Причастие

Виктор Павлович ехал навестить друга, в последнее время с неохотой, но отказаться от посещения не мог, потому что друг был болен, парализован.    Раньше он посещал его как минимум раз в неделю, чаще в выходные, иногда и среди недели, если выпадало время.  Друга звали Николаем Михайловичем, познакомились они одиннадцать лет назад, когда Виктор купил участок в дачном кооперативе, соседний участок занимал Николай Михайлович.  Прежде они постоянно встречались на даче, и летом, и зимой, потому что Михалыч, как он сам просил называть его для краткости, даже зимой жил чаще в дачном доме, чем в городской квартире. Но в прошлом году осенью, сосед упал с крыши, повредил позвоночник,  в итоге оказался в инвалидной коляске, и вынужден был жить в городе.  С тех пор, а это уже более полугода Виктор посещал  Михалыча на квартире.  Посещения эти не были обременительны, потому что они по настоящему дружили, и Виктор испытывал естественное желание повидаться с соседом не просто из жалости,  да и натура Михалыча была не из тех, что вызывает жалость, им было о чем поговорить. Так было до тех пор, пока месяц назад  сосед не затронул тему,  которую Виктор уже почти забыл, и касалась она Людмилы, жены Михалыча.

Знакомство Виктора с соседом  произошло в первый день, когда Виктор приехал на купленный им участок. Сосед  сам пришел к нему знакомиться, был он  среднего роста, плотный, с небольшим, но заметным животиком, лицо круглое, добродушное, приветливое. Весь он был какой-то округлый, благожелательный и сразу вызывал симпатию. Возрастом был постарше, как прикинул Виктор, лет на десять, под шестьдесят, так потом и оказалось.  Сам представился, при этом не чинился ни своим положением старожила, ни возрастом,  и принес бутылку самогона. Самогон был не ахти, Виктор выпил всего одну рюмку  и больше пить отказался, сосед огорчился, но настаивать не стал и обиды не выказал. Они поговорили еще минут десять, сосед сообщил, что он в прошлом военный, моряк, но вот уже пятнадцать лет на пенсии и уже почти пять живет здесь на даче, с тех пор как построился.  Потом Михалыч пошел к себе, а початую бутылку оставил. Когда Виктор пытался отдать ее, он сказал, что гостинцы не забирают,  она может еще и пригодится Виктору, а у него этого добра достаточно. Виктор тогда подумал, что сосед сильно пьющий, и не обрадовался этому, но ошибся, пил сосед  регулярно, но весьма умеренно, а в приподнятом настроении не был навязчив. В общем, он тогда ушел, а Виктор занялся осмотром участка и планированием предстоящих работ.
Участок был давно заброшен, на нем стоял маленький домишко, который Виктор намеревался разобрать и построить новый по своему проекту, двухэтажный. У соседа же был довольно большой двухэтажный дом размером где-то десять на восемь, даже скорее трехэтажный, с мансардой и закрытой лоджией на уровне мансарды, почти дворец. Виктору такой большой был не нужен, он планировал шесть на восемь и тоже с балконом.
Что Виктора в самом начале удивило: между  их участками не было забора, точнее он был – полузавалившийся жердовник, хотя со стороны улицы и с другим участком у Михалыча был металлический забор из сайдинга. Когда они познакомились поближе, Виктор спросил об этом. Сосед ответил, что Виктор может поставить между ними любой забор, какой захочет, он при этом половину расхода на материал возьмет на себя и поможет забор поставить, но посоветовал не торопиться и подумать об этом вместе.  В итоге на следующий год они поставили обычный штакетник с калиткой, чтобы иметь возможность заходить друг к другу напрямую, минуя проулок. Когда Виктор начал строиться, сосед частенько заходил к нему, давал дельные советы, и, уходя, всегда напоминал, чтобы Виктор не стеснялся обращаться к нему, если надо что помочь. Несколько раз Виктору пришлось к нему обратиться, хотя свои проблемы он предпочитал решать самостоятельно, тем более, что сам был строителем. Правда, в последнее время работал в фирме, которая занималась перепродажей сторойматериалов и проектами индивидуальных коттеджей.
В первое же лето Виктор познакомился и с женой соседа Людмилой. Виктор вначале  удивился, жена была моложе мужа  минимум лет на двадцать: симпатичная, модная дама с красивыми ухоженными руками.  Она знала, что руки ее главный козырь, и с удовольствием  демонстрировала их, они как бы всегда были на виду и первыми представляли хозяйку. На даче Людмила всегда работала в перчатках, впрочем, занималась только цветами, а после работы тщательно протирала ладони гигиеническими салфетками,  теплицы и грядки были на полном попечении Михалыча. На дачу она приезжала в выходные, редко среди недели.
Позже Михалыч сам рассказал, хотя Виктор из деликатности не спрашивал об этом, что Людмила моложе его на двадцать три года, что это вторая жена, а с первой он развелся двенадцать лет назад, от первой есть сын Игорь, уже взрослый.  Через два года после развода сошелся с Людмилой, и живет с  ней уже десять лет.

На следующее лето у соседа был юбилей, шестьдесят, тогда-то и случилось то, что ставило Виктора перед Михалычем в неловкое положение провинившегося, и даже предателя, если Виктор распалял себя угрызениями совести. Хотя  фактически ничего такого серьезного не произошло, и осталось оно между ним и Людмилой.
Виктора сосед не просто пригласил, а, прежде всего, попросил помочь с установкой стола, скамей, тента, поскольку празднование  намечалось на даче, а гостей предполагалось около тридцати. За два дня до события они вместе занялись подготовкой. Кроме двух столов, взятых из дома, сколотили длинный четырехметровый стол из струганных досок, из таких же досок скамьи, все это поставили на вкопанные столбы и закрепили. Виктор приезжал после работы, и вместе они завершали то, что одному Михалычу было несподручно, работали до темноты и даже при электрическом освещении.  Собрали также складные шезлонги и столики, которые были у обоих, и к вечеру пятницы, все было готово. Михалыч, конечно, предложил отметить завершение работ, Виктор не отказался, хотя уже совсем клевал носом, хотелось спать, прошедшие два дня его рабочий день растягивался до полуночи. Выпив почти стакан самогона и закусив холодной котлетой и свежей редиской, Виктор ушел к себе и мгновенно провалился в сон.
Проснулся Виктор около девяти, чувствовал, что выспался, и голова не болела – самогон был отменного качества. Этого качества сосед добился не без помощи Виктора, который  предложил заменить простой змеевик ректификационной колонкой, спаянной из нержавеющей стали кофейных банок, составил чертеж и помог собрать конструкцию.   Выглянув из дома, Виктор увидел, что его жена и Людмила уже накрывают на столы, разносят тарелки, бокалы, вилки-ложки. Николай сидел в стороне за отдельным столиком, завтракал. Когда он с общего стола взял себе бутылку, Людмила бутылку забрала, недовольно сказала, что еще ни одного гостя нет, а он уже праздновать собрался. Михалыч вскинул на нееобиженный взгляд, но ничего не сказал. Виктор, умывшись и ополоснувшись под прохладным душем, присоединился к юбиляру. Тот сразу окликнул супругу и сказал, что один гость уже пришел, но теперь Виктор отказался от выпивки, до приезда гостей оставалось менее получаса.
Первые гости приехали на машине с задержкой всего в двадцать минут, исстрадавшийся юбиляр к этому времени уже приложился к рюмке, Виктор поддержал  символически. Вторая машина с гостями прибыла еще через десять минут, ее некуда было поставить, проезды были очень узкими, и Виктору пришлось открывать ворота своего участка. С рейсовым автобусом прибыло сразу девять человек, а к одиннадцати часам собрались уже более половины приглашенных, и решено было начинать. Первый тост произносил соратник Николая Михалыча  каперанг в отставке, ныне тоже пенсионер. Виктор немного позже узнал, что каперанг, это капитан первого ранга на флоте, соответствующий по статусу полковнику в армии. Застолье протекало традиционно: первые тосты за юбиляра с вручением подарков; далее, за тех, кто в море, на посту, на вахте и на гауптвахте; за прекрасных дам; за родителей – кто уже похоронил своих, стоя и не чокаясь. К часу дня двое приглашенных уже почивали в шезлонгах, женщины сплетничали своей кучкой, мужчины вместе с юбиляром душевно беседовали и добавляли по маленькой, иногда пытались петь, но ни одной песни не довели до конца. Виктор в мужской компании не участвовал, при первой возможности потихоньку удалился к себе, выпил он всего бокал сухого красного вина, и был  трезв.  И тут инициативу взяла Людмила, выбрала в помощницы наиболее активных женщин, нарушила уединение мужчин и потребовала оставить застолье и переместиться на озеро.
Озеро было недалеко от дачного поселка, по лесной тропинке вообще метров пятьсот, а по дороге километра два. Виктору, как малопьющему, поручили ехать на машине и привезти на озеро выпивку, закуски, шезлонги, тенты, большие пляжные зонты, мангал и все что нужно  для пикника.  Виктор поначалу отказывался, но его убедил хозяин машины, которую ставили на участок Виктора, сказал, что  гаишников в кооперативе отродясь не бывало, а если все же случится такое, он имеет мохнатую руку в ГАИ и завсегда отмажется, при этом отдал Виктору вместе с ключами и свои водительские права. В половине  второго прибыли на берег.
Озеро было около километра в диаметре, ближний берег представлял собой песчаный пляж с мелководным прибрежьем, на расстоянии до ста метров от берега глубина была не более  метра, обычно здесь отдыхали родители с детьми. И на этот раз тут  уже расположились семей пять, новоприбывшим пришлось занять правый более глубокий участок, впрочем, это не имело значения, детей в их компании не было.  Михалыч со своим соратником занялись мангалом и шашлыками, часть гостей быстро разделись и полезли в воду, из воды раздались визг и уханье – вода была прохладной. Виктор тоже зашел в воду, прошел по дну метров двадцать, пока вода не стала выше пояса, и поплыл. По поверхности вода была теплой, но стоило остановиться, когда ноги погружались в глубину, там ощущался холод. Виктор проплыл метров сто и повернул назад, компания купающихся заметно сократилась, но в воде его ждала жена, она тоже хотела поплавать на глубине.  Нина, хотя и умела плавать, но одна на глубину отплывать опасалась, всегда в сопровождении мужа. Виктор попросил дать ему чуточку передохнуть, Нина надула губы, у нее была такая привычка обижаться как маленькая девочка, если ее просьбу не выполняли немедленно, в основном это относилось к мужу. В молодости, в первые годы супружеской жизни, эти надутые губы приводили его в умиление, и он торопился исполнить женин каприз, позднее это стало утомлять и даже раздражать, но Нина привычку не меняла, и если не добивалась своего, устраивала тихий скандал – переставала разговаривать с мужем, и была настолько упорна, что могла молчать неделями. В последние годы это случалось нечасто, как-никак уже прожили вместе двадцать семь лет, родили детей, уже и внука дождались, притерлись друг к другу, но вот сегодня опять всплыло, возможно, из-за выпитого вина.  Виктор решил схитрить, поплыл по старому следу, где сам взбаламутил воду, они проплыли вместе метров двадцать, и жена запросилась обратно.
На берегу затевались  игры и танцы, одна пара азартно, резко и неточно лупила ракетками по волану, группа из пяти человек играли в перехват летающей тарелки, три  пары танцевали под музыку магнитолы около машины с открытыми дверцами.
 Нина вытерлась полотенцем, расстелила плед и улеглась загорать, Виктор прилег с ней рядом, и как раз в этот момент облако закрыло солнце. Нина сказала «ну, вот!», и повернулась к мужу с надутыми губами, Виктор хохотнул и сказал:
- Дорогая, я могу только помолиться, - потом посмотрел на облако и добавил, - хотя, думаю, солнце выглянет минут… через шесть.
Нина тоже поглядела на небо и сказала:
- Спорим, через семь, кто проиграет – принесет вино.
Солнце выглянуло через четыре с половиной минуты. Нина тут же повернулась, легла на бок, спиной к мужу и не ответила на его предложение прогуляться. Виктор вздохнул и пошел сам. Помнил, что она пила белое полусладкое и налил полный пластиковый стакан, сухого красного для себя не нашел. Потом вспомнил, что ему еще вести машину и сначала решил вообще больше не пить, но потом все же налил треть стаканчика красного полусладкого, чтобы не обижать супругу. В качестве закуски прихватил два яблока и горсть арахиса. Нина выпила полстакана, похрустела яблоком и снова легла загорать. Виктор смотрел в небо, и думал о том, что в пятьдесят  уже совсем не тянет веселиться и принимать участие во всяких играх.  А юбиляр веселился вовсю, хотя ему уже исполнилось шестьдесят. Михалыч был изрядно навеселе, но в бодром состоянии, то танцевал с молодыми дамами, то звал друзей к мангалу пропустить еще по одной под свежие шашлыки, то принимал участие в конкурсах, которые организовывала Людмила с подругами. Да, алкоголь действовал на юбиляра в хорошем смысле возбуждающе, в чем Виктор убеждался уже много раз, на него же наоборот - расслаблял. Вот и сейчас ему захотелось вздремнуть, хотя в таком шуме это вряд было ли возможно. Только он подумал об этом, как услыхал ритмичное посапывание рядом, повернул голову и увидел, что жена уснула. Виктор перевернулся на живот, потом сел, посмотрел на небо, оно было чистым и солнце припекало вовсю. Он сходил за зонтом и потихоньку, чтобы не разбудить, вдавил шест в песок, устроив над супругой тень. Настроение  было  вялым, и он решил еще раз поплавать.
За прошедший час вода по поверхности прогрелась и уже не вызывала озноба. Он медленно поплыл к середине и проплыл довольно далеко, развернулся, и так же медленно поплыл обратно.  Метрах в двухстах от берега столкнулся с Людмилой, она фыркала, отплевывая воду, часто дышала и по-собачьи загребала руками. Сразу ухватилась за его плечо, с перерывами от частого дыхания выговорила:
- Перестаралась… утону… спасайте…
- Только без паники, - сказал Виктор, - а то оба утонем… Держитесь сзади за мои плечи, только не давите,  голову высоко не задирайте, чтобы только рот был на поверхности… Доплывем.
Она ухватилась за его плечи, периодически  непроизвольно сжимала кисти, и тогда он ощущал ее острые ногти. Плыл медленно, потому что ноги были внизу, а Людмила почти что лежала сзади на нем. Минут через десять Виктор ощутил под ногами дно, но прошел еще немного, сказал: «ну все, приехали», повернулся к Людмиле. А она вдруг обхватила его шею и потянулась губами, глаза были шальными, а из полуоткрытого рта пахло вином и мятной жвачкой. Виктор отклонился назад, она же резко сбросила руки, обхватила предплечья, и он ощутил ногти на спине. Тихо сказала: «Не вздумай, а то спину исцарапаю, не отмажешься…», и впилась в его губы, будто хотела высосать. Виктор утратил чувство времени, мелькнула мысль, что их видят, но ощущение прильнувшей женщины все путало. Потом по ее телу будто прошла судорога, она обмякла, ослабила руки, ткнулась лицом в его плечо, задержалась, отстранилась, сказала:
- Молодец… Хороший мальчик… Извини… - повернулась и пошла на берег.
Ошарашенный Виктор успел заметить, что поясок ее купального лифчика с отломанной застежкой  затянут узлом. Стал лихорадочно оглядывать берег, но никто на него не смотрел, а жена все так же лежала в тени зонта.
Вышел на берег, подошел к супруге, сел с краю на тент. Нина потянулась, тоже села, увидев зонт, спросила:
- Ты поставил?
- Ну а кто еще…
- А зачем?
- Ты уснула, могла обгореть…
Она промолчала, потом взяла стакан, отхлебнула, куснула яблоко.

Вот собственно и все, что тогда произошло. И все как будто стало, как и прежде, но не совсем. Иногда, работая на участке, он ощущал какое-то неудобство, какую-то тревожащую волну, чье-то присутствие, хотя рядом никого не было. Однажды он непроизвольно и резко обернулся на эту волну и увидел лицо Людмилы, она стояла на веранде своего дома и смотрела в сторону Виктора. Тут же отвернулась, но он успел заметить этот поворот головы, а она теперь стояла, не шевелясь, и смотрела прямо перед собой, в сторону мимо него. В другой раз он, также резко обернувшись, заметил ее лицо в окне, и еще нечто подобное случалось неоднократно. Виктор нервничал, но, ощутив волну, уже не оборачивался, он знал, обычно оставлял работу и уходил в дом.
Первое время после юбилея он чувствовал вину перед  соседом, невольно напрягался, когда они общались, и искал в словах соседа, интонациях, взглядах, признаки того, что он, все-таки, знает, или о чем-то догадывается. В какие-то моменты находил подтверждения своим опасениям, но Николай Михайлович вел себя обычно, как и прежде, не церемонясь, заходил к нему на участок, и по делу, и просто так. Позже Виктор понял, что все показавшиеся подтверждения есть его Виктора мнительность, не более. И все-таки, сам  при встречах непроизвольно напрягался. Это тянулось все лето, первое лето после юбилея соседа, и еще осень. В конце октября, после сбора всех  огородных и садовых даров, Виктор оставил участок под надзор Николая Михайловича и не появлялся там до самой весны.
На следующий год все как бы улеглось в душе Виктора, да и Людмила приезжала на дачу крайне редко. А еще через год все это сошло на нет. Дачная жизнь продолжалась, с посевными и уборочными кампаниями, со свежими, с куста, огурцами и помидорами, с купаниями в озере, а зимой с лыжными прогулками и встречами Нового года на природе. Волну он изредка ощущал, но будто, пообвык к этому, не придавал значения. Все бы это в конце-концов затухло бы и в нем, и в Людмиле окончательно, но через восемь лет Николай Михайлович упал с крыши, когда  осенью, как обычно, прочищал дымоход.
 Как он сам потом рассказывал,  скользя по крыше, пытался за что-нибудь зацепиться, не вышло, потом зацепился за водоотливной желоб, но тот не выдержал, и дальше он просто падал с высоты более пяти метров. Упал на  цветочную клумбу, спиной, ударился  и затылком,  потерял сознание, когда очнулся, с трудом поднялся и пошел в дом. Попытался подняться на второй этаж в спальню, чтобы там отлежаться, но отказали ноги, сел в кресло в прихожке и стал звонить в скорую помощь, там пообещали подъехать в течение часа. Потом ему нестерпимо захотелось пить, попытался встать, но тут же упал, на кухню дополз и там с трудом набрал воды из-под крана и выпил одну кружку, потом вторую. После этого его прошиб пот, и сил уже никаких не было. Лег в кухне на полу, лежал на спине, отвернув вбок голову, чтобы утишить боль в затылке. В таком виде его и застали врачи скорой.
В больнице пролежал более двух месяцев, диагноз – сдвиг нижних частей позвоночника с травматическим повреждением спинного мозга. Полтора месяца он лежал, в этом положении  мог слабо двигать ногами, но ходить не мог, не мог даже сидеть, врачи запрещали. Когда  вопреки запрету он все-таки попытался сесть, от резкой боли в спине потерял сознание, это случилось уже на третью неделю пребывания в больнице.  После этого смирился и добросовестно выполнял все указания.
В больнице Виктор посещал Михалыча каждую субботу,  первый  раз вместе с Ниной.  Михалыч при соседях пытался бодриться, но пожаловался, что хотел дожить остаток бодрым старичком, да вот не вышло, и что обидно - до семидесяти не дотянул, хотя осталось менее года. Потом сосед  попросил Виктора закончить неотложные дела по дачному дому, чтобы подготовить его к зиме, теперь приезжать туда сосед уже естественно не мог, надо было слить воду из системы отопления, из накопительного бачка, прочистить канализационные стоки, чтобы в морозы в них не замерзла вода. Каждую субботу при посещении Виктор докладывал, что уже сделал, и получал дополнительные инструкции.
Пришлось завести сторожевую собаку, одну на оба участка, и Виктору теперь приходилось раз, а то два раза ездить на дачу среди недели, чтобы собаку кормить. В общем, все, что раньше делал Михалыч, поскольку зимой чаще жил на даче, чем в городской квартире, теперь легло на плечи Виктора и собаки.

 Людмила приходила к мужу в больницу почти каждый день, в рабочие дни вечером, в выходные – до обеда. Виктор с ней в больнице не пересекался. Позже, когда Николай Михайлович, уже мог сидеть,  он стал проситься на выписку.  Выписали не сразу, но выписали, и тогда Людмила позвонила Виктору, чтобы он помог перевезти больного домой. Когда  Виктор приподнимал соседа и сажал в машину, удивился, как сильно он похудел, от прежних девяноста килограммов  осталось от силы семьдесят. И более всего ноги, и хотя они не были полностью парализованы, но были как ватные, полуживые.
Первое время после выписки Виктор посещал больного по старому распорядку, по субботам, помогал ему оборудовать всякие приспособления, чтобы Михалыч мог самостоятельно на руках пересаживаться в инвалидное кресло,  из него на унитаз и обратно, это заняло почти месяц.  Сын Игорь тоже помогал, но он работал вахтенными сменами, месяц через месяц. А в воскресенье надо было ехать на дачу.
 Собака, помесь московской сторожевой и овчарки, встречала его лаем, потом радостным визгом с затаенной обидой на редкую кормежку, хотя Виктор после каждого посещения оставлял около конуры  пакет пищевых отходов и целую буханку хлеба.  Но собака не умела экономно растягивать пищу на неделю, из объедков она сразу выбирала что повкуснее: обрезки колбасы, мяса, сыра, а остальное перемешивала с землей. То же и с хлебом, обгрызенная, измусоленная буханка оставалась наполовину несъеденной. Еще Виктор оставлял  чашку воды, но вода замерзала. Впрочем, не было заметно, что она страдала от жажды, в первую очередь набрасывалась на кормежку, видимо, обходилась снегом.
Проблему, с кормлением собаки, надо было как-то решать, но поблизости не было участков, где хозяева жили бы и зимой. В конце-концов, пришлось договариваться с дежурными сторожами, чтобы они раз в день давали собаке корм. Но ключей от участка Виктор сторожам не оставил, чтобы собака не начала привыкать к посторонним, корм должны были перекидывать через забор.
Новый год отмечали на квартире Николая Михайловича. Несмотря на все старания гостей и самого  Михалыча, который бодрился больше обычного, праздник получился не очень веселым. Гостей было четверо, Виктор с Ниной и сын Игорь со своей очередной подругой, он так и не женился, хотя по возрасту уже приближался к сорока. Молодежь после двенадцати уехала к своим друзьям. Оставшись вчетвером, дачные соседи вышли на балкон смотреть фейерверки, Михалыч в коляске. На холоде пробыли минут двадцать, вернулись к столу и телевизору, Михалыч старался веселить компанию, но постоянно  переходил на комплексы упражнений, которые помогут ему встать на ноги. Прогресс был налицо, он уже мог держаться на костылях, хотя  по квартире предпочитал передвигаться в коляске.
Посещая больного, Виктор мог видеть, как тот приспосабливается к новому своему положению, образу жизни инвалида-колясочника. На книжной полке появлялись новые книги, хотя на даче Виктор ни разу не видел, чтобы тот читал. Сам Михалыч в разговоре пояснил это так: «Вот решил поднять культурный уровень, раньше все было недосуг, а теперь времени завались, комплекс упражнений сделал, на гальюн съездил, и читай до очередного комплекса».  Вначале на полке появились современные детективы, потом русская  и зарубежная классика, Библия, а однажды Виктор заметил  небольшую книжонку в мягком переплете. Достал, посмотрел – «Йоги, кто они».  Михалыч, заметив его интерес, сказал:
- Решил я в дополнение к комплексу еще и йогой заняться. Забавная книженция, медитация у меня пока не получается, но кое-что освоил, начинаю понемногу ощущать себя изнутри.
- Это как это, изнутри? – спросил Виктор.
- А вот, например, самое простое – прохождение пищи по пищеводу. За пару дней освоил. Забавно так, чувствую, как она вниз опускается и в желудок «бульк», а дальше пока проследить не могу, но что в желудке там что-то происходит уже чувствую.
В следующую встречу Виктор застал соседа в позе лотоса, правда, не в классической, ноги не были переплетены.  Михалыч пояснил:
- Ноги руками подтягиваю, но свернуть не могу, суставы, видать, не дают, но неважно, уже помаленьку начинаю отключаться, такое полусознательное состояние. Зато я вот что освоил.  Нащупай мой пульс, -  перевернул кисть ладонью вверх, - и время смотри.
Виктор нащупал пульс, стал считать и следить за секундной стрелкой, за пять секунд насчитал шесть ударов, а потом пульс исчез. Виктор начал двигать пальцы по запястью, но не мог нащупать.  Михалыч отдернул руку:
- Все нормально, держи пульс и смотри… давай еще раз.
Виктор опять нащупал пульс, стал считать, на девятом ударе пульс опять исчез. Виктор следил за временем, пульса не было, хотя прошло уже пятнадцать секунд, посмотрел  в лицо  соседа, оно было неподвижно, но начало бледнеть, и тут пульс вновь появился, при этом сердце билось учащенно, наверстывая остановку. Михалыч с шумом выдохнул, потом глубоко вдохнул, пульс успокаивался.
- Ты понял?
- Понял, - ответил Виктор, - только ты больше так не шути, потеряешь контроль… и заснешь навеки…
- Не потеряю, я уже полминуты могу, а как в глазах начинает темнеть, отпускаю…
- А зачем это?
- Так можно в сомати перейти…
- А это еще что такое?
- Сам не знаю, то ли анабиоз, то ли вечная нирвана…
- М-да, - Виктор помолчал,  потом сказал, - а оно тебе нужно, если сам не знаешь…лучше  таких фокусов не повторяй.

А в следующую встречу произошло вот что: в ходе разговора Михалыч вдруг задал неожиданный вопрос:
- А ты с Людкой когда в последний спал?
Виктор оторопел, вопрос был задан в таком тоне, как будто сосед был уверен, что они с Людмилой любовники. И хотя это было не так, Виктор ощутил себя как пойманный за руку вор, которому не отвертеться. Случай десятилетней давности вспомнился ему, как будто произошел вчера, во всех подробностях. Но это же было совсем не то, в чем был уверен сосед. Подумал: «Значит, все-таки, видел», но почему вспомнил именно сейчас? И решил покаяться в том грехе, в котором сам не был виновен, но сваливать все на женщину  посчитал ниже мужского достоинства, поэтому ответил так:
- Да ничего такого не было, просто на твой юбилей, помнишь тогда на озере? Поцеловались, да и все…
- Так что вы с ней ни разу?...
- Да нет же, я тебе говорю…
- Ну и дурак, - неожиданно заявил больной. – Неужели она тебе не поглянулась, баба-то видная…
Такой оборот поставил Виктора в тупик. Он помедлил, а потом сказал довольно грубо:
- У тебя что, вообще крыша поехала?
Михалыч почувствовал, что разговор становится опасным для их дружбы, и сказал примирительно:
- Да  ничего у меня не поехало, как говорят, в здравом уме и полной памяти… А ты не обижайся, мне без разницы, спал ты с ней или не спал. Просто я видел, как она на тебя смотрела, запала она на тебя…
Виктор вспомнил ту давнюю, уже почти забытую им волну, от которой он уходил в свой дом.
- Так это когда было, а почему ты сейчас вспомнил?
- Давно было, но дело в том, что она до сих пор на тебя так же смотрит… Ладно, замнем для ясности… Но я тебе про нее расскажу, да и про себя тоже… ты уж послушай.
И он стал рассказывать.

Служил я на атомной подлодке, вообще-то секрет, но по нынешним временам все эти подписки на пятьдесят лет уже ничего не стоят. Так вот служил я на атомной субмарине, а она регулярно ходила в плавание, сам понимаешь куда. Причем плавание все время в подводном положении, по два-три месяца, а то бывало и дольше.  Всплывали по утвержденному  заранее графику,  причем только ночью, уточняли координаты по звездам, принимали и посылали РД.  А РД спрессованное, две секунды и все, и сразу погружение, и смена точки. В общем, за все плавание ни солнца, ни неба не видели. Хуже чем космонавтам, у тех и солнце, и небо, и земля под ними, смотри - не хочу, а у нас только железо вокруг, атомный котел, боеголовки в шахтах, да над нами сотни метров воды.  По возвращении месяц-два на суше, а потом опять под воду. Матросики наши,  в то время все подсобные и вспомогательные службы были за срочниками, это сейчас там все контрактники, так вот матросики наши, когда на сушу выходят,  бледные все, и все время вверх смотрят, на небо,  даже на построениях. А в увольнении, иногда встречал в городе, сидят где-нибудь на лавочке, мороженое лижут и опять на небо, рядом на соседней скамеечке девчонки глазами в их сторону постреливают, а они ноль внимания. За всю мою службу ни один из наших срочников в госпиталь  с вензаболеваниями  не попадал, даже разговоров не было. А надводники, придут с похода, как вырвутся в увольнение, потом пять-шесть человек обязательно в госпиталь попадают с триппером.    
Вот такая она подводная атомная служба, половому темпераменту не способствует. Ну, это так,  присказка.
И вот однажды  возвращаюсь я с очередного дежурства,  сначала мы на базе с лодки сходим, а потом уже на спецтранспорте идем  в город, ну а там жены, дети встречают,  конечно поцелуи и слезы радости,  так вот, приходим мы с очередного дежурства, а моей Наташки нет, и Игоря нет, сына, и все знакомые как-то на меня странно глядят. Поначалу не придал этому значения, мало ли что,  может, не смогли на встречу, или опоздали, а в городок приехали, захожу в подъезд, квартира закрыта, ключей у меня, конечно, нет, но тут выглядывает  соседка и передает мне ключи, молча, и быстренько к себе, даже не поздоровалась. Чувствую, что-то не то. Открываю, захожу, на столе письмо на тетрадном листе, а там «прости, дорогой, устала я тебя дожидаться, жизнь проходит и т.д. Встретила я человека, развод предлагаю оформить без суда, мне от тебя ничего не нужно, на алименты подавать не буду, ну, и т.п.»  Сел я на стул, верчу этот листок и так и этак,  и врубиться не могу, хотя вроде все понятнее некуда. И какая-то такая чудная мыслишка, что все это розыгрыш, сейчас придут оба, посмеемся над комедией, и будем жить дальше.  Но тут заходят сосед с соседкой, а мы с ним с одной лодки и вместе прибыли, так вот, он свою Катерину ко мне подталкивает и говорит: «рассказывай, что мне сейчас сообщила». Она и рассказала, что Наталья уже больше месяца как уехала в другой город, с кем-то там сошлась, и Игорька с собой забрала, а пацану через год школу заканчивать. В общем, приплыли.  Сосед к себе приглашал, посидеть, отметить прибытие, но я отказался. И одному тошно, и видеть никого не хочется. Сижу в отупелом состоянии, потом подумал: «поесть что ли?», открыл холодильник, а там пусто, даже консервов никаких. Решил сходить в магазин, из еды чего-нибудь прикупить, жить-то все равно как-то надо.  Полез в комод, там у нас деньги среди всяких бумаг лежали, достал – двести тысяч, половина моего месячного денежного довольствия, это  еще  неденоминированных. Ладно, думаю, хоть что-то оставила, а зарплату нам тогда уже задерживали – начало девяностых. Зашел в магазин, а там только спирт «рояль», крупа какая-то, да консервы – икра морских ежей. Спрашиваю у продавщицы хлеб, а она говорит, только по утрам и сразу разбирают. За три месяца вот такие перемены. Но она подсказала, что тем, кто после похода, на продскладе выдают продуктовые пакеты. На склад я не пошел, взял бутылку «рояля», три банки икры и еще галеты. Домой пришел, развел спирт на два с половиной литра, подождал пока разойдется и стук по банке звонкий станет, и стакан сходу  вмазал. Галету намазал икрой, погрыз, второй выпил, а потом уж и не помню, что там было. Утром очнулся от стука в дверь – вестового прислали, а у нас на следующий день по возвращении сборы по результатам дежурства, а я еще никакой, башка чуть не лопается, и на ногах не стою. Но пошел, опоздал на полчаса, командир сразу замечание, а у нас на этот счет строго было.  Ну, это ладно, лирика. Но с того дня начал я поддавать регулярно, в одиночку, правда, уже не стаканами, а умеренно, вечером приму на грудь и под телевизор засыпаю.
А жизнь пошла совсем веселая, лодки с базы не выходят, мир-дружба. Зарплату задерживают,  а когда выдают, то что-то вроде аванса, цены ползут как на дрожжах, только продпакеты и выручали, регулярно раз в неделю. Там значит, тушенки банки три, чай, макароны, крупа, мука, бутылка масла растительного и еще всегда шоколад, толстые такие плитки  из госрезерва. А потом еще веселее, отключили наш  городок от электроэнергии за неуплату. А какая может быть неуплата, если раньше все было из  федерального бюджета. Неделю, без света прожили. В штабе бумаги пишут,  звонят в управление флота, какие-то письма гарантийные, дела идут – контора пишет, а толку ноль. И еще все ждут приказов и распоряжений,  а из управления флота только рекомендации – решайте собственными силами. Хорошо, у нас начальник базы, контр-адмирал,  не побоялся личной ответственности, на одной лодке котел запустили на полную мощность, от нее кабель прокинули, и нашу подстанцию запитали. С электроэнергией проблему решили.
Служба вроде идет,  по утрам построения, развод на занятия, сами занятия, для рядового состава все больше строевые, а лодки стоят, котлы притушены. На лодках только обслуга котлов, их без  надзора не оставишь, да еще охрана. И стали тут офицеры, у которых выслуга есть, подавать в отставку, там хоть пенсию выдают, небольшую, но регулярно, да и работу на гражданке какую-никакую можно подыскать. А у меня этой выслуги с большим запасом,  больше десяти лет подводных, значит, походов.  А тут один знакомый кап-три, как раз уволился и мне предлагает, подавай в отставку и  приходи в нашу контору, там все офицеры флотские, будем «японками» торговать. А этот бизнес только-только начал оформляться, стали из Японии привозить бэушные машины: легковые, грузовички, микрики, тойоты, нисаны и прочие. Я так и сделал, подал рапорт, получил увольнение и заделался предпринимателем.
Поначалу мы перегоном занимались, после растаможки покупали машины, собирали колонну, пять-шесть, а то и десять машин, и гнали в Читу, Иркутск, Красноярск, даже до Новосиба доезжали.  С каждой поездки в среднем по штуке баксов на человека, за месяц две-три поездки, а то и четыре, совсем неплохо. У меня денежное довольствие  перед увольнением в пересчете на баксы было около пятисот, и те не платили.  В общем, жизнь наладилась в смысле денег. Потом мне из городка соседи письмо сына переслали, оказалось они с матерью в Хабаровске. Новый его папашка, отчим то есть, постоянно в Китай мотался, тряпки, электроника, всякий ширпотреб, а потом на рынке уже здесь продавал, тоже бизнес доходный. Ну, а мне  сын пишет, что скучает, и после окончания школы хочет ко мне перебраться. Я, конечно, «за», только вот куда, сам на съемной квартире живу.  Стал копить на квартиру. 
А потом наше ООО перешло на прямые закупки машин в Японии, тут уже доход месячный вырос до десяти штук зеленых в месяц.  Ходили на наших сухогрузах в Японию, там закупали на рынках, где подержанные продают, цены вообще смешные – двести-триста баксов. Ну,  потом,  на предпродажную подготовку, там же в Японии, еще двести-триста, и фрахтовочные места на корабле,  примерно столько же.  Ох, и  нагружали же  сухогрузы, не корабль, а  пень, облепленный опятами, этими самыми машинами, на всех палубах, везде,  где только можно приткнуть.  По прибытии и растаможки каждая машина минимум три-четыре штуки, а если престижная какая, то и шесть, и восемь.
Однажды с урками схлестнулись, захотели они нас подмять, вроде крышу нам  предложили, но с каждой машины по пятьсот баксов им значит.  Мы собрались, покумеками и забили им стрелку.  Было нас тогда уже двадцать с лишним человек. Подготовились, броники нацепили, пистолеты газовые, тогда они свободно продавались, и поехали.  Ну, сперва начали они нам вежливо угрожать, потом на маты перешли,  потом началась эта газовая стрельба, лучше бы нам противогазы взять, а не броники. Но тут один ихний вытащил ружейный обрез, хорошо у нас морпех в момент среагировал, отбил стволы вверх, пули в небо ушли, потом вырвал этот обрез и как дубинкой стрелявшему голову раскроил. Тут все мгновенно стихло, урки своего убитого в машину и уехали.  Мы откашлялись, отплевались,  слезы смыли, а настроение паршивое, если до ментов дойдет, затаскают на допросы. А морпех наш говорит: «Вот житуха, в Чечне полгода провоевал, убивать не пришлось, а тут вот  такое дело вышло… но лучше мы их, а не они нас, от двенадцатого калибра да в упор никакой броник не спасет».
До ментов не дошло, но мы с тех пор  стали кучковаться, меньше чем впятером  по городу не ходили. А если на машине, то тоже вдвоем - втроем, с оглядкой жили. Но урки нас больше не трогали. Которые без семей, а таких у нас восемь человек набралось, обедали и ужинали в ресторане, но не гуляли, в обед по сто грамм водки, кто не за рулем, вечером поболе, но тоже норму. И вот в одном ресторане заприметил я деваху, официантку. Молодая, немного за двадцать, но и цену себе знает, и ведет себя с достоинством. Некоторые из-за чаевых готовы из кожи выпрыгнуть, а эта – нет, возьмет  деньги, поблагодарит, но в благодарностях не рассыпается, правильная деваха. А однажды я ей штуку накинул, рублей конечно, это уже деноминированных, она эту купюру подержала в пальцах и возвращает мне, говорит: «Дайте сотню, вполне достаточно, а то вы меня вроде покупаете. Не стоит».  Начал ей цветы приносить, каждый вечер по одному, улыбаться мне стала. Познакомились, про нее говорю, про Людмилу.  Стал я за ней по серьезному ухаживать, в кадрах узнал  паспортные данные, и на день рождения машину подарил, тойоту «Скарлет», малолитражку, но не самую маленькую.  Она поначалу отказывалась, хотя и сияла вся, в итоге договорились, что пока она на права учится, машина будет у меня, а как только получит, ей передаю.  Через три месяца  передал ей машину, и поехали мы за город вместе, она за рулем.  На берегу моря остановились, там у нас типа смотровой площадки, всегда машины, я ей тут и говорю: «Не слишком я для тебя стар, пойдешь за меня замуж?». Она повернулась, посмотрела на меня и молчит. Взял за руку, поцеловал, красивая рука, не отпускаю,  губами, щекой по ней вожу, а у самого сердчишко как у школьника: тук-тук, тук-тук, тук-тук. А она руку не отнимает, но молчит.  Опять спрашиваю: «Что, староват, наверно?» – а мне уже далеко за сорок.  Тут она отвечает: «Завтра скажу. Только сразу предупреждаю, детей у нас не будет».  Я как-то на этом не заморочился, а она попросила, чтобы я за руль пересел, и поехали мы обратно. Всю дорогу  сидела, отстранившись,  и молчала. Доехали до ее дома, у нее квартира – однушка, вышли, я машину на сигналку, ключи ей отдаю. Взяла, на меня внимательно  смотрит и говорит:
- Вы поняли, что я сказала о детях?
- Понял, - говорю, - но у меня сын уже есть, в этом году школу заканчивает.
- Сын – это хорошо, -  сама вниз смотрит, потом глаза подняла, улыбнулась, грустная какая-то улыбка, вымученная, - А  что это вы себя в старики записали?.. Ладно, до завтра».
А следующую ночь я ночевал уже у нее. Тоскливая эта первая наша брачная ночь получилась. Рассказала она мне, почему у нас детей не будет. В четырнадцать лет ее отчим изнасиловал, ранний аборт, неудачный, о детях можно забыть.  Рассказала и плачет, я ее, как могу, утешаю, а в самом такая злоба закипела, задумал, найду – убью. Спросил: «А где он сейчас, отчим твой?»
- Да откуда ж я знаю, я ему писем не писала. А зачем тебе  это?
- Да так,- говорю, - а мать  знает? 
- Может и знает… не надо об этом. Я тебе рассказала, и забудем…
Сам думаю:  не надо об этом, пока не надо.  Но потом  исподволь, так ненавязчиво, периодически наводящие вопросы задавал, чтобы она не догадалась. Узнал, где мать проживает, съездил, сказал, что муж ее дочери, пока гражданский, но заявление уже подали.  Матери, как и мне где-то под пятьдесят, замужем, усадьба, хозяйство, но моложавая, не изработанная, и руки ладные, аккуратные, только без маникюра. Сказала, что про  бывшего мужа не знает, а дочь с ней не общается – не простила  ее за отчима, как уехала в пятнадцать лет в город, с тех пор не приезжает и не пишет.  Сама к ней ездила, но как приехала, так и уехала, Людмила ее даже к себе не  пригласила, посидели часок в кафэшке, и все.  В общем,  у матери узнал только имя-фамилию, год рождения и срок, который ему присудили – восемь лет. А прошло уже больше девяти, значит, вышел.
Решил я его разыскать, поехал на зону, где он сидел, а там проблемы, ничего не узнаешь, а я вроде как друг его, давно не виделись, разыскиваю. Потом с одним капитаном из охраны познакомился, попросил помочь. Он пообещал, но меня сразу раскусил, какой я друг, и спросил, а не отец ли я той малолетки, за которую его посадили. Я, конечно, свое гну,  говорю, даже не знал, за что его посадили, но капитан не настаивал, только сказал, что ничего так дешево не ценится, хотя стоит очень дорого – это информация. Я говорю, за этим дело не станет. Он сразу штуку баксов запросил, мне бы поторговаться, но состояние не то, согласился. Он это тоже сразу просек  и потребовал пятьсот зеленых аванса, я и это выполнил. Через пару дней встретились, он рассказал, что попервости, как всех насильников, его хорошо помяли, но мужик оказался не хлипкий, выстоял, в авторитет вошел. Отсидел до звонка, когда выходил, говорил, что поедет на родину к матери. Но вот уже больше года, оттуда из паспортного стола никакого подтверждения нет, ниоткуда нет подтверждения, и где он сейчас, неизвестно. А как это может быть? спрашиваю.  А всяко может быть, отвечает. Может где  по дороге  прижмурился, или пришили,  а может чужой паспорт украл, а если при деньгах, мог и купить, пока не залетит, и пальчики по новой  не откатают, концов не найдешь. Потом говорит, конечно, за такую информацию и аванса достаточно, но если  он где-то засветится, то здесь об этом узнают, и тогда он мне сообщит. Отдал я ему вторую половину, телефонами обменялись, у меня тогда уже сотовый был, а он мне свой домашний.  Ждал я, через год сам ему позвонил, ответил, что пока все глухо, а еще через год на том телефоне другой охранник уже оказался, а капитана куда-то перевели.

Подошло время свадьбы, все как положено, с кольцами, свадебным платьем, фатой, и я в черном костюме. Отмечали в ее ресторане, она так захотела, с моей стороны  флотские кенты-предприниматели,  с ее – подружки из ресторана и по колледжу. Стали мы законными супругами. Я ей в месяц выдавал по две штуки баксов на семейные расходы. Когда первый раз вручил, она удивилась: «зачем так много?»,  ну, я говорю: «немного, в самый раз, ты молодая, тебе за модой следить надо, и вообще…».  К зиме купила она себе дубленку, сапоги меховые, мне предложила купить дубленку, но я отказался, у меня еще флотский бушлат малоношеный, тоже меховой, да и привычней в нем. Но ботинки меховые она мне все-таки купила, по моему размеру. А себе потом по мелочам: сумочку, перчатки, еще чего-то, а потом мне говорит: «я лишние деньги буду на долларовый счет класть, не вечно же нам в однушке жить». Я, конечно, не против, и про счет этот потом не интересовался. Но когда мы сюда переехали, она деньги со счета сняла и квартиру мы на общие купили. Вот такая вот она, и хозяйственная и не жадная.
А я свои остальные  клал на золотой металлический счет, для надежности. Во-первых, на квартиру сыну и еще, тогда уже задумал, построить большой дом и жить на земле, моря мне  и за службу хватило. Я же деревенский, просто после трех лет срочной службы на флоте, предложили шестимесячные курсы по хранению, контролю и подготовке ядерных боезарядов, по окончании - звание младшего лейтенанта и три обязательных года службы по специальности. Так и продолжилась моя служба, после курсов - на субмарине, в общей сложности, если со срочной, двадцать семь лет, дослужился до кавторанга.
После свадьбы   прожили мы с ней четыре года, а потом резко поднялись таможенные тарифы на подержанные иномарки, и наш бизнес накрылся медным тазом. Все, кто в этом бизнесе был, стали переходить на запчасти, на конструкторы, но доход уже не тот. Наша контора еще держалась более-менее, но я решил уходить, как-никак шестой десяток идет, пора задумку  про дом  приводить в исполнение, денег уже достаточно.  Сказал  Людмиле, что собираюсь переехать на материк, купить землю и построить дом.  Сыну  я к тому времени купил двушку,  он уже на третьем курсе университета был, учился на программиста.  Вот так переехали мы сюда, сразу купили двухкомнатную в городе, участок в дачном кооперативе, и начал я строиться.  Выбрал  проект двухэтажного коттеджа с мансардой, закупил материал, нанял бригаду.  За сезон сруб поставили, под крышу подвели, окна-двери – все, можно жить.  Потом уже я сам,   внутреннюю отделку,  облицовку, лестницы, перила, ну и прочее.  Да еще теплицы, грядки, а Людмила только цветами занималась. Еще два года ушло.   Хорошее было время: утром на озеро сбегаю, искупаюсь, позавтракаю, и за работу. В обед стаканчик самогона для бодрости, свежим огурцом с грядки закушу, и опять за работу. Вечером жена приезжает, готовит, ужинаем, потом телевизор смотрим. В теле усталость, в душе покой, рядом жена любимая – рай, да и только.  А потом, когда этот напряг закончился, я даже заскучал, спешить никуда не надо, дел особых нет, утром теплицы открыл, вечером закрыл, что наросло собрал, когда надо - полил, где надо – прополол,  вот и все дела.  Жду вечера, когда Людмила приедет, ужин уже сам готовлю. Подумывал  даже, не пойти ли куда на работу, на неполный, конечно, день.  А она в салон красоты устроилась, перед этим специальные курсы закончила – стрижка-укладка, маникюр-педикюр, хотела еще и массаж освоить, но руки пожалела, маникюр себе уже не сделаешь. А зарабатывала неплохо, больше моей пенсии, правда потом военным пенсионерам пенсию добавили и прилично, так что мы с ней сравнялись.
Живем  ладно, все у нас есть, к моему самогону она не придиралась, знала: норму соблюдаю - стакан в день.  Все хорошо, только вот после пятидесяти семи лет стал я замечать, что секс наш, с моей стороны, стал все больше превращаться в супружеский долг, а она только в самый аппетит вошла. Да, двадцать три года - разница большая, а у меня еще и служба этой самой потенции порядком поубавила.  В целом абсолютно здоров, никаких хворей, и силы ничуть не убавилось, а вот с этим делом наметился явный спад. Ну, пришлось к врачам, таблетки прописали, они вроде и помогают, но все равно уже не то, одно утешение,  что Людмила пока не замечает, стараюсь.  А как на седьмой десяток мне  перевалило, стал замечать, что и с Людмилой что-то происходит, то вялая в постели становится, то вдруг, наоборот, такие страсти накатят, что мне уже с великим трудом приходилось ей соответствовать.  А однажды заметил, как она на тебя поглядывает, когда ты на своем участке в одних шортах трудишься.  Стал приглядываться, точно, только непонятно – она на тебя посмотрит, а ты в дом уходишь.  Ну, конечно, сначала ревность, но потом думаю, да и ладно, если между вами роман, она поспокойнее будет, к тому же не на стороне – свои люди.  Все как-то странно стало в мой голове меняться: смотрю на нее – молодая, красивая, но любовь к ней уже другая, больше как к дочери, и хочется, чтобы было ей счастье, и то, что у нее возможно любовник есть, и вот он, рядом, уже никакой ревности не  вызывало.  А потом стали мы друг от друга отдаляться. Нет, все чинно-мирно,  никаких скандалов, только, если раньше,  мы на даче летом вместе жили, то стала она приезжать пореже,  на выходные, да среди недели разок, а то и ни разу, жила в городской квартире.  Я поначалу зимой тоже в городе жил, даже подрабатывал таксистом на своем «нисане», а потом уже и зимой на даче жил. Вот такая стала семейная жизнь. Ну, а потом свалился  с крыши, а дальше ты и сам все знаешь.

Михалыч умолк и будто забыл про Виктора, смотрел перед собой с отрешенным видом.  Виктор тоже молчал, недавняя исповедь соседа вызвала в нем чувство непонятной вины. За что?  Что он здоров, а  сосед инвалид? Или за Людмилу?  Но тут вообще нелепость, Михалыч показал  себя как пошлый сводник. Хотя почему пошлый? В его теперешнем положении это обычная забота о жене, считай, бывшей жене.  Виктор почувствовал  раздражение, потом жалость к соседу и, наконец, сказал:
- Да,  досталось тебе, особенно напоследок… Но что тут поделаешь, живут люди и в инвалидных колясках, много людей, целая программа государственная  для них - доступная среда называется. А летом тебе надо на дачу переезжать, там приспосабливаться, я помогу.  Только про Людмилу ты мне больше не напоминай, некрасиво  как-то получается, неблагородно, и по отношению к ней, да и к моей  жене тоже…
Михалыч повернулся  к Виктору, покачал головой, но ничего не сказал. Виктор продолжил:
- А  мы рассаду уже распикировали, с запасом, и на твои теплицы хватит. А в эти выходные я в твоих теплицах по краям редиску посажу, на твой день рождения  как раз вырастет… Ничего, поживем еще…

В следующее посещение Виктор застал Николая за чтением Библии.  Тот отложил, закрыл книгу, закладку вставил  ближе к концу, видимо в Новом завете. Спросил, указав на книгу:
- Ты сам читал? …
- Да, конечно…
-  И как тебе  эта Книга?
- Да как сказать… Этой книгой евреи заявили себя богоизбранным народом. Но это  в Ветхом завете.  А в Новом завете превознесли жертвенность, как высшее благо, даже долг во имя Бога. Но сами евреи остались  иудаистами, т.е. Новый завет не приняли и Христа Божьим сыном не признали, остались приверженцами Ветхого завета, Торы – пять первых глав Библии. А позже  написали Талмуд, вот на нем я чуть голову не сломал. И еще, что интересное  обнаружил, это уже официальная история.  Рим вначале подвергал первых христиан гонениям, но в конце четвертого века принял Новый завет, т.е. Христианство как единую государственную религию Римской империи,  даже по указу императора Юстиниана были разрушены храмы прежних языческих богов. А сто с небольшим лет спустя Рим пал, был захвачен варварами. Не помог им  новый Бог, старые понадежней были.
-  Любопытно, я как-то над этим фактом не задумывался… Так ты, значит, в Бога Единого не веришь?…
- Да как тебе сказать, В Бога, который  все создал за шесть дней, не верю. Но верю в Бога, которого, создала человеческая вера…
- Эка ты загнул, а объяснить понятнее можешь?
- Попробую… Ты представляешь, что такое поле, информационное поле?
- Ну… примерно, это, как я понимаю, совокупность всех знаний, которое накопили люди, и которое зафиксировано, как в Интернете.
- Примерно так, хотя я не с того начал, а вот электромагнитное поле…
- Это и того проще, чего ж тут непонятного?
- А главное свойство этого поля?
- А какое главное? У него одно свойство, излучается в пространство и постепенно ослабевает, чем дальше от источника, тем слабее, как свет, он же тоже электромагнитный.
- Да, но это не главное, главное, что оно однородно в любом месте, и ничтожная часть этого поля, ничтожная часть, содержит всю информацию о поле. Вот  излучение телецентра, в каком бы месте ни находился приемник, сколько бы их ни было этих приемников, они показывают один канал, на который настроены… Понятно?
- Конечно, каждая капля океана содержит всю информацию об океане…
- Ну, примерно так. Хотя в одну каплю не затолкнешь кита, даже малюсенькую рыбешку, но принцип тот же… А теперь представь психополе.
- А такое есть?
- Наука еще не открыла, но думаю, что не может не быть.
- Сам придумал?
- Нет, находил подобные мысли в литературе, не в научной - художественной, и у фантастов, и совсем не фантастов, так что на первооткрывателя не претендую. Только вот, это поле создается совокупностью излучений человеческих  мыслей, всех людей, от дикарей до нобелевских лауреатов, тех которые сейчас живут и тех, которые уже давно умерли.  Люди умирают, но их мысли остаются и накапливаются в этом поле…
- Но это же что-то типа вселенского разума… я где-то читал…
- Нет, это другое, а вселенский разум, точнее планетарный разум – это «ноосфера», термин вполне научный, его  сформулировал Вернадский еще в начале прошлого века, сюда и Интернет как раз очень хорошо вписывается…
- Что-то мудрено, ну, ладно, пусть так… а мысли точно излучаются?
- Излучаются, правда, это излучение улавливают приборами пока на самом мозге. А природа этого излучения пока науке недоступна… Но был такой академик Бехтерев Владимир Михайлович, психиатр, его еще сталинские прихвостни отравили в 1927 году, после того, как он освидетельствовал Сталина и поставил ему диагноз «тяжелая паранойя», так вот он утверждал, что мысль материальна… А если мысли материальны, то  они  не исчезают, они излучаются и заполняют психополе.  Представляешь,  мысли миллионов, даже миллиардов людей, которые  верят в Единого  Бога, эти мысли, эти веры просто не могут исчезнуть, они и создают Его, Бога, и Он становится великой силой для верующих. И это очень многое объясняет, и телепатию, и интуицию, и пророчества, и религиозные чудеса. Вот такой феномен – вызывание дождя, собирался крестный ход, выходили всей деревней в поле, молились вместе с батюшкой, и дождь шел, и это не было чудом. И непонятные исцеления, которые медицина не может объяснить, от святых мощей, от чудотворных икон. Само понятие намоленная икона – это же излучатель, который заряжен верой и молитвами тысяч, миллионов людей, а страждущий верующий – это же чутко настроенный приемник, он верит и исцеляется. А шаманские пляски, а культ Вуду, это  явления того же порядка. Психополе, если его принять в виде совокупности мыслей, вер, молитв, все это объясняет.
- Значит, ты себе все объяснил?
- Ну не совсем все… Кое-что смущает…
- И что же смущает?
- Множество разных богов, Иегова, Христос, Аллах, Будда, целый сомн индуистских богов, и у всех свое психополе… как там они между собой разбираются? Хотя… хотя одна старая бурятка, она продавала буддийские иконки, сказала мне, что Бог у нас один, только называем мы его по разному. Думаю, она права.
- Значит, Бог – это психополе… а душа?
- Что душа?...
- Вот моя душа, все, что я пережил, о чем думал, о чем мечтал, она останется, в этом самом психополе? Я сам в нем буду, не растворюсь?
Виктор вздохнул,  вопрос был простой, и требовал простого ответа, а простого ответа не было.  Хотя мысль была тривиальна, мысль о личном бессмертии, больной, покалеченный, старый уже человек хотел жить, точнее не жить, а существовать хотя бы своей душой, остаться в привычном мире. Виктор  помедлил, что он мог на это сказать, ничего, но Николай ждал ответа, и Виктор ответил:
- Не знаю, но что-то останется, хотя это будет совсем другое, нам пока недоступное и словами необъяснимое… что-то останется… не может  не остаться.
Они надолго замолчали. Виктор уже собирался сказать: «Ну, что? Пойду я, однако», как говорил всякий раз при расставании. Но сказать не успел, Николай опередил:
- Ты это… Людку совсем не оставляй… ты хоть одну ночь ей удели… подари…  с тебя не убудет, а ей может на всю оставшуюся жизнь хватит…
Виктор внутренне вздрогнул, такое, сказанное больным о своей жене было подобно кипятку на голое тело. Опять это всплыло, хотя в тот раз как будто молчаливо договорились об этом не вспоминать, но вот опять, и теперь как просьба похожая  на завещание. Почему завещание?  Что он задумал?  Виктор молчал, смотрел в пол. Это обоюдное молчание висело между ними как что-то вязкое, липкое и неуместное. Наконец. Виктор поднял голову, взглянул на инвалида, но тот не смотрел на него, глядел перед собой и думал что-то свое.  Но движение уловил, повернулся:
- Не обижайся… Иди, однако… а я думать буду…
На этом и расстались.

Оставшись один, Николай Михайлович  подвинулся, сел повыше, подтянул ноги, кисти рук со сведенными большим и средним пальцами положил на колени ладонями вверх. Попытался уйти в забытье, но  даже сквозь полубессознательную дрему пробивались мысли. Эти мысли повторялись уже более месяца, с тех пор как он убедился, что окончательно прикован к инвалидной коляске. Ноги, если вначале после больницы еще подчинялись ему, с трудом, но мог согнуть в коленях, шевелил пальцами  ступней, то теперь уже не мог.  Все прежние надежды все-таки встать на ноги не сбылись.  Вначале это понимание вызывало раздражение и  злость на собственную беспомощность, которая иногда непроизвольно выплескивалась на жену.  Потом  он торопился извиниться, покаяться, но Людмила на его вспышки не обижалась, он видел: жалеет его, и будет жалеть, пока он жив. Пока жив. А кому нужна такая жизнь, только ему, да и ему не очень.  Он свое прожил, лучшее время позади, впереди  только угасание.  Исчез не только вкус, но и сам смысл жизни.  Он уже не сможет обслуживать свой дачный дом, все заботы и хлопоты по даче, которые и составляли этот смысл последних лет, ему не по силам. А сам он – обуза, и для Людмилы и для дачных соседей.  Дачу надо продавать, Людмиле она не нужна, Игорю тем более.  Хотя это сделают и без него. Он уже свыкся с мыслью о смерти и не боялся ее, хотя и не торопил. Еще  до травмы он иногда задумывался о смерти, но рассчитывал, что умрет бодрым старичком – не вышло.  Оставалось последнее – умереть, чтобы своим уходом как можно меньше причинить хлопот ближним, Людмиле в первую очередь.  Умереть надо вовремя,  это последнее, что делает человек – уходит из жизни.  И уйти надо красиво, не причиняя беспокойства ближним. Красивая  смерть для мужчины – это на поле боя с оружием в руках… или на женщине, исполняя долг мужчины. Он криво усмехнулся, ни первый, ни второй вариант для него был теперь недостуупны.  Но был еще один способ, и он в его власти.
 Когда он в последнее время думал о Людмиле, постоянно одолевало чувство вины, за то, что рано постарел, теперь инвалид, даже за отчима, которого он так и не разыскал,  и за последнюю ее безответную любовь, которая тянется уже десять лет.  Жаль, что они  так и не сблизились, слишком уж  правильным оказался дачный сосед.  А в чем она правильность, или праведность,  Библия его не убедила даже десятой заповедью.  «Не пожелай  жены ближнего»,  а если жена пожелала мужа ближней? этого в Библии не было.  И Христос простил, даже защитил блудницу,  которую хотели  побить камнями. Сказал: пусть  первым бросит в нее камень, кто сам без греха, и обличители оставили свои камни.  Время собирать камни, и время разбрасывать камни, время обнимать  и время  уклоняться от объятий, для него пришло время уклоняться.   
А сосед философ, вон какую теорию сочинил о психополе. А может так оно и есть, что-то же остается от человека, пусть не божественная душа, но мысли, желания, эмоции – все, что прошло через сознание.  Все побывавшие за гранью жизни, говорят о каком-то тоннеле и свете, или это пишут журналисты, что они так говорят. Хотя не важно, скоро и сам узнаю. Скоро, он поймал себя на этой мысли «скоро», значит, это  решение пришло изнутри, помимо его воли. Ну что ж, так оно и лучше, значит – скоро, надо только доделать необходимые дела, которые еще зависят от него.

Через три дня Виктор узнал, что Николай умер прошедшей ночью, умер во сне - около часу дня позвонила и сообщила Людмила.  Голос был сбивчивый, тихий и беспомощный. Виктор ответил, что сейчас приедет.  Сразу же отпросился с работы и поехал на квартиру,  теперь уже покойного. Дверь открыла Людмила, была она в черном платье и с черной косынкой на шее. Выглядела сильно уставшей, открыв дверь, ничего не сказала, молча отодвинулась в сторону, пропуская. Зеркало в прихожей было занавешено.  Виктор прошел в комнаты, здесь было трое мужчин и две женщины, соседки. Виктор кивнул и прошел дальше. В зале у стены вертикально стояли гроб и крышка. Виктор обернулся, спросил:
- А где?...
- В морге,  завтра привезут…- тихо ответила вдова.
- Чем я могу помочь, что-нибудь срочное надо?
- Нет.  Похоронами занимается военкомат и совет ветеранов, они  все организуют.
- Когда похороны?
- Послезавтра…
- Может все-таки что-нибудь нужно?
- Нет. Приходите послезавтра, вынос тела в два часа…
- А завтра можно подъехать?
- Да, конечно… только во второй половине дня… и лучше  сначала позвонить.

Виктор приехал после работы, без звонка. Дверь также открыла Людмила в том же платье и с черной косынкой на голове. Выглядела она плохо, осунувшаяся, с кругами под глазами, как-то бестолково махала рукой, потом кивнула в направлении зала. Проходя, Виктор увидел на кухне двоих мужчин, сидевших за столом, они ели. Гроб стоял по диагонали комнаты, в изголовье горели две свечи, у одной стены плотным рядом стояли стулья, у другой  - скамья из двух табуреток и доски, накрытой покрывалом. На скамье сидели  вчерашние соседки. Виктор подошел ближе к изголовью, смотрел на лицо покойного, оно было желтоватым, подбородок был подвязан платком. Виктор вглядывался в лицо покойника с наивным желанием увидеть в нем последние мысли умершего,  он подозревал,  что бывший сосед сам ушел из жизни, он мог это сдедать.  Виктор спросил у женщин: « А зачем платок?».  Одна ответила: «Рот открывался, завтра снимут», потом спросила:
- А вы кем ему доводитесь?
- Сосед, по даче…
- А-а, – протянула женщина, потом сказала, - А ко мне вчера Людмила постучала, сама трясется, умер, говорит. Я пошла, я-то медсестрой работала, мне не боязно. А он лежит, глаза закрыты, будто спит. Спокойное такое лицо. А яремную жилу потрогала, пульса нет, умер, и недавно видать, не остыл еще. Ну, значит, в скорую позвонили, они приехали, забрали тело. Сегодня как раз после обеда привезли.
Заглянула Людмила, недолго постояла в проеме двери, ушла. Соседка продолжила:
- А  Людмила рядом долго не может, трясет ее. Когда седни  привезли его, она рядом постояла, не плакала, а потом затряслась и по стенке съехала – обморок. Я ей говорю, ты поплачь, оно сразу легче станет. А она глядит,  губы трясутся, а не может… Ну,  ниче, мы с соседями договоримся, ночь  поочередке посидим, негоже покойника одного оставлять. А вы не побудите с ним?
Виктор не сразу сообразил, чего от него хотят, поняв, спохватился:
- Да, я до полуночи могу…
- Это хорошо. Тогда мы сходим с  Натальей, надо ужин готовить, своих кормить…
Виктор остался в комнате один. Он еще постоял рядом с гробом, потом сел на скамью. Вспомнил слова соседки «спокойное такое лицо», значит, легко умирал, сам решил, сам ушел. Он больше не смотрел на покойного, подперев голову ладонями, думал, вспоминал. Ту их встречу, когда Николай  спросил, давно ли Виктор спал с Людмилой, его, Виктора, полнейшую растерянность, нелепое желание оправдаться, потом злость, и совершенно равнодушные слова Николая: «Да ты не обижайся, мне без разницы, спал – не спал…» и в предыдущую встречу, когда он по системе йогов останавливал сердцебиение. Неужели он уже тогда готовился?
Подошел один из мужчин, бывших на кухне, позвал:
- Ты сходи на кухню, поешь, а я тут посижу.
Виктор поднялся, проходя мимо сменщика, уловил запах водки. На кухне оставшийся мужчина лет шестидесяти сразу представился: «Никонов Петр, майор, подполковник по увольнении», спросил: «А тебя как?»  Виктор назвался.
- А кем покойному будешь, сослуживец, родственник?
- Сосед по даче…десять лет знакомы…
- Понятно… А я из совета ветеранов, он же покойный-то - флотский, а я пехота-мать - царица полей, раньше не пересекались и на собраниях ветеранов не встречался, только в гробу его и увидал. А ты давай сам накладывай. Я тут картошки пожарил, вот сыр, колбаса, салатик вот… хозяйка-то никакая, сама не ест и не готовит ничего. Сто грамм  будешь?
- Нет, мне ночью на машине рулить, самый час волка, менты на охоте…
- Ну, тогда конечно.  А я вот уже десять лет как вчистую. А повоевать пришлось, два года в Афгане, да полгода в Чечне.  Дурная скажу тебе война эта афганская, все в спину, да из-за угла, чуть бдительность утратил – пуля в спину. А в Чечне и того хуже, они же вроде как наши, по-русски все говорят, а чуть зазевался или расслабился невовремя, считай груз 200.  Я и там и там больше старался пацанов своих сберечь, орденов не заработал, званий тоже, но и похоронки ни одной не написал. А ранения, конечно, были, у самого сквозное в легкое. Сквозное-то оно сквозное, только пуля в бронике на выходе осталась, наделала делов, три месяца в госпитале, а потом и списали. Оно ничего, жить можно, пенсия нормальная, да еще боевые, правда, дочка в ипотеку влезла, приходится помогать. Охранником работаю на складе, ночь через две. Ничего, жить можно. А сюда совет ветеранов направил.  А ты ешь-ешь.
Пока Петр рассказывал о себе, Виктор просто слушал, потом начал есть. Есть особенно не хотелось, но он понемногу откусывал, медленно жевал. Подумал, а где же Людмила? После того, как она встретила его, а потом заглянула в зал, он ее не видел.  Но в это время Петр опять заговорил:
- А хозяйка никакая, мы, когда покойного привезли, это как раз перед обедом, у нее обморок был. Ну, соседки ее вроде наладили, потом мы с  полковником Ильей Никитичем разговорить пытались, а она молчит, только головой кивает, и не ест ничего, уходит в спальню и сидит, смотрит на стену, и все.  Только вот на твой звонок вышла. Ты ее хорошо знаешь?... Виктор не успел ответить, как тот продолжил, -  Ей поспать надо, а то до завтра может совсем слечь. Мы с  Никитичем решили ей скорую вызвать, чтобы укол поставили, чтобы она, значит, уснула, да заболтались меж собой, пойду, однако, позвоню.
Петр вышел, Виктор слышал его переговоры, длилось это минуты три.  Обратно на кухню  собеседник пришел не сразу,  вначале переговорил с Ильей. Возвратившись, сообщил:
- Обещали в течение  часа.  А ты как, сколько здесь будешь?  Нам-то с Ильей надо по домам, отдохнуть путем, завтра с утра обратно сюда, все хлопоты на нас.
- Я с женщинами договорился до полуночи, - ответил Виктор. Времени было уже около девяти, начинало темнеть
-  Ну, и ладненько, мы тогда скорую дожидаться не будем, поедем, а ты мне потом отзвонись, - и протянул листок с номером телефона. И только тут Виктор вспомнил, а где же  сын, где Игорь? спросил у Петра:
- Не знаю, не видел, и разговора о нем не было… - удивился тот.
Виктор направился в спальню к Людмиле. Дверь была полуоткрыта, но он все же постучал. Ответа не последовало. Заглянул, Людмила сидела на постели, смотрела перед собой, даже не повернулась. Он все же спросил: «А сын-то его где, Игорь где?».  Не поворачиваясь, она ответила: «На вахте, завтра должен прилететь, утром», и вроде бы утвердительно закачала головой. Зайдя в комнату, но не подходя близко, Виктор сказал:
- Ты бы прилегла, тебе поспать надо…
- Да-да, - ответила она, так же, не оборачиваясь, и снова закачала головой.
Виктор постоял еще с минуту, было желание подойти к Людмиле, чтобы как-то утешить,   но удерживала давняя  мнительность, и что сказать, не мог придумать. Направился  на кухню, но отставники стояли в прихожей, одетые, собирались уходить.
- Ну, ладно, бывай, - сказал Петр, - поедем мы, а потом обязательно отзвонись, так нам спокойнее будет. Лады?
- Да, конечно… позвоню, не беспокойтесь.
Виктор обратил внимание, что главный среди них Илья, по выражению лица, по осанке, и еще он молчал. Отставники вышли, дверь закрылась. Проходя мимо кухни, Виктор заметил на полу у холодильника пустую бутылку. 
Вернулся в зал, выбрал стул помягче, сел вытянув ноги, до полуночи оставалось еще три часа. Откинул голову к стене, и тут заметил, что одна свеча сильно оплыла и могла упасть. Подошел, загасил, взял новую свечу, их было еще несколько, вдавил в растопленный парафин, зажег. Подумал, зачем эти свечи? Но раз они есть, значит, так положено.  Зашла соседка,  бывшая медсестра, не-то спросила, не-то просто отметила: «вояки-то  уехали».  Виктор хотел сообщить, что дожидается врачей вызванной скорой помощи, но та уже ушла в сторону спальни, к Людмиле.  Вернулась минут через пять, сообщила:
- Совсем плохая, надо бы скорую для нее вызвать, да она сказала, вроде уже как вызвали?
- Да, - подтвердил Виктор, - обещали в течение часа, думаю, уже скоро должны подъехать.
-  Тогда я еще к себе схожу, а как подъедут, услышу, зайду с ними…
Скорая подъехала где-то через полчаса, позвонили в дверь. Виктор открыл, на площадке стояли женщина и парень, оба в белых халатах, у парня на плече висела довольно объемистая сумка с красным крестом. Женщина вопросительно посмотрела на Виктора, но тут как раз появилась соседка и проводила наряд к больной.  Вышли  они все вместе минут через пятнадцать, врач что-то говорила соседке, пока та провожала их к выходу. Соседка вернулась:
- Укол ей поставили, уложили, должна уснуть… А врачиха, как я сказала, что медсестрой работала, на всякий случай, это уже на завтра, оставила мне ампулу и шприц.
-  Извините, а как вас зовут? – спросил Виктор и назвал свое имя.
-  Валя я, дверь моя напротив как раз. Я тут по соседкам прошлась, сговорилась, посидим с покойным. А вы-то как? Не утомились еще?
-  Нет-нет, я же сказал до двенадцати посижу, вы пока идите, мне еще надо воякам позвонить, что скорая приезжала и  хозяйку уложили. 
Соседка ушла, Виктор собрался позвонить, но  раздумал, вначале надо было дождаться, чтобы Людмила уснула. Он посидел в зале минут десять, прошел к спальне, дверь была притворена. Долго стоял в раздумье,  потом медленно приоткрыл - дверь подалась бесшумно, но в комнате свет был выключен. Виктор опять стоял в нерешительности, включать свет было нельзя, но так он ничего не видел. Наконец сообразил, зажег свечу и, прикрывая ее спереди рукой, зашел в спальню. Людмила спала, дышала ровно, лицо было расслаблено, только кисти рук, лежащих поверх одеяла изредка подрагивали, но она спала. Что-то в этих подрагивающих руках показалось ему странным, чуть приподнял  ладонь от пламени свечи и понял:  на руках, на пальцах, проявились суставы, всего лишь чуть-чуть, но раньше их не было заметно. Появилось странное желание подойти, погладить эти стареющие руки, чтобы они успокоились и перестали подрагивать.  Он понимал, что не сделает этого, но мысль все-таки промелькнула.  Виктор вышел, притворил дверь, зашел на кухню и оттуда позвонил по записанному номеру, сообщил, что скорая приезжала и хозяйка спит. В ответ услыхал голос, но не Петра, Ильи: «Принято, благодарю, до завтра».
Без двадцати двенадцать в квартиру зашли четыре женщины, из знакомых была только Валентина.  Среди новых была  седая старушка в черном платье и с книгой в черном переплете.  Валентина  сказала:
- Ну вот, смена вам пришла. Поезжайте, отдыхайте. Завтра-то будете?
- Да, конечно, - Виктор распрощался и вышел.
Домой добрался быстро, машин на улицах было мало. В половине первого он уже лежал в постели, но уснул не сразу, хотя чувствовал, что сильно устал.

На похороны Виктор приехал вместе с женой за час до выноса тела. Было уже достаточно много народа, соседи,  отставники, десяток солдат, стайка женщин, как понял Виктор, коллеги Людмилы.  Людмила была в зале, сидела в изголовье гроба, рядом с ней  Игорь и вчерашние соседки.  Нина подошла к вдове, наклонилась что-то говорила шепотом, та повернулась дважды кивнула, что-то ответила. Виктор всматривался в лицо Людмилы, стараясь определить ее состояние, она выглядела получше чем вчера, но была какая-то заторможенная, видимо, вторая ампула тоже пригодилась. Потом всмотрелся в лицо покойного, поддерживающий челюсть платок был убран, исчезла вчерашняя желтизна, лицо было просто бледным, определить выражение было невозможно: заострившийся нос, впалые веки, и рот тоже впалый – лицо покойника. Подумал: «тело есть, а души нет, и никакого выражения быть не может».
Рядом с Игорем сидела  пожилая, но ухоженная женщина с плотно поджатыми губами. Эта женщина, как позже узнал Виктор, была первая жена покойного и мать Игоря.
Люди заходили, стояли или присаживались на освободившиеся стулья, потом уходили  во двор, приходили другие. Появился Илья в форме с погонами полковника,  за ним подошли четверо солдат, чтобы выносить гроб.  Гроб вынесли и поставили на табуретки около подъезда.  Распоряжался  полковник, отчество Ильи Виктор вспомнил из вчерашнего разговора с Петром: Никитич.  Когда гроб подняли и понесли, табуретки опрокинули.  Гроб несли те же солдаты, за гробом в первом ряду шли Людмила с двумя соседками,  сын Игорь и его мать, за ними военные отставники, далее женщины с венками и цветами.
Когда гроб погрузили на катафалк, Нина сказала на ухо мужу:
- Я на кладбище не поеду, тяжело все это, не могу…
- А на поминки? – спросил Виктор.
- И на поминки тоже… Дай ключи, я машину возьму. Сам как-нибудь доберешься, все равно на поминках водка будет…
Виктор отдал ключи, пошел на арендованный для похорон автобус, автобусов было два.
На кладбище, когда приехали автобусы, гроб уже стоял над могилой на брусьях. Места около гроба было немного, с двух сторон уже обустроенные могилы, с третьей земляной холм свежей земли. Около гроба поместились родственники, полковник, несколько отставников, большая часть прибывших теснилась поодаль. Виктор решил подойти поближе, зашел со стороны могил, стал в проходе. Майский день не был жарким, тянул несильный ветерок, на соснах поблизости трещали сороки. Прокашлявшись, и вытерев лицо платком, первую речь произнес Илья Никитич: «Сегодня мы прощаемся  с  морским офицером, капитаном второго ранга…»,  затем поведал о воинском пути покойного, упомянул о его наградах, завершил традиционно « пусть земля ему будет пухом», спросил: «кто еще желает высказаться?»  Повисла неловкая тишина, она затягивалась, и тут выступил вчерашний Петр. Он почти повторил, что было сказано полковником, а от себя добавил, что покойный был хорошим отзывчивым товарищем, никому не отказывал и всегда был готов прийти на  помощь, что, в общем-то, было правдой. Полковник еще предложил выступить, и опять повисла тишина, Виктор даже собрался сам, чтобы замять неловкость, но заговорил сын.  Игорь сказал, что покойный был хорошим отцом, воспитал и выучил его, и помог с квартирой в нелегкое перестроечное время.
 Началось прощание, первым подошел и поцеловал  лоб отца Игорь, следом первая жена, она, как заметил Виктор, наклонилась, но не коснулась лица покойного, последней была Людмила, ее поддерживала вчерашняя Валя.
Гроб закрыли крышкой, заколотили, подняли на вафельных полотенцах, убрали брусья, гроб опустили вниз, туда же сбросили полотенца.  Провожающие, проходя цепочкой, стали бросать по горсти земли на крышку, земля была рыхлой, песчанистой.  Потом солдаты стали засыпать могилу, и тут звук падающей на крышку гроба земли стал явным, громким. В это время Людмила оказалась рядом с Виктором, она вдруг ухватила его за предплечье, приткнулась к нему и зарыдала, сзади Валентина гладила ее по спине и говорила: «Поплачь-поплачь, девонька, оно и лучше будет… поплачь…». И тут Виктор вновь ощутил уже забытую волну, только она была иной, в ней проступала беспомощная растерянность  и страх одиночества. Он захотел сказать что-нибудь утешительное, но ничего не пришло в голову, промолчал,  согнутой в локте рукой слегка приобнял женщину и легонько притянул к себе. Большинство людей повернулись на этот неожиданный плач, только солдаты кидали и кидали землю, и уже не было  стука по крышке, только шорох мягкой земли. Людмила  продолжала плакать, но уже тихо, только всхлипывая, и между этими всхлипами Виктор разобрал: «лучше бы он жил… лучше бы он жил».
Могилу засыпали, полковник заставил выровнять холмик, уплотнить, обстучать лопатами. Потом поставили каменную плиту, на которой были выбиты полные фамилия-имя-отчество  усопшего, даты рождения и смерти. До семидесяти покойный не дотянул менее месяца. В верхней части плиты был изображен стилизованный якорь. На могильный холм поставили трехлитровую банку с водой, в нее живые цветы,  потом стали  устанавливать венки.  Венки на проволочном каркасе с искусственными цветами и листьями были большими, и их было много, на черных жестяных лентах были надписи: «от совета ветеранов», «от соседей», «от родственников»,  «от друзей» и много еще от кого. Венки полностью закрыли банку с цветами, и могильный холм превратился в кучу венков. Виктор обратил внимание, что  и на соседних уже давних могилах были такие же венки, только выгоревшие и облезлые с проступающей ржавой проволокой, еще вспомнил, что на въезде у баков с мусором лежала куча ржавой проволоки от  убранных с могил венков.

Поминки проводились в арендованном кафе. Народу набралось человек сорок, осталось несколько незанятых мест.  Первую поминальную речь сказал полковник, и после слова «помянем»  стоя выпили первую рюмку.  Потом была вторая и третья речь,  и завершались рюмкой, но теперь стоя выпивал только выступавший. Виктор растянул одну рюмку на три поминания. Речи продолжались, и дальше Виктор только пригублял, хотя ему соседи постоянно пытались долить.  Постепенно официоз иссяк, образовались несколько групп, в которых общались между собой. В это время к Виктору подсела Людмила и спросила:  « О чем вы с ним в последнюю встречу говорили?»
Виктор пожал плечами:
- Да так, обо всем понемногу…
- А все-таки?
- Если конкретно… о Боге - он Библию читал.  Еще просил, чтобы мы с Ниной тебе по даче помогали, еще что-то, сейчас уж не упомню,-  Виктор был в затруднении, потому что вспомнил о неожиданной просьбе покойного, - еще о психополе…
- А это что такое?
- А это тоже о Боге, в научном понимании…
- А ничего странного тебе не показалось…
- Да-нет…
- Изменился он после вашей последней встречи, до этого был какой-то раздраженный,  дерганый, меня выгонял, если к нему заходила, а тут, вдруг, успокоился, даже слишком.  В тот день к нему зашла, а он в этой позе, как йог, ноги руками подтянул, кисти  на коленях, ну это он и раньше так сидел, и если я заходила, ругался, просил не отвлекать. А тут, наоборот, попросил меня рядом посидеть, и за руку взял, так и просидела с ним минут двадцать, боялась пошевелиться,  аж спина заныла. Но главное лицо, такое спокойное, будто точно в свою нирвану впал, я даже шевельнуться боялась. Потом отпустил руку, говорит: «Прости меня, немного счастья  ты со мной знала, и сейчас все на тебя свалилось, но такая уж судьба… прости». А я ему: « Не казнись ты, хорошо жили, и сейчас живем.  Люди в инвалидных колясках бывает, смолоду до старости  живут.  Да и меня ты мало напрягаешь, ты же гордый! Так что не казнись, и прощать мне тебя не за что, нормально прожили, и еще, - говорю, - поживем».
- А он так посмотрел на меня, улыбнулся, руку погладил: «ну иди, моя хорошая, занимайся своими делами, а я думать буду…».  А через день я с работы приехала, он сам к себе позвал и сообщил, что на  свою долю в нашей квартире дарственную мне сделал, и нотариуса вызывал к себе, чтобы у меня, в случае чего, никаких проблем с квартирой не было. Я так полушутя говорю ему: «Ты что это, умирать собрался? Ты это брось! Поживем еще». А  он  посмотрел на меня, и улыбка у него такая странная, примерно как малым детям улыбаются, сказал: «Да не собираюсь пока, но всяко может быть» и улыбка опять та же.  Что-то меня  обеспокоило, какое-то смутное предчувствие, но решила не донимать его.  А утром зашла, он уже не дышит, у меня так все и опустилось.  Дура! – думаю, -  ведь чувствовала же что-то неладное, надо было задержаться с ним вчера, поговорить, повыспросить, может и не случилось бы этого. Затрясло всю, в глазах расплывается, к соседке, Вале, побежала… А как он это… отравился?
Виктор чуть не сказал как, но вовремя  задержался, сказал совсем другое:
- Я не знаю… может, у него тоже свое предчувствие было… А ты же справку о смерти получила, там что написано?
- Остановка сердца … и еще что-то, медицинское.
- Ну вот, видишь… -  теперь он знал точно «как».

Ночью Виктору приснился сон. Покойный Николай стоял где-то вверху, но рядом, он улыбался и смотрел на Виктора, что-то говорил, но слов не было слышно. Потом он исчез, постепенно, будто погас, а Виктор стоял по пояс в воде, он озирался по сторонам,  но кругом была вода. Вдруг перед ним оказалась Людмила, она стояла шагах в трех от него, улыбалась и хлопала ладонями по воде, поднимая брызги, улыбалась и говорила: «молодец, хороший мальчик». Он видел ее руки, красивые руки десятилетней давности, и еще узелок на связке купального лифчика, почему-то спереди. Она повернулась и пошла от него, теперь узелок был на спине. Удаляясь, она становилась все меньше и, наконец, пропала совсем. Воды не стало, Виктор сел на нагретый солнцем песок, и тут его накрыло чувство всеобъемлющей, невыразимой, светлой любви.  Чувство не было плотским, каким-то неземным, небесным. Еще во сне он подумал, такая любовь может быть только у высших и к высшему.  Проснулся, чувство  осталось, его не хотелось отпускать, пришла мысль «остановись мгновенье», но чувство угасло, растаяло, удержать его наяву было невозможно. Виктор провел ладонями по лицу, мерно тикали часы, дверь спальни была приоткрыта, и он слышал похрапывание жены. Включил ночник, было около двух часов ночи. Сел на постели, решил сходить в туалет, но мелькнувший позыв показался столь банальным и неуместным, что он с досады скрипнул зубами, остался сидеть, подумал: «Неужели бывает такая всепоглощающая любовь? Почему испытал ее только сейчас, и к кому? Неужели есть люди, живущие с такой любовью, и кто они, блаженные?  Именно блаженные, потому что недавнее чувство было  блаженством, даже сильнее вспышки  нежданного счастья. Блаженство, высшее ощущение любви. А ему уже шестьдесят, впереди только старость, зачем мелькнул этот соблазн? А может, он и вообще не знал любви, а любовь может быть именно такой и только такой.  Но почему Людмила? Он не испытывал к ней особой симпатии, тем более любви, только сегодня испытал жалость, но не более. Еще в самом начале их знакомства заинтересованно присматривался к ней как к симпатичной женщине с изящными ухоженными руками, но после ее выходки, тогда на юбилее мужа, скорее опасался. Он не любил активных в этом смысле женщин. Если замечал, что женщина проявляет к нему интерес, сразу старался дистанцироваться, бабником он никогда не был. Но почему этот странный сон?  Хотя здесь все перемешано, и последняя встреча с покойным, и похороны, и поминки, и его теперешняя уверенность, что Николай сам остановил сердце.  Но почему именно сегодня мелькнул этот призрак неземной любви? Что-то сложное накрутило вселенское психополе,  попробуй разберись, никакой психоаналитик не поможет. Да и зачем?  Просто теперь он знает, что бывает такая всеобъемлющая любовь. Может это и есть ощущение Рая, который люди создали, как воздаяние за тяжкую земную жизнь.  Хотя почему тяжкую?  С момента своей памяти, с детства до сегодняшних шестидесяти лет он прожил вполне благополучно, почти счастливо. Были, конечно, и в его жизни неудачи и огорчения, но трагедий не было, он вполне доволен прожитыми годами. К своим шестидесяти  вполне здоров, дети устроены, внучата тоже растут крепенькими и неглупыми, у него все есть, и близящаяся старость не пугает, вот только будет ли рай там, когда он умрет.
Виктор сидел на постели уже более получаса, мысли становились медленными, вязкими, клонило в сон. А завтра, хотя уже сегодня, на работу, надо поспать два-три часа. Он все-таки сходил в туалет, выключил свет, лег. Последней мыслью было: «Надо будет поспрашивать, о любви, но кого? Хотя сначала Нину, только поймет ли она, о чем  он спросит?»