* * *
Наслушавшись историй про взятки в вузах, напереживавшись, мы восприняли Катино поступление в университет почти как чудо.
Ира рассказала, что старшего Нинкиного сына пристроили в пединститут на идустриально-педагогический факультет — считалось, самый лёгкий. Познакомила она Нинку с преподавателем этого факультета — типом весьма скользким, — а как они между собой договаривались, знать не хочет. «Пусть платят! — мстительно сказала Ира. — Он у них десять лет учился на одни «тройки», а теперь резко захотелось в институт. Нинка вообще думала, что его зачислят по мановению моей руки. Я ей серьёзно объясняю, что я там никто, даже не рядовой преподаватель, а она не верит: «Ну ты же в институте работаешь. Как это ты не можешь помочь?»
Младший Нинкин сын, по мнению Иры, и поумнее, и пошустрее старшего, но учиться не хочет вообще. В школе так и сказали: «после девятого класса определяйте куда хотите». Устроили в какой-то техникум. Нинка постоянно бегает туда с сумками харчей: то чтобы до экзамена допустили, то чтобы зачёт поставили. А вот в деревне ни старший, ни младший от работы не отлынивают.
Нинкины родители теперь засаживают чесноком два огорода: свой и соседский. Хотят купить у спившегося мужика его участок, дом-развалюшку разобрать, а землю — двадцать соток — приплюсовать к своему огороду. За чесноком приезжают из Ростовской области с консервного завода и скупают в больших количествах. Кроликов уже не выращивают: много ухода и болеют часто. Перешли на телят.
Пока жили у родителей, ожидая контейнер с мебелью и вещами, часто встречала Иру. Мы подолгу разговаривали, но в гости её не звала. Мама, заметив это, одобрила: про Иру с Наташей стали плохо говорить, особенно после того, как на входные двери поставили замки, чтобы уберечься от желающих распить бутылку в чужом подъезде и здесь же сходить в туалет. Замки снаружи открывались только ключами, и гости Иры и Наташи просили сидящих на лавочках впустить их в подъезд, а если у подъезда никого не было, стояли и ждали, некоторые пытались докричаться.
Я знала, что после ухода Николая в их доме не бывает спиртного: ни Ира, ни Наташа даже лёгкого вина не пьют, да и не на что им покупать вина. Знала, что никаких оргий, никакого разврата в единственной комнате не устраивается: болтают, смотрят телевизор и альбомы с фотографиями, пьют чай с тем, что гости принесут (вообще я стала подозревать, что гостей и зовут в расчёте на приношения). Но ведь соседи, наблюдавшие неиссякающий поток друзей-подруг, делали свои выводы и не делали тайны из этих своих выводов. Для меня самым странным было то, что её имя «полоскали» кому не лень, а Ирину это не огорчало. Не получалось поверить, но она, кажется, действительно не отличала славы хорошей от славы дурной.
Наступила осень, и мы окончательно поверили, что нам больше никуда не надо уезжать из Воронежа. Катя осталась жить у дедушки с бабушкой, а мы втроём переселились в съёмную квартиру. Ходили друг к другу не по одному разу в день, а, когда я стала работать, все заботы о Вадике взяла на себя мама.
С соседями по новой квартире особенно не сближались, выше своего первого этажа не поднимались, здоровались с теми, кого запомнили в лицо, в разговоры почти не вступали: и некогда было, и говорить не о чем. Тогда уже понимала, что соседи — люди случайные, а близкими, после родственников и старых друзей, становятся те, с кем работаем, с кем вместе делаем дело, потому что в работе человек раскрывается по-настоящему. Старалась брать пример с папы, который никогда не сидел у подъезда, не обсуждал никого и не слушал, как обсуждают другие: возвращаясь с работы, здоровался с сидящими на лавочках, с мужчинами за руку, останавливался на пару минут и спешил домой.
Новая работа заняла в моей жизни место следующее сразу за семьёй. В реабилитационном центре по разу или по два в год проходили лечение дети с церебральным параличом: уколы, физиопроцедуры, массаж, лечебная физкультура, занятия с психологами и логопедами (психологи, как правило, работали с умственно отсталыми детьми). Никто из пациентов не покидал стен центра полностью выздоровевшим: от дцп не выздоравливают. Такая концентрация человеческих проблем, болезней, горя оказывалась по плечу не всем, поэтому многие рассчитывались. Но те, кто не искал места поспокойнее, составляли костяк, и я была рада, что со временем вошла в круг этих людей, а с некоторыми из них завязались добрые личные отношения. Как и я, они считали помощь больным детям и их несчастным матерям (большинство отцов уходит из семей с тяжело больными детьми — это факт) не просто работой — долгом. Глядя на своих здоровых, красивых, умных детей, я понимала, что должна в меру своих сил развивать тех, кому природа отказала в здоровье, в интеллекте.
Соседями для меня оставались соседи по родительскому дому. Те, для кого я была по-прежнему «Юля из семидесятой». У родителей бывала почти каждый день и знала все местные новости. С Ириной и Наташей виделись, разговаривали, вернее они жаловались — Ира на Наташу, Наташа на Иру — а я слушала. Рассудить их и понять их жизнь не получалось. Наташа пыталась приводить в порядок квартиру, где скопилось множество старых, ставших ненужными вещей. За каждую тряпку Ира билась насмерть, и ругань случалась почти каждый день. Но вместе с тем Ира всю жизнь работала, а Наташа только иногда, когда через знакомых получала заказы. По мнению Наташи, кормить её, платить за квартиру и покупать всякие нужные для дома мелочи должна была мать, а свои деньги она могла тратить как хотела. Например, на магнитофон, когда Ира не знала, на что покупать продукты. За желание тратить не зарабатывая Наташа как-то получила серьёзную взбучку от Нинки.
Через год с небольшим после нашего переезда в Воронеж в нашем (в родительском, конечно) подъезде на четвёртом этаже поселились новые жильцы: муж, жена и дочка лет десяти. Мужчина работал водителем троллейбуса, девочка училась в школе, а женщина занималась продажей косметики, витаминов, пищевых добавок. Ира сразу же познакомилась с ними и напросилась в гости: надо было узнать всё про чужую жизнь, увидеть своими глазами, какой у них достаток, расположить новых людей к себе. Как только новая соседка Оксана начала предлагать купить косметику и прочее, Ира общение свернула: и покупать не на что, и во все чудо-кремы и чудо-добавки она не верит. Однако Наташу Оксана сумела как-то уговорить, и та отправилась по соседям занимать деньги на чудо-кофе для похудания, обещая, что мама получит зарплату и отдаст. Денег никто не дал, а Нинка, отругав Наташу утром, вечером пришла к ним и отругала уже в присутствии Иры, которая была рада до смерти, что никто не дал дочери взаймы: отдавать-то нечем. А когда узнала, сколько стоит чудодейственный напиток, лишилась речи. Наташа устроила, по словам Иры, «показательную истерику»: бросалась на кровать, рыдала, доказывала, что личная жизнь у неё не складывается потому, что она не такая худенькая, как сейчас модно и как нравится мужчинам. После того как Ира ледяным тоном заявила, что не даст ни гроша, а личная жизнь у Наташи не складывается из-за лени и нежелания искать постоянную работу, рыдания прекратились и слёзы мгновенно высохли. «На жалость вздумала давить!» — закончила возмущённая Ира.
Оксана пробовала найти подход к соседям: подсаживалась на лавочку, заводила разговоры о здоровье, о БАДах, которые волшебным образом лечат все болезни. Пока однажды Полина Ивановна спокойно и по-доброму не посоветовала ей «втюхивать» свои товары подальше от дома, где живёт: на всякий случай, мало ли как оно дальше сложится.
Я видела в поликлинике и несколько раз в гастрономе, как Оксана вступала в беседу с незнакомыми людьми, быстро переводила разговор в нужное ей русло, диктовала свой телефон. Девушка явно посещала тренинги и старательно применяла то, чему её научили, вплоть до жестов, которые я про себя назвала «пассами». Как-то я спросила у Кати, не пыталась ли новая соседка заговорить с ней на предмет косметики и БАДов. «Ну что ты, мам, — засмеялась дочка — у нас с тобой на лбу написано, что мы психологи: нас ей не уболтать».
Время от времени стали приходить мысли о том, что в Воронеже у нас с Иваном нет друзей. Появились новые знакомые, коллеги, но друзей, таких, как в молодости, с кем бы тесно общались, отмечали вместе праздники, нет. Наверное, время, когда быстро заводишь друзей, уже миновало. Работа, дети и их проблемы, родители и их здоровье. Ивану хотя раз в месяц надо съездить в Бутурлиновку, проведать мать, сестру. В Воронеже у меня тётя, двоюродный брат. Мои друзья теперь — муж, взрослая дочь, невестка Галя, Костик и его жена Света.
С одноклассницей Ритой видимся редко: они с мужем работают у богатых людей, обихаживают трёхэтажный загородный дом. «Мы теперь прислуга, — с невесёлой усмешкой говорит Рита, — и живём в домике для прислуги, во дворце только прибираем».
Иру я постепенно перестала воспринимать как близкую подругу — соседка, старая знакомая. Хотя новостей от неё узнавала по-прежнему много. Она сблизилась с Мариной и Тамарой, часто бывает у них и всё про них знает: муж Маринки Сашок пьёт, Маринка об него только что ноги не вытирает, Тамара нашла себе дедка, да привести к себе не может: квартира мала, а он и вовсе в общежитии живёт. Ну и любимая Иринина тема — Нинка. Майя Петровна купила за гроши землю соседа-алкоголика, теперь у них без малого пятьдесят соток огорода, пашут как проклятые с апреля по октябрь. Четыре бычка на продажу, для себя два поросёнка, утки, куры. Пашу перевели в другой техникум, курсом ниже. Лёша в институте практически не тянет, Ира с трудом убедила Нинку перевести его на заочное. Нинка обиделась, что Ира не помогает её сыну в учёбе. А как помогать? Два зачёта она ему выпросила у знакомых преподавателей. Но ведь надо и самому что-то учить и что-то сдавать.
Я отдавала себе отчёт в том, что и меня, и мою семью обсуждают знакомые и соседи — как без этого? Как-то Ира предала слова Тамары: «За таким мужем, как её Иван, и моя Маринка барыней была бы».
- Мог бы твой муж в молодости заинтересоваться Маринкой? — размышляла Ира. — Она, конечно, баба яркая. Но ведь как себя запустила: под сто килограмм весит. На такую он вряд ли бы запал.
Ира продолжала рассуждать о вкусах мужчин, предпочитающих женщин со стройными, точёными фигурами. Я слушала в пол-уха, думая о своём. Неужели два пуда веса — это всё, чем я отличаюсь от Маринки? И неужели Ира серьёзно считает, что в этих двух пудах и состоит наше с Маринкой главное различие?
Прошло два-три дня после этого нашего разговора, и я встретила Марину. Она гуляла с ребёнком, когда мы с Вадиком вышли от родителей. Подошли соседи из шестьдесят девятой. Анна Михайловна с Николаем Семёновичем прогулялись по магазинам и расположились посидеть на лавочке: вечер, и правда, был не по-осеннему тёплый. Вадик увидел одноклассников и отпросился побегать с ними в догонялки, а я присела рядом с Анной Михайловной. Минут через десять из-за угла показался муж Марины Сашок. Он был сильно пьян, шёл покачиваясь и, судя по тому, как выглядела его светлая куртка, падал по дороге. Марина, оставив сынишку в песочнице, быстро подошла к мужу и с силой ударила его по щеке, потом ещё раз, и ещё.
- Да хватит, Марина, он же еле на ногах держится! — испуганно закричала Анна Михайловна.
Николай Семёнович встал и поспешил отвести Сашка на лавочку. Громко заплакал Маринин ребёнок, она, метнувшись к песочнице и подхватив его на руки, побежала к подъезду, крикнув мужу:
- Когда ж ты, сволочь, захлебнёшься своей водкой?
У Сашка были разбит нос и губы, тёмная кровь, часто капая на белую куртку, расплывалась красными пятнами. Анна Михайловна выхватила из сумки платок, Николай Семёнович уже успел открыть бутылку минеральной, лил на платок. Анна Михайловна вытерла Сашку лицо, потом пыталась оттереть куртку, но кровь продолжала течь.
Я смотрела, не веря своим глазам: как бьют человека, я видела впервые.
- Что, Юля, дико тебе? — спросила Анна Михайловна, прополаскивая алый платок под пенящейся струёй.
Я не смогла ничего ответить, тоже достала платок. Николай Семёнович уложил Сашка на лавочку, намочил мой платок и положил ему на переносицу. Я стояла рядом и молила Бога, чтобы Вадик побегал с ребятами подольше и не увидел этого кошмара. Сашок засыпал, и Николай Семёнович, растолкав его, повёл домой. Анна Михайловна что-то говорила, но я не слушала, механически кивала, пытаясь осмыслить только что увиденное — осмыслить не получалось.
Вскоре вернулся Николай Семёнович, рассказал, что сдал пострадавшего с рук на руки Тамаре, велел уложить спать и выяснять отношения только тогда, когда тот проспится. Я спросила, не пошла ли у Сашка снова кровь, и узнав, что с носом и губами всё в порядке, позвала Вадика и распрощалась с соседями. Несколько дней потом перед моими глазами стояла картина: мощная Марина левой рукой держит за грудки своего тощего мужа, а правой снова и снова бьёт его по лицу.