Э-58
Очерк
УЗНИК ЛАГЕРЯ СМЕРТИ
Корнев Павел Васильевич родился 14 декабря 1917 года в селе Ковешниково Тоцкого района Оренбургской области. Окончил начальную школу. Работал трактористом в колхозе «Землероб». Был призван в ряды Красной Армии в 1940 году. Воинскую службу проходил в 32-ой танковой дивизии 63-го полка механиком-водителем в звании ефрейтора. В начале войны, 6 августа 1941 года, после ожесточенного боя с гитлеровцами остатки полка угодили в окружение, и П.В. Корнев попал в плен. Содержался в лагерях г. Проскурово, затем Германии, работал в шахте. Освобожден 14 апреля 1945 года американскими войсками. Прошел через проверочно-фильтрационный пункт, после чего дослуживал до августа 1946 года в 52-ой стрелковой дивизии. Вернулся в родное село, где работал механизатором. В 1990 году переехал в город Бузулук. Награжден орденом Великой Отечественной войны второй степени, бронзовой медалью ВДНХ. Был женат, четверо детей, четверо внуков и пять правнуков.
* * *
Из дневника узника концлагеря П.В. Корнева: «14 апреля 1945 года. Этот день является великим днем для бывших военнопленных, великим праздником для находившихся в Гемерском лагере смерти. В этот день в 14 часов истощенные люди дождались с восточной стороны своих освободителей – американских солдат. Крики «Ура!». Рукоплескания, бросание головных уборов вверх, все находились на пределе счастья и радости. Крыши трехэтажных блоков были усыпаны людьми. Полетели подарки с той стороны колючей проволоки. Американские солдаты бросали пачки сигарет, шоколад, консервы, все, что они имели при себе. Слезы на глазах. Вслед за пехотой из-за высотки, которой был окружен лагерь, показались танки…В день отправки на Родину из фашистской Германии. Настало время золотое сказать последние слова. Прощай, проклятый лагерь смерти, и здравствуй, родная змля! С музыкой, под лозунгами с великим Сталиным отправляемся на родную землю. Громкие крики «Ура!» и рукоплескания забивают слова выступающих на трибуне, которые говорят речь и поздравляют счастливцев, первыми ехавших на Родину из этих проклятых немецких вонючих ям…».
…Из горящего танка Павел Корнев выбирался последним. Сначала экипаж, потом – он. Так положено. Водитель-механик сродни капитану корабля. Внутри оставаться бесполезно, или задохнешься в дыму, или сгоришь заживо. Но и снаружи как повезет. Фашисты-сволочи, имея ощутимый перевес, окружали оставшиеся восемь советских танков, прикрывавших отступление пехоты, и вели теперь автоматный огонь.
Задыхаясь, в помутненном сознании, Павел сполз с танковой башни на землю и прижался к ней. Рядом лежали тела убитых товарищей. Страха не было. Только желание быстрее отдышаться и перебежками – к лесу, стоявшему недалеко. Там спасение.
Через минуту Павел бежал туда. Бежал, падал, поднимался вновь, ощущая короткие и резкие свисты пуль. При таком массированном огне остаться в живых почти невозможно, и он, как бы зная об этом, в горячечном беге и мыслях-мгновениях ждал, когда это случится, когда одна-единственная пуля сразит его, даже думал, как это будет, какая боль придет, или не будет ее. Но вот и спасительный лес. Упал и ползком, раздирая лицо встречными колючими кустарниками, буквально вкатился в него.
…Уже после войны он будет рассказывать своим детям об этих событиях и часто повторять, что ему несказанно везло – и до плена и в плену, потому что многие гибли, а его смерть обходила стороной, хотя и был постоянно на грани с ней. А земляк Иван Тулупов, находившийся в другом танке и чудом спасшийся, пришел в родную деревню комиссованным – с одной ногой, рассказывал, что видел, как горел танк Павла Корнева, а вокруг него – убитых солдат, среди которых был и Павел. Ошибся земляк, но родители Павла и его жена с маленькой дочкой вынуждены были поверить. Отпели «погибшего», похоронили, отслужили панихиду…
В лесу Павел долго плутал, пока не вышел к какому-то небольшому селению. Постучался в крайний дом. Вышла пожилая женщина.
- Покушать, мамаша, не дадите, из окружения я…
- Дам, но оставаться здесь нельзя, - озираясь, она втолкнула его в дом и плотно притворила дверь. – Немцы кругом, всех тогда расстреляют.
- А село ваше как называется?
- Высокое, от нас до Львова рукой подать, а в другой стороне Проскурово, городок такой, но там, наверное, уже немцы. Давай, сынок, быстрее забирай харчи и к лесу беги. Сохрани тебя Господь!
Уже август, но жара испепеляющим маревом все еще стоит в воздухе, и в прохладном лесу разгоряченному телу становится легче. А душа продолжает саднить. В голове отрывками проносятся картинки недавнего боя. Было обидно. Как же так, размышлял он, только началась война, не прошло и трех месяцев, а уже приходится отступать и скрываться на своей же земле. Кто же виноват? И куда теперь?
- Стой! – неожиданный звонкий окрик заставил Павла вздрогнуть и застыть на месте.
- Кто такой? – из глубины леса появилась группа наших солдат.
- Корнев я, танкист, мой танк подбили. А вы кто будете?
- Мы-то пехота, а вот на танкиста ты мало похож, - сказал кто-то. – Может, шпион. И шлема у тебя нет.
- Потерял, пока бежал к лесу, чудом уберегся от пуль.
- Да нет, это свой, - рассеял сомнения другой, - я видел его в танке, он же прикрывал нас.
- Ну, да! – радостно подхватил Павел. – Что же делать будем, братцы?
Ответа на этот вопрос никто не знал. Через некоторое время присоединились еще солдаты, но многие без оружия, и когда в лесу с восточной стороны послышалась частая автоматная очередь и залаяли овчарки, сопротивляться было бесполезно.
Их «выжали» из леса и преследовали в поле, пока они, обессиленные, поздним вечером не оказались на краю огромного котлована. Туда, на самое дно, фашисты прикладами автоматов согнали пленных.
Утром стало ясно, что это был глиняный карьер. Сидеть здесь пришлось три дня. Ни еду, ни воду фашисты не давали. Волей случая на дне карьера оказалась убитая лошадь. Преодолевая отвращение, ели живое мясо. У многих открывалась рвота, сводило желудки. От жажды пересыхало внутри, мутилось сознание.
- Рядом кирпичный завод, - предположил один солдат, - там должна быть вода.
Он знал немецкий язык, и по разговорам часовых вроде понял, что вода находится в каких-то бочках рядом с ограждением из колючей проволоки. Но как ее добыть? Даже фляжек нет, отобрали их…
- Я придумал! - оживился Павел. – Среди вас только у меня сапоги, сразу полведра принесем, ночью попробуем.
Вылазка оказалась удачной. Утолили жажду. А на следующий день фашисты погнали их к заводу. Здесь, переодетые в приметные «зебры» и получившие бирки с номерами, они влились в общую толпу военнопленных, которые изготавливали кирпич. Куда его увозили, на какие цели, никто не знал, но работа шла днем и ночью, на износ, при скудном питании и постоянных избиениях за любую мелочь – не так посмотрел, не так ответил, споткнулся или нечаянно упал…
В своем блокнотике жизнь в плену он описал «белыми» стихами. С литературной точки зрения они выглядят нескладно, но почему человек - не писатель, не поэт, не интеллигент, наконец, а простой мужик крестьянской закваски, - надумал отразить все события в поэтическом стиле? После такого наверняка хочется русским отборным матом излить свои переживания, свои адские страдания…Просто он не сломался, остался человеком, и плен не вытравил из него нравственную устойчивость, не опустил его до состояния примитива. «Эх, спою я вам песню новую, как в немецком плену я сидел…По неделе я совсем не ел. В лагерях обессиленные люди всех областей, немцы дают им хлеб с опилками, суп с соломой из дохлых мышей. Лето кончилось, холода пошли, - все раздетые, неумытые, в грязи, обовшивевшие и голодные, от тифа на землю слегли. Ямы длинные, стометровые набивали мы телами каждый день, люди пухли, обессиливали и ходили, как тень»…
В 1942 году Павла Корнева в числе тысяч других военнопленных отправляют в Германию, где перебрасывают из одного лагеря в другой. Один из них находился около шахты, где добывали каменный уголь, и здесь Павел вместе с друзьями, как могли, вредили производству, понимая и сознавая, что малейшая оплошность чревата одним последствием – смертью. Здесь он познакомился с немецким заключенным-антифашистом. Тот поинтересовался на ломаном русском языке его именем, и, услышав, как зовут нового товарища, закивал радостно головой:
- О. Пауль! Ты есть коммунист?
- Комсомолец.
К пленным своей нации фашисты относились лояльно и даже лучше кормили, выделяя дополнительный паек. Изнурительная работа, издевательства, голод и холод довели до изнеможения и Павла. Он чувствовал, как уходят последние силы, как неотвратимо приближается момент, когда упадет, и тогда все, конец – таких фашисты пристреливали. Длинные рвы, которые выкапывались вручную, лопатами, заполнялись десятками, сотнями трупов. От такой работы мутило, и скорбела невыносимо душа.
«На питание нельзя обижаться, здесь кормили как на убой – грамм по триста хлеба с опилками и пол-литра баланды с ботвой. Распорядок дня мы изучили от утра до темной зари, за баландой мы в очередь плыли, еле двигая кости свои. А наутро всех мертвых сносили в холодный, без двери, подвал. Штабелями в порядок складывали, для отправки готовили в ров».
Помог выжить немец-антифашист. Видя, что Павел день ото дня слабеет, он стал делиться с ним дополнительным пайком. Разлучил их лагерь в Гемере, куда Павел угодил 5 апреля 1945 года. По сути, это был лагерь смерти. Чувствуя, что вот-вот наступит окончательный крах, фашисты решили для пленных устроить блицкриг. В дневнике Павла название города сопровождается словом «яма». Это означало только одно – последнее домовище для убиваемых и умирающих от голода. Через неделю немецкое командование решило уничтожить сразу всех. В целях экономии патронов был приготовлен отравленный обед – довольно сносный по качеству. Расчет был прост – оголодавшие люди набросятся на еду и не обратят внимания на подозрительный привкус.
Коварный замысел не удался благодаря мужественному коменданту лагеря, который через своих людей тайно распространил информацию. Обед никто не съел. Были спасены тысячи жизней. В этот же день союзники-американцы освободили лагерь…
…Жена, истекая кровью, умирала. Он вез ее в больницу и придерживал вожжами рвущуюся в бег молодую лошадь, опасаясь, что сильная тряска в телеге сделает женщине хуже. Ее раздирала боль, но она, напрягшись губами, всем лицом, не желая вызвать у мужа и намека на жалость, удерживалась от стонов, только молча и коротко взглядывала на него, и в мутных глазах, независимо уже от самой, стояли печаль и мольба о прощении…
И он, не в силах выдержать этот взгляд, размышлял: за что ему было винить и даже презирать ее? Да, обидно, но надо быть справедливым. Через шесть лет он пришел домой, повергнув в шок и жену, и мать, и всю деревню – отпетый молитвами и похороненный еще в сорок первом. Наверное, благородно, когда женщина, сохраняя верность, все еще ждет, зная, что муж убит, но ведь и то правда, что никто не вправе обязывать ее к этому подвигу, к этой отрешенности от естественного хода жизни, что, по сути, не так уж и хорошо, не так уж и благородно. Какая и где мораль?
Он вспоминал, как они поженились, как сыграли в тридцать восьмом году, еще до армии, веселую свадьбу. Любили друг друга, работали и были рядом. Счастьем вкатилась в дом коляска родившейся дочки. Казалось, ничто не могло нарушить устоявшуюся семейную жизнь. Война…Искалечила, исковеркала все.
Винить жену можно, наверное, только в одном. В своем безрассудстве, совестливом стремлении уж если не скрыть вовсе, то хотя бы загладить допущенный ненароком грех она сделала это подпольными средствами, подвергая свою жизнь смертельной опасности. О чем теперь говорить, о какой морали, если вот она перед ним – уже мертвая, не сумевшая выдержать до больницы? С потухшим взглядом, вытянувшаяся, отрешенная навеки теперь от всего...
Слезы текли сами собой, потому что им было время. Поплачь, солдат, поплачь, говорил сам себе, облегчи душу, она, повидавшая сотни смертей в лагерях, так устала в своем неимоверном напряжении, при котором надо было держать глаза сухими и до скрежета в зубах терпеть.
Он не знал пока, что через несколько лет еще одна смерть, смерть десятилетней дочери попробует растоптать его, распластать, сломать. Не вышло. И после плена, и теперь он оставался человеком – добрым, понимающим, способным чувствовать, любить и прощать.
Через некоторое время Павел женился вновь. Он не мог оставаться один. Дело не только в том, что на руках осталась малолетняя дочь. Просто рядом нужен был человек, с которым можно было поговорить, довериться ему, почувствовать тепло отношений. Иными словами – оттаять душой. Так в доме появилась Анна. В годы войны она работала на тракторе, была женщиной трудолюбивой. Женился, в общем-то, не по любви, но надеялся, что стерпится-слюбится.
Прошли годы, народились дети. В заботах о семье прошлое отступало на задний план, хотя снилось по ночам. И любовь к супругам пришла, да такая, что всей деревне на добрую зависть.
- Этого человека нельзя было не уважать, - с теплотой вспоминает Александра Егоровна Корнева, жена одного из сыновей Павла Васильевича. – Свекор был невероятно добрым, покладистым. За все время, сколько я знала его, никогда не слышала от него матершинных, ругательных слов. Был всегда тактичным и корректным. А как заботился о свекрови, Анне Федоровне! Он боготворил ее. Бывало, слегка рассердится она от чего-то, так он вокруг нее и так, и сяк, глядишь – посветлело у нее в глазах. А уж если у свекрови какая простуда, свекор места себе не находил, все ухаживал за ней.
Стал Павел Васильевич и знатным комбайнером. Ему уже было 57, когда пришлось по рекомендации ехать на Алтай помогать в уборке. Как лучшему хлеборобу, самому первому в колхозе выделили для продажи автомобиль «Жигули», а по результатам 1968 года был удостоен бронзовой медали ВДНХ. Работал Павел Васильевич от зари до зари, словно наверстывал то, что отнято было войной, словно хотел доказать всем, что не по своей вине угодил в плен и провел там столько лет, что если и есть на нем какая вина, то загладит он ее ударным трудом на благо Родины. Но люди знали, что никакой вины на этом человеке нет. Он был и остается в их памяти настоящим гражданином великой страны, преданным сыном своего Отечества.