Недвижимый Мир Бэлсы создавался по крупицам, неряшливо, и в то же время, парадоксально упорядоченно. Мир двигался мимо него, утягивая за собой частички его Я, иногда рванными ранами шрамов, иногда страданием, невозможным для измерения. Приходящие удовольствия тоже его покидали, и в этом он усматривал течение реки у мостика, на котором обосновался сам.
Энциклопедии составлялись издревле. Каждая эпоха со времен Геродота, оставляла несколько знаковых и массу никчемных описаний бытия, в перцепциях человеческого мировосприятия. Двадцать первый век не был исключением и нефритовые полки Открытой Энциклопедии Ленинки пополнялись новыми поступлениями также, вероятно, как и навощенные папирусы текли в Александрийскую Библиотеку.
Еще в конце века Двадцатого, Вольдемаром Бэлсой был учреждён Орден лучших Энциклопедистов, чтобы с его помощью отделить зерна от плевел. В Орден с тех пор вступали по приглашению магистрата и приглашение это сразу определяло место в библиотеке Энциклопедии. В Советском Союзе соискателей таких было много. За название Ордена Бэлса сражался, по слухам, чуть ли не на заседании Политбюро, отстоять ему всё же удалось, неприемлемое для советского уха, имя Казановы. С той поры, вечный ловелас прочно вошел в словарь научной, и около, номенклатуры, его знали и любили даже партийные божки, ибо и им хотелось проникнуть в историю. Путь в историю через Энциклопедию, при посредстве Джакомо, был практически обеспечен и по сему, при ранге не ниже обкома, лидер локального отделения Партии находил себе энциклопедическую команду — чаще из странствующих и набивших себе руку на этом многотрудном поприще специалистов, но иногда выбирал себе и местных, краеведческих, творцов, особенно если область была такой богатой, как Тюменская.
Справедливости ради, надо сказать, что Ленинки, подавляющее большинство этих трудов не достигло и в первую очередь это была заслуга несменяемого председателя Ордена-самого Бэлсы. Сопротивляться бешеному напору многомнивших секретарей обкомов мог только он, Бэлса, человек своего масштаба, силы и поддержки уровня Спасской Башни. В первой декаде 21-го века прошел слух, что Бэлса хочет уйти от дел и ищет себе приемника. Тут напряглись все, начиная с Академии Наук до завхозов центральных библиотек, в страхе перед никем не сдерживаемой лавиной энциклопедических статей всех мастей и расцветок.
И он остался. Остался, чтобы судить. Чтобы решать, кому из смертных достанется Грааль.
*****
Здание Городского Комитета партии столицы Республики представляло собой здание серого известняка, строгое и угловатое. Серые, царапающие линии, лежали через дорогу от воздушного орнамента филармонии и в десяти шагах от летнего театра Музыки Толстых, той самой, что уже давно прощена Партией.
Кабинет Первого Секретаря был запрозрачен с трех сторон поляризованным кристаллом, и хозяин мог наблюдать сразу всё великолепие ландшафта, созданного природой и людьми. Пред ним, далеко внизу, простиралось море. В солнечный день синь его играла мириадами бликов, сливаясь с горизонтом в тугую пружину ветра. Ветер менял цвета моря по своему усмотрению и принеся из восточных заморских пустынь бури, делал его черным и непроницаемым. Или пригонял тучи с невесёлого юга и замирал вопрошая. Море становилось свинцовым и небо сливалось с ним, казалось-навсегда... Тут шутник-ветер пробуждался и двумя-тремя пощечинами рвал старые декорации в клочья. Вот, то там, то здесь, причудливыми гиперболоидами в изумруд морского лона били лучи дневного светила. Казалось, что именно они, а не насмешник ветер, разбивают серый мрамор облаков, рисуя новую картину мира, заново созданного в этой подкове Города.
Слева от Секретаря высились севильские минареты Филармонии с триасовой раковиной эстрады. Музы витали над ними, и гармония великого прошлого была их уделом. Окна филармонии, зарешеченные и наглухо закрытые, в мрачную эпоху Мир-Джафара, в новейшее время снова открылись. Их расположение приходилось как раз вровень с новым кабинетом Секретаря, и работая по вечерам, он часто слушал Реквием или Тропу Грома.
Справа, утопая в зелени, Театр Музыки Толстых, практически полностью повторял критскую архитектуру амфитеатров, спускаясь к сцене концентрическими дугами. Сцена нависала над обрывом, и за ней, застывшим в темноте зрителям, виделось ночное море, караваны кораблей с палубными огнями, дополняя игру актеров блеском ночного светила и лунной дорогой.
Мысли и чувства Секретаря формировала и единственная непрозрачная стена кабинета, обращенная аккурат, к нависавшему над Горкомом, гигантскому зданию ЦК, высеченного из белого гранита. Его населял сонм гарпий и химер, всегда напоминавший ему, что это не его Город, что стоит в недрах сияющего белизной дворца, возникнуть желание отнять у него Город, и даже битвы не будет. Он уйдет сам, оставив Город тому, кто придёт из капища.
В кабинете рабочий стол и кресло Секретаря располагались у этой стены, и ему, глядящему на три стороны света, ничто не напоминало о существовании ЦК. Мир сиял и Город был его мягким пластилином, который он ваял по своему разумению и вдохновению. Лишь на закате, дневное светило уходящее за горизонт, отбрасывало тень, наползавшую на Горком. Здание Горкома не отбрасывало своей тени, его тень растворялась в тени ЦК.
Секретарь был продуктом своего времени, результатом движения марксовой материи, венцом эволюционной цепочки, явившей миру Homo Mentitus(1) -Человека Лгущего. К слову говоря, ложь, как род человеческой активности, секретарём отрицался. Предтеча Хомо Ментитус, великий Ницше указавший на отсутствие истины, был услышан. Лгать было нехорошо, но конструктивно-ложь была правдой, когда нужда в ней очевидна. Поиски удобной ниши не обременяли Секретаря, он просто знал, что его право на существование-главное право в мире. Так в его жизнь вошла Любовь-как проявление лжи необходимой, важной для существования. Женщинам он врал всегда, находя в этом известное приятство, и лишь со временем понял, что Любовь обоюдоостра, что поиск любви — это охота на тигра. Никогда не знаешь кто на кого охотится, и от того, в социальные сети он входил под неизменным псевдонимом Себастьян Морран, как бы предлагая гонимой дичи отгадать то единственное па, которое её спасёт. Это было ведь так очевидно.... Достаточно было Любви показать свой тигриный оскал, как охотник становился затравленным двуногим. Но увы... Тех, кого он настигал во всепроникающей паутине вэба, прячась за тень, никогда не существовавшего, но такого реального полковника, те, что щедро отдавали краденную у них любовь, не могли вызвать в своей памяти — это ключевое имя, не могли разгадать даровой подсказки.
Да...ложь-единственное оружие любящих. Иногда она адресуется возлюбленной, но чаще самому себе.
Секретарь лежал в кресле глядя на море и думал, что это хорошо. Надо отметить, что Секретарь был выпускником технического вуза и до партийной стези был очень увлечен военными разработками своей молодости, когда младшим научным сотрудником ковал щит могучей, да малость растерявшей свои перья, Родины. Его главной специальностью было Время. Утаённая от сторонних глаз, на побережье, в совсем уже закрытом доке, на глубине восемнадцати метров, лаборатория, в которой он работал, пыталась изменить течение Времени. Зацепившись за идею давно расстрелянного Гуру, группа из шести человек, старшему из которых было только за сорок, а младшему, Секретарю, двадцать пять, создавали объект под рабочим названием «Последнее Казино». Так полубезумный ученый, дописывавший своё творение в камере на Лубянке, величал идею в истлевших манускриптах спецхрана. Синеватые копии доксероксной эпохи читал, не выходя из специальной комнаты, Секретарь.
«Масса — это узелок мироздания. Там где масса созданная Большим Взрывом присутствует макроскопически, время замедляет свой бег, парадоксально воссоздавая себя во Вселенной. Представим себе объект с массой Солнца, помещенный в комнату коммунальной квартиры. Мы не знаем, каково дальнодействие поля изменяющее течение времени, но если предположить, что влияние его охватит одну квартиру, то сосед, зашедший в неё, чтобы одолжить лук, вернувшись домой через пару минут, не застанет в живых никого из тех, с кем был знаком. Время, остановленное гравитацией, укроет человека в своей каверне, пока мимо него пронесутся декады, не посеребрив его висков.
Время, это неисчерпаемый источник энергии. Человечество получает энергию из движения, изменяя положение за постоянное время. Та же энергия будет получена из неизменного положения за переменное время. Следует лишь научиться управлять им через гравитационные поля концентрированных масс.
У великой энергетической вольности будет и один побочный эффект. В день, когда Человек, возвысится до Знания и технически реализует Критерий Большой Массы, в Ласвегасе, где по безлюдным улицам ветер пустыни будет носить обрывки старых газет, с лязгом закроются двери последнего казино ибо время откроет свою зрительную трубу для людей.»
Тогда это было романтикой, зовом последних горизонтов, испытанием молодости. От слов гуру наполнялись ветром паруса надежды, и работа спорилась день за днём, когда, через сложнейшие ряды символов, исторгавшихся из недр циклопических ЭВМ, Секретарь видел контуры предсказанной учителем массы. Эксперимент, этот царь любой не спекулятивной науки, вызревал в лаборатории, и уже готов был осуществиться в обозримом будущем. Тогда предполагалось получить на ускорителе девять стотысячных миллиграмма сверхтяжёлого вещества, и если жизнь его продлилась бы долее положенной ему наносекунды, то это и был бы тот самый первый кирпич памятника на могиле игорного бизнеса.
*******
Август пришел нерадостным в ту годину. Россия вышла из Союза пробив в нём зияющую, астрономическую пробоину. Такого хода от России не ожидал никто... ни друзья, ни враги. Те, кто втуне мечтал и вещал о независимости, горюя о непомерном иге «старшей сестры», внезапно оказались предоставлены самим себе, у захлопнувшейся двери. Иные, находя в братстве с Россией определенное удовольствие, отдающее инцестом, вознегодовали, заходясь в слезливой ругани. Но всё тщета. Российская Конфедерация, как стала именовать себя новая страна, оставалась холодна к бывшим сёстрам, братьям и любовникам. Более того, после путча, российские правители, и хозяева партии, изгнали саму партию, провозгласив себя беспартийными, приватизировали всё национальное достояние, за вычетом, разве, общественных туалетов и моргов.
Днём и ночью через обескураженный и какой-то, вдруг заплюгавивший, Город, шли, отступая к порту, последние части, некогда огромного гарнизона. Пробиваясь через молчаливую толпу, транспортёры грузились на паром, уходящий к берегам уже чужой страны. Люди Города, не сговариваясь, выходили на улицы, и созерцали это действо, избегая задавать вопросы друг другу. Городское радио молчало трое суток, а телевидение не переставая вело трансляцию из парламента. По прошествии недели, стало понятно, в общих чертах, что будет представлять собой Союз. Он сохранится, но окружит полукольцом бросившую его страну и прижмёт её к Ледовитому океану.
«Никакой вражды, но они ещё запросят пардону!» неслось из всех медиа и четырнадцать свободных республик разом поклялись сомкнуть объятия ещё сильней. Войны и конфликты прекратились разом, дипломатия праздновала свой триумф, невиданный со времён греческих полисов. Послы мчались во все концы мира, из республиканских столиц дипкурьеры везли на подпись сопредельным сюзеренам, председателям и президентам, бумаги для подготовки конференции по воссозданию Союза. Город как-то сам по себе принял на себя администрирование этих важнейших процессов, оказавшись географическим центром нового Союза, он становился его, пока не названным политическим центром. Гостиница, близ здания ЦК, была набита разной политической публикой, военными и торговцами биржевого уровня, которые неустанно совещаясь, без перерывов на сон, ткали будущий союзный договор.
В ясный сентябрьский день, ровно через месяц, после объявления России о выходе, договор был готов для подписей. На конференцию приехали все, даже те, кто рвался из Союза вон, решили вернуться за стол переговоров. Договор, скрепляющий четырнадцать республик, имеющих больше различий, чем сходств, объединяющих в составе социалистические, демократические и даже одну республику-королевство был подписан. Официальным языком Союза был, в назидание сварливой, уже соседке, признан русский, и никакого смущения, как было сказано в официальном коммюнике, по этому поводу Союз не испытывал. Столица гармонично осталась в Городе и для её административного аппарата срочно сыскались площади.
Прошли годы и Секретарь, пройдя непогоды карьеры, ступая шаг за шагом по коврам лжи и высокого служения стал, собственно, Секретарём и повелителем Города в той мере, в какой позволено градоначальнику. Он сумел сохранить ту невидимую грань меж собой и властителями всего на свете, не позволяя себе демонстрировать независимость, но оставаясь непререкаемым авторитетом площадей, театров и рынков столицы.
*****
Сейчас он ждал Бэлсу, его самолёт сел час назад на правительственной посадочной полосе приморского аэропорта и кортеж Секретаря расшвыривая городские пробки уже нёс его к зданию горкома. Нелёгкой задачей было заполучить самого независимого человека Союза и Российской Конфедерации к себе в гости. За это право боролись и редко побеждали политики, много крупнее фигуры Секретаря. Бэлса вообще имел зуб на людей власти и его референты не успевали носить ему на подпись многочисленные, хотя и вежливые, отказы всякого рода владыкам. Редкий тщеславец при кормилах не имел в своём тайном архиве образец Бэлсовой непреклонности. Ходили слухи, что и сам Первый обжег свой порыв проникнуть в историю через Энциклопедистов. Хотя слухи ходили практически про всех, но редкий чиновник об этом заикался на людях, а Бэлса был немногословен и писать ему можно было без боязни быть публично отвергнутым.
Удивление и радость, которую испытал Секретарь, когда получил вместо отказа — приветствие Ордена Казановы, быстро сменилось страхом. Опытный царедворец, он сознавал, что зависть сильнейших может выйти ему боком. Разумеется, Секретарь рисковал, когда пригласил Бэлсу пересечь границу и приехать из России в столицу Союза. Но риск стоил того.... Если случится так, что Бэлса опубликует его труд, включит его поиск в Энциклопедию, то он навсегда останется в истории. Навсегда. И ничей гнев ему уже будет не страшен.
Послышался зуммер в, лежащем ничком меж томов и сводов законов, селекторе. Секретарь встрепенулся и повел рукой к магнитной ловушке выключателя.
Раздался голос референта:
- Они в километре пути, Аслан позвонил, как вы просили, товарищ.
Референт всегда заканчивал свои рулады из селектора ударением на последнем слове. Секретарю временами казалось, что в обращении, таком забытом со времен его молодости, и таком вновь популярном после событий девяностых, сквозит лёгкая издёвка. Референт доверял свои эмоции только микрофону, в живой же речи, глядя в глаза Секретарю он избегал титулования.
-Отлично-бросил градоначальник, и встав с пузатого кресла пошел к двери. Не будет проявлением подобострастия, если он встретит Бэлсу не в приемной, но прямо у машины. У трапа было бы чересчур, а так – в самый раз.
В приёмной было тихо и безлюдно, референт гнал просителей и никаких встреч на сегодня не назначал. Всегда открытая дверь, в приемную заместителя, была наглухо закрыта.
-Значит все уже знают-отметил он про себя...-ну что ж...Так лучше.
Пройдя через колоннаду он сбежал по сталинским ступеням к старомодному входу в горком. Уже поворачивал по дорожке тяжелый автомобиль, разгребая гравий германскими шинами. Тормозя у входа, машина вопросительно остановилась и тут же к двери подбежал дежурный гэбэшник.
Бэлса на удивление легко для своих лет вышел из машины и твёрдо стал на красную дорожку. Секретарь подошел к гостю и первый протянул руку. Сухая ладошка Бэлсы растворилась в державной длани.
-Как долетели?
- Спасибо, вашими молитвами. У вас прекрасная погода, не то что в Москве...
-Да, мы стараемся –пошутил Секретарь и сделал жест, приглашающий гостя во внутрь.
Весь путь до кабинета они прошли молча. Секретарь смущенно, а Бэлса лишь рассеяно оглядывая внутреннее убранство Горкома.
Войдя в кабинет спутники расположившись у панорамного окна, за столиком, предусмотрительно накрытом лёгкой снедью, в которой царствовала черная икра, ушедшая уже отовсюду, но сохранившаяся в Городе, в том числе, немалыми радениями Горкома.
-Прошу Вас-опять с приглашающим жестом произнёс Секретарь, и улыбнулся гостю.
Бэлса тоже улыбнулся в ответ, но даже не взглянул на стол
- У меня мало времени, Ор.
Ваше открытие пока не позволяет нам властвовать над ним.
Ещё улыбка...
Бэлса назвал его по имени, без всяких экивоков, не вызывающе, но скорее по-отечески. Не покровительственно, но с вниманием к персоне.
-Наша встреча носит конфиденциальный характер, хотя конечно, о ней известно всем, и даже тем кто нас сейчас слышит-продолжал Бэлса после ответной улыбки вельможи.
Конфиденциальность её заключается не в табу на предание гласности того, что известно всем, а публичном подтверждении любых слов сказанных сейчас наедине.
- Я понимаю вас, Магистр-без энтузиазма произнес Секретарь и легко кивнул неопределенно вбок-однако как вы сами заметили...
Он не закончил фразу, но значение слышавших стен было и так ясно.
-Поэтому я говорю это не только вам. Случается, что и стены меня понимают. Я не Франциск Ассизский и святостью не обладаю, но у меня есть другие способы внушения.
Стало понятно, что всю тираду Бэлса адресовал именно закадровым слушателям, и в его словах слышалась явная угроза. Даже получившие отказ никогда не конфликтовали с Магистром Ордена, хотя случалось, что в это несчастливое число попадали люди куда более могущественные, чем даже удельные князья некоторых королевств. Страх перед Бэлсой был почти суеверный, казалось, что в его руках день завтрашний.
-Вот засахаренная веточка полыни, Магистр... Именно таким лакомством будет баловаться Алко Бизваро, и именно в этих краях.
Оба посмотрели на бухту через гигантское окно. Широкий лоб Бэлсы пересекла волна морщин пущенная восторженно поднятыми бровями. Лицо стало по-детски одухотворенным и груз лет упорхнул невесомым облаком за плечи титану.
-Да, Вы правы, не пройдёт и тысячи лет. Или уже прошло. Нас в Москве очень заинтересовало ваше ... ммм ... письмо.
Мычанием Бэлса выразил несколько необычную форму подачи заявки соискателя. Пороги Ордена обивал люд самого разного вида и званий, с утра и до поздней ночи. Там были нищие студенты, референты вельмож, признанные мэтры и все, в суете своей, заполняли циркуляры, пытаясь поймать за рукав, снующих повсеместно мелких служителей ордена. Им казалось, что вот, они, заручившись поддержкой этого, одетого в неуловимо напоминающую сутану, деловой костюм, клерка, смогут получить преференцию, что их заявка, столь очевидно грандиозная, будет рассмотрена раньше других. Секретарю, побывавшему там лично разок на экскурсии, и наблюдавшему этот поучительный театр человеческого честолюбия, через кольцевую балюстраду для посетителей, показалось, что Бэлса устроил это чистилище специально для отсева тех, чьё место не под солнцем. Все заявки исправно рассматривала комиссия, созданная при Ордене, и никто не мог посетовать, что не получил ответа. Этим Орден особенно гордился. Другое дело, что в Энциклопедию не попадал никто, или почти никто, из алчущих. За всю историю Ордена, только восемнадцать человек, из числа подавших заявки через приёмную, удостоились такой чести. Остальные довольствовались письменными отказами. Хотя и отказ отказу был рознью. Иногда в своём ответе комиссия справедливо указывала на достоинства труда, и находя его недостаточно сильным для Энциклопедии, всё же рекомендовала продолжать радения. Вот это то как раз, и было самым потаённо-желанным, для большинства публики. Такая рекомендация была архиважна одинаково, для успешной карьеры школяра или послеслужебной судьбы министра. Были в Союзе, Мире, России случаи, и притом не единичные, когда по итогам отзыва человеку присваивалась ученая степень.
Секретарь понимал, что шансы его, напиши он , как и все остальные, заявку в предбаннике Ордена, сопроводив её своим трудом на десяти листках, были бы ничтожными. Уж Бэлса бы точно не приехал к нему сам.
Надо было самой заявкой определить успех, добраться до недр ума Магистра и взорвать её там.
Секретарь знал слабость Бэлсы к патентам всякого рода. Через платных соглядатаев ему стало известно, что в кабинете Бэлсы, обрамленный инкрустированной рамкой висит, баснословной цены, подлинник патента Зингера, который магистр считал верхом совершенства и лаконизма в изобретательстве. Патент гласил, что любой швейный механизм, снабженный ушком на входящем в материал кончике иглы, является объектом настоящего права собственности. Просто и виртуозно. Обойти – невозможно!
Ор придумал лучше. Уплатив по многостраничным счетам адвокатам, он вывел патент своего изобретения в легкой и ничем не ограниченной форме. Если случится так, а в этом Секретарь не сомневался, что его эксперименты подтвердят гипотезу погибшего в ГУЛАГе Гуру, то его патент невозможно будет обойти. Дальше всё было делом техники. Не доверяя посредникам, Ор сам нашел способ сблизиться с личным секретарём Бэлсы, нелюдимым человеком сумеречного возраста, жившим, некогда, в Городе. Так патент попал в руки Бэлсы, и расчёт оказался верным.
«Любой источник энергии основанный на гравитационном дефекте переменного времени попадает под, и явится объектом, данного правообладания»- гласила титульная часть этого произведения искусства.
В могилу Последнего Казино полетела первая пригоршня земли.
1- (mentior -iri dep. [to lie; to deceive , mislead, disappoint; to say falsely, invent; fabricate; to counterfeit, put on, assume]. Hence pres. partic. mentiens -entis, [lying]; m. as subst. [a fallacy, sophism]; perf. partic. mentitus -a -um, [lying, fictitious].)