В центре города, недалеко от городского парка стоял старинный дом. Он был одним из первых городской постройки. Внутри парка находился Летний театр. Их соединяла прямая дорога, которая разделялась парковой оградой.
История дома и театра началась с того, что у новой железной дороги возник дачный посёлок, расположившись прямо у новенькой станции. Земли под дачи выкупали разные предприниматели и представители духовенства ещё при царе. Позже дачи стали сдаваться в наём зажиточным гражданам, имеющим достаток, но не желающим обременять себя лишним хозяйством. В основном это были семьи с детьми и представители интеллигенции в театральном искусстве, приезжавшим на всё лето из Москвы. Для развлечения сами же дачники возвели летний театр, где репетировали свои спектакли.
Театр соорудили из досок и подручного материала. Но чтобы он отличался от сарая, фасад его украсили тремя башнями, а внутри сделали подобие театральных лож, отгороженных от партера перилами. Для акустики возвели крышу шалашом. В сооружении дачного варианта храма искусств принимали участие мастера архитектуры, такие же дачники. Потому и вышел сказочный теремок, желающий жить долго и счастливо.
Благодаря театру в посёлке создалась дружественная и приятная атмосфера. Она объединяла и настраивала всех отдыхающих на общее вдохновение, которым хотелось делится и что-то созидать. Вскоре в посёлке появилась школа, больница, мощёные дороги. Проложили трубопровод. И жизнь потекла своим руслом, задерживая дачников уже и на зимние сроки.
С возведением же ткацких фабрик на берегах двух рек, протекающих через эти места, дачный посёлок перерос в село. Для рабочих фабрик строили дешёвое жильё. Подобно театру это были бараки из досок, которые часто горели. С приходом же советской власти вышло решение повысить статус рабочего. А для этого возвели добротные кирпичные дома со скромными украшениями фасадов. Это не были дворцы, но и временным жильём это тоже назвать уже было нельзя.
Село в переходе на каменные дома, растущие, как горы ввысь, становится городом. Но лучше это назвать каменным цветком, обречённым перестраиваться до тех пор, пока не найдётся творец, создающий единую композицию. Этим единым произведением обычно венчается полдень цивилизации. Его часто называют Вавилонским столпотворением. По сути это венец творения человеческого ума, памятник сложенных вместе достижений и открытий в технологии и искусстве строительства. Этих останков цивилизаций на Земле много. Они, как закрытая книга, которая открывается всегда новым витком познания и заканчивается новым садом камней, трудно стирающимся с лица земли.
В досках Летнего театра трудно было обнаружить кольца роста энергии жизни. Они стёрлись распилами, закрашивались красками. А внутри театра разворачивался огонь страсти в бесконечном повторении начала и конца пьес, опер, а затем и кино.
Дом же служил для отдыха от работы в неустанном созидании жизни. Люди приходили в него готовить пищу и спать, строя планы и обсуждая на кухне всё важное в чреде колец сезона климата и текущей истории живой крови.
Как и всё застывшее и осевшее на век к привязке к одному месту, Летний театр и Дом следили за жизнью друг друга, не в силах даже вмешиваться в судьбу близкого расположения их места жизни. Их соединяли одни ветра, одни звуки, одно небо, солнце и звёзды и центр, куда стекались массы для праздника и веселья. Театр часто гримировали, чтобы не было видны следы усадки и разрушения, а дом перестраивали изнутри, проводя реконструкцию под изменившийся быт людей.
Их устоявшийся порядок никогда не менялся местами. Дом считал Театр очень страстной натурой, привлекающей публику, изнутри которой часто вырывался смех или стоны целой толпы. Он не осуждал, но не понимал его до тех пор, пока не прочувствовал на себе всю силу жизни на пике смерти. Однажды в семье, которая снимала одну из квартир уже стареющего дома, произошла настоящая трагедия. Пьяный муж зарезал кухонным ножом жену. Собралась толпа в ожидании суда и споров. Все люди вели себя так, как в театре. Они шумно говорили, возмущались, кричали, пока муж убитой им женщины сидел и курил папиросу. Окровавленный труп, вынесенный на носилках для погрузки его в машину, вызвал бурю ужаса. Но как только страх перед мёртвым телом прошёл, люди накинулись на мужчину, пытаясь привести его в чувство. Они требовали, чтобы он плакал, кричал и извивался в страсти так, как это положено в театре. Но мужик сидел по-прежнему тихо и улыбался сквозь зубы, будто это была комедия. Люди обезумели и стали рваться к мужчине, чтобы разорвать его на мелкие кусочки. И эту лавину ели сдерживал барьер охранников порядка. Когда труп увезли, мужчину тоже стали подталкивать в другую машину. Тот только у самого входа, стоя одной ногой на подножке, кинул звериный вопль в людей, осуждающих его покой: "Вы её не знали, не жили с ней. Это был урод в юбке. Осталась бы она жива, я её ещё раз десять бы её зарезал". И довольный своим опровержением всех доводов против покоя, он сел скрылся в машине, не на кого не глядя. Тогда дом, который помнил жаркие стычки внутри себя этих двух людей, подумал: "Если бы это не прекратилось, то тогда, наверное, я бы развалился на части".
С тех пор он презирал театр, а на всё происходящее у того внутри, дышал презрением и неизменным холодом, который иногда давал трещину в трубопроводах.
Прошло много лет после того случая. Как-то само собой случилось, что в театр люди перестали ходить. Желающих становилось всё меньше и меньше. И в конц-концов театр закрыли. Тот стал мрачнеть под ливнями и снегами. Его лицо никто не перекрашивал и, казалось, не замечал, как стареющую женщину. Что-то даже отрывалось и летело с театра при сильных порывах ветра. И тогда Дом снова думал: "Странно, в нём теперь так тихо, а он теряет форму, стареет и рассыпается". А однажды театр просто сгорел. Дом смотрел в этот огонь, в котором театр давал своё последнее представление. Но теперь огонь был настоящий. Театр пылал весь и без остатка, взлетая высоко в небо и раскрывая всю свою обнажённость души, кне желавшая больше жить там, где жизнь для этого нутра кончилась.
Дом смотрел в восхищением на оголённость, сбрасывающего тело времени. В его окнах отражалось множество маленьких подобных огоньков. Дом почти сроднился с Театром, примирился с ним, с его сосуществованием. Душа театра была прекрасна! Но её и этот последний жар исчез, оставив чёрные угли, пытающиеся догореть до полного праха.
Дорога к Театру не заросла. Она оставалась открытой всё той же самой тропой. На месте Театра сделали площадку, по которой толпы людей продолжали ходить и ходить кругами, туда и обратно, водя детей на аттракционы, детские площадки или просто прохаживаясь , никуда не спеша.. На площади даже поставили камень, как надгробье, что здесь был Театр. Но и камень тоже куда-то исчез.
А вокруг Старого Дома возросли со временем молодые фасады многоэтажек, затмевающие его былое величие. Дом оброс зеленью, которая скрывала его трещины. Говорили, что его скоро снесут. В нём часто случалось недержание воды, и он с удовольствием наблюдал суету людей, которые старались залатать дыры и пролить его век. Он ласково поддерживал побеги лиан. Они вызывали в нём воспоминание о театре, и он не боялся, когда на его крыше вырастали веточки будущих деревьев. Он их приветствовал, как связь с тем, с кем когда-то рождал целый город, растущий с каждым годом всё выше и вширь.