрей не решился войти: пусть доскажет, раз уж рот открыл… впервые за полгода. История стоила того, чтобы её послушать. Зорфал и Вендака планеты класса «Х», то есть смертельно опасные для человечества. Иксовые, или х**вые, как их прозвали русские космолётчики. Бэрген не вдавался в детали, но штурманы имели представление о планетах класса «Х», и Андрей имел. Стоял у двери и слушал… О том, как тренируются на базе Общеземной обороны, стоило послушать.
— У якутов традиция: другу отдай самое лучшее. А у меня ракетница была, и патроны к ней, комплект, сорок штук. Я молчал как нерпа, иначе выклянчат и расстреляют все, ни одной не оставят… Весь день мы пили, за именинника и за мужскую дружбу. А вечером я им салют устроил, в честь именинника. Тридцать лет, тридцать выстрелов… Аж башка опухла от грохота. И я нечаянно выстрелил красную. (прим.: красная ракета – сигнал бедствия)
Утром встал, слышу — разговаривают. А это ребята-спасатели к нам припёрлись. Рукастые, крепкие. Бить будут, понял я. С последнего курса исключат, понял я. И выбросил оставшиеся ракеты в отхожее место. Я в Астрофизической академии учился, заочно. А вы небось подумали, якут только нерпу добывать умеет, умку в глаз бьёт? (прим.: умка — белый медведь) — Толстые губы Бэргена раздвинулись в широкой улыбке. — Вроде обошлось, поспрошали нас, поругали и обратно утопали. Днюха у майора, понимать надо.
Потом переход у нас был, с полной выкладкой. Пришли в Сухум, а там говорят, на нас всех пишут бумагу, потому что никто не сознался. Спасатели в Терсколе ребят поспрашивали, наши все как один: не видели, не слышали, не знаем, никто ничего. И эти падлы сообщили в Сухум. Там за нас и взялись…
И говорят: раз никто не признался, бумагу будем составлять на всю группу. А Кольке подполковника должны дать, и ещё троим… Ни фига не дадут теперь, вместо звёзд на погоны ребята звездюлей получат, и всё из-за меня.
Я пошёл и признался: «Это я». А он мне говорит: «Не верю». Я ему своё, он мне своё, полдня уговаривал…
Кают-гостиная затряслась от смеха: коренастый Бэрген, ростом ниже любого космолётчика, больше походил на подростка, чем на взрослого мужчину. На героя уж точно не тянул. А поступок совершил геройский, как ни крути. На амбразуру глазом лёг, пошутил кто-то.
— И что потом?
— Потом? Потом коньяк пили, он «Хеннеси» выставил, не пожалел. А я ему водку притащил, на морошке настоянную… Для друга берёг, хотел сюрприз сделать. Сделал.
— Бэрген, не томи. Дальше-то что было?
— Дальше морошковую пили. И заключили мировую. А спасатели падлы. Хотя в принципе ребята неплохие.
— Бэрген, ты даёшь… А расскажи ещё!
— А что рассказывать? Я на базе уши отморозил, после Терскола в санатории отдыхал, не в нашем, в гражданском. Под Нарофоминском.. Санаторий я назвал «Последний шанс». Потому что там всем за пятьдесят и все больные, и все пьют, а я один не пью. И бабам всем за пятьдесят, и все… А я один «не отдыхаю» (Бэрген виртуозно изобразил, как «отдыхали» в санатории, и все покатились со смеху). Я себе не враг.
— Ха-ха-ха! Ы-хы-хы! Слава героям космоса! Жаль, ракетницы нет, сейчас бы стре;льнули красной… Аборигены спасателей пришлют, весело будет.
Андрей упятился от двери и ушёл к себе. Ребятам весело, а с «господином капитаном» они будут чувствовать себя напряжённо. Почему его должность у всех вызывает желание встать по стойке смирно? Может, надо по-другому строить отношения? Может, ну её, эту тиранию? Что там говорил Конфуций? Общество делится на две категории: те, кто управляет, и те, кто им подчиняется и работает. Не каждый может управлять. Критерии управления: знание и добродетель.
То же самое утверждал Платон: люди от природы не равны, а режимов управления четыре: тимократия (власть достойных), олигархия (власть богатых), демократия (власть народа, то есть толпы) и тирания, то есть монархия. По Аристотелю, режимы управления бывают правильные (власть для людей) и неправильные (власть для себя). Он, Андрей, управлял «Сайпаном» для людей, то есть правильно, но в чём-то всё-таки неправильно. Он подумает. Полежит. Отдохнёт. Что там говорил этот чёртов африканец? Может, у него и правда простуда, а не экзопланетная экзозараза? Вот не надо было шлем снимать!
ЧАСТЬ 17. ТУННЕЛЬ
— Надя, почему ты одна? Тебе сколько лет?
— Двадцать семь, — бухнула Надя, забывая о том, что возраст женщины это её тайна.
— Так почему? Не любила никого?
— Я любила свою профессию. И работу. Диссертацию защитила. Мне некогда было, — оправдывалась Надя.
После предательства отца она никому не верила и заслужила репутацию египетского сфинкса. В Академии на неё смотрели как на подающего надежды астрофизика, вот именно так, в мужском роде. Докторская диссертация в двадцать шесть. Приглашение в компанию «Дженераль Атомикс», куда приглашают достойных из достойных. Работа, которая стала жизнью. Уютные вечера с любимыми книгами под золотистым светом «маминого» абажура. Абажур она купила в антикварном магазине, у них в Кудиново был такой же, Надя даже торговаться не стала, выложила всю сумму.
Абажур и книги были кусочком детства, кусочком счастья, которое — должно же у неё быть, ведь нельзя же совсем без счастья? Библиотеку (раритетную, бумажную) Надя начала собирать ещё на стипендию, откладывала каждую копейку и покупала книги, которые тоже были «мамины». После интерната она жила в общежитии Академии, домой вернуться не получилось, в их квартире жили другие люди. Наде открыла миловидная женщина, за её спиной маячил парень в футболке с нарисованным тигром. Тигр скалил зубы, словно говорил: «Это мой дом. А ты убирайся, пока цела».
— А где… ну, кто здесь раньше жил? Уехал? Куда, не знаете? Не знаете? А вещи? Вещи какие-нибудь остались?
— Нет, конечно. Он всё забрал, — ответил «тигр».
— Не всё. Остались детские игрушки, одёжки, халатик японский, шёлковый, с драконами. Безделушки разные. Школьные тетрадки. Абажур старый, выцветший, — вспоминала женщина. — Мы на мусорку всё отнесли.
— А когда?
— Что — когда?
— Когда отнесли?
— Погоди… Тигран, мы когда переехали? Года четыре назад… или пять. Подождите! Вы куда? Вы его родственница? Мы правда не знаем, куда он уехал, но мы могли бы…
— Не родственница! Никто! — крикнула Надя, сбегая по лестнице. Лифты она не любила с детства. Ноги бежали по ступенькам, слёзы бежали по щекам, мысли бежали по кругу, как карусельные лошадки: «Выбросили, всё выбросили, не осталось ни книжек, ни игрушек, ни маминого абажура, ничего. И её, Надю, выбросили. В её квартире теперь живёт тигр Тигран. Все мужчины тигры. Даже если притворяются карусельными лошадками.
Наде исполнилось двадцать семь, когда в ней проснулась женщина. Отчаянно хотелось любви, хотелось, чтобы как у всех: муж, дети, праздники, подарки, и скучать, ожидая кого-то, и чтобы скучали без тебя… На предложение участвовать в экспедиции она согласилась с восторгом: её ждали звёзды, кометы и туманности… и мужчины. Десять мужчин, считая капитана, а женщин четверо, а лететь без анабиоза, полгода туда и полгода обратно. Она непременно кому-нибудь понравится. У них просто нет выбора.
Но Надя ошиблась. Никто её не выбрал. Её прозвали Кислотой. Кислота Кислова.
Мужики они и в космосе мужики. Им хотелось в койку, а Наде хотелось романтики, мимо которой она пронеслась без остановок, как скорый поезд, в свои восемнадцать шарахаясь от мужчин как от динамита. Откуда им знать, что доктор астрофизических наук мечтает о вздохах, взорах, поцелуях и заверениях, что без неё не могут жить. Наде хотелось быть для кого-то солнцем, или планетой с постоянной орбитой. А ей предлагали стать кометой. Прилетевшей, пролетевшей и исчезнувшей.
Надя со всеми держалась официально вежливо. А ночью всхлипывала в темноте: «Почему? Ну почему? Почему всех любят, а меня никто?».
Слёз никто не видел, ледяные глаза видели все. Глаза были как звёзды: красивые, холодные, недоступные.
От мужского состава экспедиции она отгородилась стеной равнодушия. Женский состав отгородился от неё. Надя не понимала, почему. И неожиданно для самой себя влюбилась в биолога. У них похожие профессии: оба имеют дело с природой: он с земной, она со звёздной. И оба не от мира сего.
***
— Ты будешь Кинджюлене, — неожиданно заявил Юозас. — Приедем домой и поженимся.
— Прилетим, — поправила его Надя. Они не поженятся. Она никому не позволит поливать себя ликёром, ничего такого не позволит.
— Юозас, а ты… любишь ликёр?
— Ликёр? Вообще-то нет. Не люблю. Но если тебе нравится, в Литве очень неплохие…
— Нет!! Мне не нравится. И мы не поженимся, потому что больше никуда не полетим. Семья несовместима с космосом, ты ведь знаешь. Космолётчики все одинокие.
— Мы с тобой не космолётчики. Нам можно. Биологию можно изучать и на Земле, там столько загадок… Их не разгадали даже в четвёртом тысячелетии. А астрофизика… может, ну её? Я тебе телескоп куплю, и будешь с крыши смотреть, у нас в Лаукуве знаешь какие звёзды! Мы будем жить в Лаукуве, ты выучишь литовский, я русский, а наши дети будут билингвами.
Надя молчала. Биолог истолковал её молчание по-своему:
— Я не прошу тебя отказаться от профессии. Но можно работать на Земле…
— Буду работать на Земле. Хотя оттуда… плохо видно, — улыбнулась Надя. — Хочешь, слетаем завтра к полюсу? Там не бывает облаков. Поднимемся километра на три, я покажу тебе звёзды. Близко. Так близко, как никто ещё не видел. Хочешь?
— Хочу. Тебя хочу. Сейчас. А звёзды… завтра.
— У тебя губы мёдом пахнут.
— Это такая травка, я же в прошлый раз всех угощал. Ты не ела?
Не отвечая, Надя легла на спину, потянула за собой Юозаса. Комбинезоны они постелили на пол и легли сверху, пол перестал быть неудобным, а бороздки воспринимались, по определению Юозаса, как полезный массаж.
Они не помнили, сколько прошло времени, час или год. Они получили друг друга в собственность и не хотели отдавать обратно. Они отправились в другую Вселенную. А потом вернулись. Интересно, сколько сейчас времени? Земные часы на Аква Марине вели себя странно, стрелки то ползли, то спешили, догоняя и перегоняя время. А времени у них достаточно, потому что местные сутки длятся семьдесят два часа.
Там, наверху, наступил вечер, и яростное солнце Эльгомайзы уже не слепит глаза. Под тусклыми лучами двух лун трава становится прохладно-лиловой, а ветер лилово- прохладным. А когда восходит третья, красно-коричневая, лиловый мир сменяется бирюзовым, это красиво и немного страшно. Над ними сейчас вечер, а здесь, в мёртвом корабле, время остановилось две тысячи лет назад. И пространство остановилось тоже. Иначе как объяснить, что над их головами сияют звёзды…
— Звёзды, Юзик!
— Как ты меня назвала? Подожди… какие звёзды? Мы же в помещении.
Юозас прав, они в помещении… А звёзды ей снятся. Надя закрыла глаза и сладко потянулась. В тело впились треклятые бороздки и канавки, Надя проснулась окончательно и сообразила, где она находится. В чужом звездолёте! На полу, в объятиях Юозаса.
— Ужас! — пробормотала Надя.
— Ничего не ужас. Просто ты спала, а я не хотел тебя будить, думал, вдруг ты испугаешься.
Вот дурак! Надя приподнялась на локтях, повернула голову. Без комбинезона, в трусах и майке, биолог был таким домашним, таким родным. Надя представила свой дом в Кудиново, как он бредёт пошатываясь в ванную комнату, ещё не проснувшись и натыкаясь на все углы. «Сколько же тут углов! Я кажется обо все стукнулся. Чего смеёшься, человеку больно, а ей весело!» Они с Юозасом купят дом в Кудиново, если повезёт, тот самый. Надин. И будут лепить пельмени в четыре руки, под музыку Боккерини, и к ногам требовательно прижмётся пушистый тёплый бок. «Юзик, он гулять хочет!» — «Ты забыла, я с ним час назад гулял. Он не гулять, он пельмени хочет. Мясом же пахнет! Аж слюни текут» — «У кого?»
У них обязательно будет собака. И ребёнок. Нет, лучше два. Нет, три. Ей не нужны звёзды, ей нужен Юозас, а она нужна ему. Какое счастье.
— Пришёл наконец, пришелец? Или это мы пришельцы, а ты хозяин? — Надя протянула руку, в ладонь доверчиво ткнулся звёздный нос. Нос был холодным и чуть-чуть покалывал. Терпимо.
— Ты почему не приходил так долго? Мы тебя ждали, ждали…
Её захлестнула волна чужой благодарности, чужого дружеского присутствия, чужого одиночества и сожаления. О чём оно жалеет, это звёздное существо? Собачка…
«Собачка» объяснила, о чём, и внутри у Нади всё сжалось. Не помня себя, она бесцеремонно растолкала Юозаса, который, кажется, задремал. Вот же медведь! Нашёл, понимаешь, берлогу! Если бы капитан знал, чем они тут занимались… а потом спали… в чужом звездолёте! Надя хихикнула.
— Tuoj,tuoj, as einu… — забормотал биолог (лит.: «сейчас, я сейчас, я иду»).
— Понимаешь, он здесь один, совсем один! А мы улетим. Как мы его здесь оставим?!
— Не оставим. С собой заберём, — пообещал биолог, и Надя не поняла, шутит он или говорит серьёзно.
Существо (которое не было псом, просто скопировало его форму из памяти Юозаса) не умело читать мысли ксеноморфов, но улавливало их биотоки и колебания их электрических полей. Ауру. Оно «услышало», как обрадовались пришельцы его появлению, как выплеснулись в их кровь эндорфины, гормоны радости. А ещё оно почувствовало, как внутри одного из ксеноморфов зародилась новая жизнь. Не обладающая массой и бесплотная, как он сам. Интересно, каким он вырастет, ребёнок этих двоих?
— Что ты ёжишься? Холодно? — Юозас помог ей натянуть комбинезон, заботливо застегнул под горло.
— Не холодно. Это просто… просто так, — улыбнулась Надя. Неприятное ощущение длилось несколько секунд и прошло, без следа.
***
Это длилось несколько секунд: узнавание, проникновение, восприятие. За эти секунды он отдал новому ксеноморфу знания, возможности, эмоции… частицу жизни. И приблизил свою смерть. С каждым прожитым тысячелетием он становился всё более тусклым. Солнце Эльгомайзы, светимостью в восемь раз ярче земного, не давало достаточно энергии, и он голодал, уменьшаясь в размерах и теряя силы.
Голод убивал медленно, незаметно, он прожил бы ещё долго, несколько тысячелетий, но одиночество убивало быстрее. Во всех Вселенных, где он побывал, мыслящие биоформы не могли размножаться в одиночку. Он понимал, что ксеноморфы, подарившие ему бесценный подарок — радость общения — ксеноморфы улетят на свою звезду, а он умрёт, как умерли тысячу лет назад его создатели.
То, что он сделал, не было вторжением. Ксеноморфы обещали взять его с собой, значит, они не против. Не будут возражать. Надя не ощутила боли, только неприятное ощущение, только немного холода. А маленькая жизнь внутри неё приняла его как данность, соединилась с ним и стала одним целым. Он будет жить. Теперь он будет жить!
***
Надя ойкнула и испуганно воззрилась на голубое пламя, в которое превратилась «собачка». Огонь медленно растекался по стенкам туннеля, синими ручейками заполняя желобки. Юозас взял её за руку.
— Я, кажется, знаю, чего он хочет, — Биолог достал из кармана мелок и провёл по бороздчатому полу. — Полы у них тут дурацкие. Рисовать не получается. И на стенках тоже.
Надя достала баллончик-распылитель с краской, и дело пошло. Юозас нарисовал большой круг — Солнце — и пририсовал к нему восемь планет, к которым Надя добавила астероидный Пояс Койпера и более далёкое Облако Оорта.
Синие ручейки, игнорируя тяготение (которое в туннелях чужого звездолёта почти отсутствовало, но всё-таки было), потекли вверх, закручиваясь крохотными смерчиками, застывая на стенах брызгами. И нарисовали звёздное небо.
Надя достала планшет, перелистала звёздные карты.
— Это не наши… не наша галактика! Это… Вот! Большое Магелланово Облако, карликовая галактика, удалена от нашей на 163000 световых лет и расположена между галактиками Золотая Рыба и Столовая Гора, — забормотала Надя.
— Что же ты не улетел на своё Магелланово Облако? — забормотал Юозас, испытав на мгновенье то, что «звёздный пёс» испытывал не одно тысячелетие: холод космического одиночества и невозможность ничего изменить. — Несчастная ты собака! Гинтарис… Ты не останешься здесь один, я больше тебя не оставлю, как тогда, в Лаукуве. Ты мне веришь?
Голос у биолога сорвался. Сейчас Надя скажет, что он сумасшедший и у него глюки. Взять с собой на Землю эту штуку… А если она уничтожит планету? Если она — монстр из ужастика «Нечто»?..
Ладно. Вдвоём с Надей они что-нибудь придумают. Юозас вытер глаза тыльной стороной ладони и покосился на Кислову.
Астрофизик кивнула. Похоже, они оба думают одинаково. От этой мысли внутри зажглась тёплая искорка — такая же, как эти голубые огоньки, продержавшиеся несколько тысячелетий в кромешном одиночестве Эльгомайзы.
Может быть, оно «увидело» эти искорки, которыми загорелись два человеческих сердца, и потянулись друг к другу. Может, что-то почувствовало.
Пламя поползло наверх, растеклось по стене, замерло, словно решая, впускать или не впускать этих двоих… И вдруг стало из голубого ослепительно белым, зашипело, расплавляя бороздки и выжигая новые.
Схема. Схема входа!
В лицо дохнуло жаром. Надя слегка отодвинулась, достала блокнот и зарисовала схему. На кончик карандаша опустилась синяя искорка. Надя тихонько на неё подула. Искорке понравилось, она затанцевала вокруг, щекотно покалывая Надины пальцы, которых та не отдёргивала. И вдруг вспорхнула синей бабочкой и прилепилась к стене — последним недостающим звеном «ключа». Люк, которого минуту назад здесь не было вовсе, медленно поворачивался вокруг оси. Их приглашали войти.
Прежде чем нырнуть в люк за Юозасом, Надя дорисовала на схеме звездочку. Ключ. Теперь они смогут войти, надо у Бэргена попросить лазер...
ОКОНЧАНИЕ http://www.proza.ru/2019/05/23/1149