Рассказы старого геодезиста. История четвертая
К тому времени я уже лет несколько работал начальником партии. Всю зиму наша экспедиция проводила изыскательские работы в Литве на реке Швянтойе, при ее впадении в озеро Сартай. Топографы отсняли площадку и уехали с объекта перед Новым годом, а мне пришлось задержаться - геологи ждали когда на озере окрепнет лед, чтобы поставить буровые вышки и пробурить скважины. Без льда бурить невозможно, но и лед особо не помог. Дна, практически, нет, буровые штанги одна за другой уходят вниз на десять-пятнадцать-двадцать метров без всякого сопротивления. Когда поднимают буровики свои желонки, то на них ничего нет - все смывает вода. Буровой мастер по каким-то крупинкам делает предположение о грунтах. В буровых журналах, как я предполагал, одна сплошная фантазия: записывали и илы, и сапропели, а что там было на самом деле - этого никто уверенно не знал.
Мы жили в поселке Дусетос, и однажды я видел, как по поселку пронеслась беговая качалка (так называется двухколесная легкая повозка для бегов) с широко расставленными тонкими колесами. Зрелище красивое: поджарая длинноногая лошадь легко, без напряжения бежала по улице, наездник в жокейской шапочке, упираясь ногами в тонкие оглобли, небрежно откинулся на своем маленьком сиденье, держа в одной руке поводья, а в другой - хлыст. Бега я видел по телевизору, и они не производили на меня особого впечатления. Но, увидев своими глазами беговую лошадь - легкий ее скок, пар из ноздрей, торопливый ритмичный стук копыт, мелькание спиц колес- я загорелся желанием посетить бега, которые проводились каждую зиму на льду озера Зарасай, расположенного неподалеку. Хотелось мне посмотреть и на знаменитый на всю Литву тысячелетний дуб Стелмужис, под которым в древности литовцы приносили человеческие жертвы. Но из-за нервной суеты с бурением ни того, ни другого увидеть не удалось. О чем жалею до сих пор...
Но все, что может закончиться, когда-либо заканчивается. Закончили мы и этот объект, но особого удовлетворения я не испытывал. В начале весны я вернулся в Москву, сдал материалы, отчитался по финансам и стал готовиться к новому объекту. На этот раз предстояло ехать в Казахстан в город Капчагай.
На новый объект я уехал первым. Надо было оформить счет в банке, представиться соответствующим инстанциям и местным органам власти, подыскать жилье для экспедиции и арендовать транспорт, посетить местную санэпидемстанцию на предмет ознакомления с эпидемической обстановкой. В общем, хлопот хватало. Дня два-три я пробыл в Алма-Ате. В городе было как-то тревожно - год назад здесь прокатились националистические выступления казахской молодежи. Об этом, разумеется, СМИ молчали, и я узнал подробности от русских людей, которые жили в Алма-Ате. Первым секретарем Компартии Казахстана тогда был Динмухамед Кунаев, который жестко расправился с бунтующей молодежью. И, хотя, город внешне успокоился, недоброжелательность к русским чувствовалась повсеместно.
(Спустя несколько лет Кунаев был отстранен от должности. И снова казахская молодежь взорвалась и устроила бесчинства, посчитав, что ее национальные чувства задеты. И снова их гнев и негодование обратились против русских. К националистическим требованиям было добавлено требование о возвращение Кунаева).
...Капчагай запомнился мне плохо. Помнятся смутно лишь стандартные пятиэтажки и песчаные пустыри с редкими хилыми деревьями. Жилье экспедиции нашли в поселке Первомайском, на берегу Капчагайского водохранилища, рядом с объектом. Я сразу же и уехал туда. Выделили нам большой спортивный зал поселковой школы, находящийся в отдельном здании. Зал занимал лишь часть здания, а в другой его части было несколько комнат. Одну из них я и занял для себя. Здесь была и моя спальня, и кабинет, и склад для экспедиционного оборудования. В тот же день отправил телеграмму в Москву, извещая руководство о том, что экспедиция может выезжать.
Вскоре прибыли и наши ребята. Веселые как дети - побыли с семьями, отдохнули немного и вновь почувствовали неудержимую охоту к перемене мест. Вот и радовались новому объекту, новым впечатлениям, весеннему солнцу и синей глади Капчагайского водохранилища.
Потом начались трудовые будни.
Иногда через нашу площадку прогоняли скот: катились грязными шариками овцы в бесконечных отарах, неторопливо шли в клочьях зимней шерсти нагруженные верблюды, презрительно смотря куда-то вдаль, чабаны в засаленных халатах, ватных штанах и зимних малахаях трусили на низкорослых пузатых лошадках. Иногда они останавливались здесь на ночевки, ставили юрты и разжигали костры.
Как-то я заглянул в одну из юрт: кошмы старые, закопченные, пахнет дымом и прогорклым бараньим жиром, валяются набитые чем-то грязные тюки или мешки...
Как потом мне объяснили местные жители, вдоль реки Или (на ней находится водохранилище)казахи сотни лет осуществляли сезонной перегон скота. И я как-то очень ярко представил бесконечную череду веков, бескрайнюю песчаную равнину, черные от солнца и дыма костров лица пастухов, огромные отары... Проходят столетия, но ничего не меняется в этой кочевой жизни.
Но этот сезонный перегон скота доводил до неистовства наших топографов: вытаптывались все теодолитные точки и исчезали вешки - должно быть, чабаны их собирали на костры. И приходилось все начинать сначала.
Потом пришла изматывающая жара, суховеи, тоска по дому... В общем, все как всегда в нашей кочевой экспедиционной жизни.
Наш институт сумел договориться с алмаатинским ЦТИСИЗом, и к нам приехала буровая установка. Водителя я уже не помню, но вот буровой мастер запомнился. Это был толстый рыхлый казах моего возраста(а я тогда был еще молод). Запомнилось и имя казаха, и отчество - Аукен Супьянович. Но фамилию почему-то забыл. Помню, что я часто играл с ним в шахматы, и когда я теснил его фигуры на доске, он, отступая, всякий раз повторял:
-Вертаюсь на базу!
Давая отпор моим фигурам, он непременно говорил:
-А мы не побоиза! А мы вот так!
Недавние события в Алма-Ате и национальные вопросы мы как-то взаимно замалчивали. И дело было даже не в том, что я опасался затрагивать эту тему. Я имел собственную твердую точку зрения на все это, и мне не нужны были чужие доводы или оправдания. На современных интернетовских форумах популярна аббревиатура ИМХО, которая в вольном русском переводе звучит так: ИМЕЮ МНЕНИЕ, ХРЕН ОСПОРИШЬ. Вот и я имел подобное ИМХО. Аукен молчал по той простой причине, что ему, видимо, просто нечего было сказать, что хотя бы немного оправдывало казахских националистов.
Любил Аукен порассуждать о том, что ему не нужны ни дороги, ни заводы, ни города, ни иные блага цивилизации. Ему нужны были лишь отары, табуны и просторы для кочевки. Все, что нужно для жизни, и даже больше, он собирался приобрести за счет продажи скота.
(Во всех декларациях Аукена легко прочитывался и скрытый посыл его рассуждений - меньше всего ему нужны были русские, которые нарушили вековой уклад кочевников...)
Вспоминая прокопченную и вонючую юрту, которую я видел на нашей площадке, я с сомнением относился к его доводам - долго ли он проживет в таких условиях? В городской квартире -как ни отрицай цивилизацию! - все же комфортней.
Да и трудно было представить тучного Аукена верхом на лошади- он постоянно ездил на своей буровой машине и уже отвык от другого вида передвижения.
Сомнения вызывали и его наивные надежды на то, что отгонное животноводство (кажется, так называется круглогодичный выпас скота на больших территориях) обеспечит процветание целому народу. И я приводил ему как пример Арабские эмираты, которые так и остались бы нищими феодальными образованиями, если бы не нефть и газ. И продавая только верблюдов и баранов, они никогда не достигли бы нынешнего уровня благосостояния.
Он соглашался с этим, но продолжал упорствовать в желании жить как его далекие предки. И даже упомянул своего деда, который был баем и владел когда-то обширными землями. Тут все стало понятно: Аукен не собирался сам пасти свои стада и месяцами кочевать по степи. Это за него делали бы чернокостные люди. А он, белая кость, степной феодал, властвовал бы над всем этим.
(Заговорил я о белокостных казахах и вспомнил нашего знаменитого славянофила - Аксакова. Его фамилия образована от слов ак сак - белая кость. Татары или ногаи были его дальние предки, должно быть, при Иване Грозном переселились в Россию. Родственниками приходились Аукену. Но Аукен, как помнится мне, в отличии от Аксакова никогда не высказывал особого желания созидать единый славянский мир)
Но все же, признание Аукена меня заинтересовало и вызвало любопытство к нему - все же, представитель степной аристократии! Земли, положим, он не унаследовал от своих предков, но вот дух и мировоззрение многих поколений знатных кочевников должны были как-то проявляться в нем. И не на таком примитивном уровне, как сейчас. И я все старался разговорить его, чтобы услышать нечто сокровенное, из самых потаенных глубин его байской души. Но так и не услышал...
***
Экспедиция начала уставать.
Ребята возвращались с работы хмурые и раздраженные. Оживленные разговоры, которые мы вели вечерами, стали вялыми и неинтересными, а вскоре и вовсе прекратились. Ситуация понятная - тяжело месяцами сохранять ровное настроение без семьи, без нормального отдыха, среди опостылевших рож. Из Москвы жены шлют письма, полные упреков по поводу отсутствия мужей, жалуются на одиночество, на то, что некому помочь по дому, на своеволие подрастающих детей, которые совсем отбились от рук без отца. И это тоже не прибавляло душевного равновесия. Начались какие-то мелкие ссоры между сотрудниками, нарастало взаимное отчуждение. Ребята стали раздраженно реагировать на мои распоряжения...
Как я чувствовал, бунт на корабле начал созревать: еще немного, и все может кончиться самым непредсказуемым образом.
В нашем изыскательском отделе был памятный случай. Начальник партии Розанов (к сожалению, так и не побеседовал с ним и не узнал, был ли он родственником знаменитого философа)упустил ситуацию , и страсти в экспедиции накалились до высокого градуса, и все недовольство обратилось против него. Он не смог морально противостоять двум десяткам раздраженных мужиков, не смог найти слова убеждения или примирения. Он просто растерялся. Когда ему заехали в глаз, то дух его совсем ослаб и он бросился в свою комнату и забаррикадировался. И отсиживался там четыре дня. Что ел, что пил, как ходил в туалет? - потом эта тема долго обсуждалась среди сотрудников отдела. Время от времени изыскатели рвались к нему в комнату, пытались выбить дверь, чтобы продолжить начатый интересный разговор, но, на счастье Розанова, дверь оказалась прочной. Однажды ночью он сумел бежать: дождался, когда экспедиция затихнет, выбрался из своей комнаты, добрался до станции и уехал в Москву. Не знаю, как он оправдывался перед начальством, но его оставили в отделе. Правда, всего лишь в должности инженера.
(Заговорил я о Розанове, и вспомнилось мне, что двух потомков философа Флоренского я встречал в наши дни и общался с ними - интересные люди! Правда, они были не прямые потомки Павла, а его брата. Но интеллектом обладали изрядным. Гены, однако...)
Как я чувствовал, и у меня в экспедиции дело шло к подобному варианту. И следовало упредить ситуацию.
Тут я должен пояснить, что заботился я не только о том, как самому избежать ситуации, случившейся с Розановым. Конечно, получать по морде от подчиненных - дело весьма скверное и унизительное, и этого не следовало допускать. Это означало бы полную потерю авторитета среди подчиненных, приобретенную вследствие этого психологическую неуверенность и, как итог, конец карьеры. Но, было и нечто более важное - это своевременное выполнение производственного задания. В наше время выполнение в сроки задания было главным показателем успешности твоей работы. А если в партии царит разлад и полная анархия, то сроки сдачи объекта будут обязательно сорваны. И в этом случае итог тот же - конец карьеры.
Как ни крути, но работу дня на два, на три придется прекратить. Коллективу нужна разрядка, которая снимет негативные эмоции. Как снять психологический негатив - сомнений не было. Только хорошая коллективная пьянка!
Были сомнения лишь в том, где ее проводить? В том поселке, где мы жили? Но этот вариант отпадал сразу. Напьются ребята, начнут вести себя неадекватно, будут шуметь, орать... Разбудят весь поселок, местные жители начнут милицию вызывать, а потом от местной администрации полетят письма в Алма-Ату, а там и до Москвы дойдут преувеличенные жалобы на недостойное поведения московской изыскательской экспедиции. И буду я, как начальник партии, по полной программе отвечать за своих подчиненных. А если мордобой случится - а он обязательно случится! - и дело дойдет до местной администрации, тогда меня просто с позором выгонят из отдела.
Поехать в Капчагай и несколько часов провести всей экспедицией в кафе? Но снова опасался я пьяных дебошей своих подчиненных, вмешательства милиции и местных органов власти.
Вот если бы съездить куда-нибудь на природу и устроить, так сказать, пикник на обочине, вдали от посторонних глаз. Да куда ехать в степи - кругом песок, чахлые кустики полыни, жара. На водохранилище мы уже насмотрелись, и ни у кого не было желания ехать за несколько километров, чтобы смотреть на те же низкие песчаные берега, унылые степные просторы и неподвижную водную гладь...
За вечерними шахматами я поинтересовался у Аукена, куда можно съездить и посмотреть что-то интересное?
-Каньоны подойдут? - с ходу предложил он.
Как он пояснил далее, километрах в сорока-пятидесяти от Капчагая вниз по Или располагаются живописные каньоны. Есть на что посмотреть, да и порыбачить можно.
Идея мне очень понравилась. Увезу свою ораву в безлюдье, развлекутся немного среди живописных ландшафтов, и пусть они там нажираются и куролесят вдали от посторонних глаз.
На следующий день я съездил в Алма-Ату, закупил провизию и водку. Водку я за свой счет выставил экспедиции. Жест понравился и был коллективом одобрен. Согласились поехать и на каньоны. Обстановка стала немного веселей.
На следующее утро на своей экспедиционной машине мы выехали на каньоны. Аукен сидел в кабине и указывал путь- вроде как караванщик Али из известной песни. За Капчагаем асфальт кончился, и наш экспедиционный УАЗ-66, поднимая пыль, катил по бескрайней степи, которая простиралась до самого горизонта. Местами колея едва угадывалась. Спускались с одного песчаного холма, поднимались на другой и так часа два. Кругом степь да степь, и даже признаков реки нет.
Я стал беспокоиться - не заблудился ли Аукен? Но неожиданно песчаная равнина как бы расступилась и стал виден огромный провал - вот он, каньон!
Когда машина подошла ближе, то каньон открылся во всей своей дикой и притягательной красоте. Каменные стены прямо от песка уходили метров на сто-сто пятьдесят вниз, а там среди нагромождения скал шумно неслись потоки воды, поднимая брызги и пену. Красота неописуемая! И вправо, и влево, насколько хватало глаз, пролегала эта гигантская трещина среди ровной степи.
Ничего подобного раньше я не встречал, поэтому мог сравнить лишь с Большим Колорадским каньоном, который видел на фотографиях. Правда, Илийский каньон был раз в несколько меньше, но и от него захватывало дух.
Еще несколько километров мы ехали вдоль обрыва - Аукен искал спуск к реке. Когда спуск нашелся, то от вида немыслимо узкой полоски, серпантином уходящей вниз, мне стало не по себе. Это самоубийство спускаться здесь на машине! Я не хотел получить несколько трупов, поэтому распорядился всем покинуть машину и спускаться пешком. После некоторого препирательства изыскатели все же попрыгали из кузова и с недовольными мордами столпились у обрыва. Я хотел, чтобы машина осталась наверху, но народ стал категорически протестовать - никому не хотелось тащить на себе провизию, водку, пару палаток, спальные мешки и котелки, которые мы запасливо взяли с собой. Взяли мы с собой и дрова - и перспектива тащить вниз еще и дрова переполнила чашу недовольства коллектива. И мои подчиненные уже стали выражать свой протест раздраженным матерком.
Я уступил и разрешил водителю спускаться. Наш УАЗ, угрожающе кренясь то на левый, то на правый борт осторожно двинулся вниз. Смотрелся он сверху каким-то неловким жучком, с трудом ползущим по каменистому склону. С особенным напряжением он преодолевал крутые повороты на серпантине: видно было как водитель судорожно крутит руль, выкручивая колеса, слышно было, как скрежетали тормоза и коробка передач.. Не знаю, сколько седых волос появилось на моей голове, пока машина спускалась вниз, но когда она остановилась у реки, я испытал огромнейшее облегчение. И сразу почувствовал, что и мне нужен отдых.
Следом за машиной спустились и мы. Аукен сразу же принялся за плов, а остальные стали отдыхать.
Ребята полезли в реку, чтобы искупаться, но вода была слишком холодной, поэтому купание не удалось. Не удалась и рыбалка - течение быстрое, поплавки удочек стремительно уносило вниз без каких-либо признаков поклевки... Ничего иного не оставалось, как приняться за главное, ради чего все и приехали сюда, -за водку.
Вот здесь все и удалось!
Как всегда в подобных случаях, я выпил свои сто грамм и больше не принимал. Нужно же было кому-то оставаться трезвым и здравомыслящим среди всеобщего веселья! К тому же, не хотелось терять лицо перед коллективом. А в непомерном хмелю всякое могло быть- не то сказал, повел себя не так. А после начнутся едкие замечания и подначки, и войдешь ты надолго в устный фольклор изыскательского отдела института. Поэтому я и держал себя в руках.
Когда веселье было в разгаре, я покинул ребят и пошел бродить по берегу - обрывы и скалы каньона, шум воды, пряный аромат цветущей джиды - под вечер он чувствовался особенно сильно. Все это настраивало на особый лад: грусть по дому, по жене, по каким-то несбывшимся юношеским мечтам...
В лагерь вернулся уже с заходом солнца. Было подозрительно тихо. Первым попался потомок степных аристократов. Он мешком лежал на спальнике- видимо, уже не было сил залезть внутрь- и безмятежно храпел. Прошелся я по лагерю, заглянул в палатки, пересчитал всех по головам - двух не хватало! Обеспокоенно прошелся по берегу реки - где их искать? И вдруг слышу за палаткой злой и веселый голос топографа Толи Скворцова:
-Кулак у меня меньше твоего, но если заеду - мало не покажется!
Бросаюсь туда с целью прекратить мордобой, и вижу такую картину: Толя с другим топографом, Саней Кураковым, сидят обнявшись на камнях, в руках кружки. Саня, здоровенный жилистый мужик по прозвищу Кабан, беззлобно посмеивается над словами Толи. Кабан свою силу знает, поэтому всегда спокоен в подобных ситуациях, и задиристость Толи его веселит. Они чокаются и пьют, запрокидывая головы к звездному небу. Ну, прямо живая иллюстрация к знаменитой фразе философа Канта!
От сердца у меня отлегло. Я давно замечал некоторое взаимное отчуждение между ними, а сейчас, видимо, они помирились. Но Толя был довольно самолюбивым человеком, и ему трудно было переступить через свою обиду, поэтому он демонстрировал Кабану свою нарочито отстраненную позицию: готов и к миру, а если надо, то готов и к войне!
Хорошо, что они помирились. Мир и гармония понемногу устанавливаются в экспедиции!
Успокоенный вернулся к костру, заглянул в казан - все, собаки, сожрали! Подогрел себе чаю на костре, налил кружку, пошарил по пакетам в поисках печенья или сахара - нету! - попил с черным хлебом и ушел в скалы, прихватив спальный мешок. Там его развернул, снял сапоги и залез в одежде внутрь. Справа неумолчно шумела вода, вверху блестящая россыпь звезд, ароматы плывут в каньоне. Если смотреть долго на ночное небо, то можно увидеть и крошечные светящиеся точки, быстро и бесшумно скользящие среди звезд, - это спутники...
Глаза сомкнулись.
***
Утро для экспедиции было тяжелым.
Глядя на помятые лица своих подчиненных и их вялые движения, я понял, что к обеду, как я планировал, вряд ли удастся выехать отсюда. Несколько оживило ребят появление трех бутылок, предусмотрительно припрятанных мною. Как я понимал, мой широкий жест придал ощутимый импульс и динамику ситуации, но отложил отъезд еще на более неопределенное время. Но я с этим уже смирился.
Когда ребята подтянулись к костру опохмеляться, я обратил внимание на то, что топографический рабочий Заколодяжный как-то стыдливо прячется за спинами других. Старается не попадаться мне на глаза. Присмотрелся... ага! бланш ему серьезный подвесили под глаз. Хорошая ручная работа! Значит, все же, игры молодецкие вчера имели место быть! Все идет строго по алгоритму, отработанному годами. Я даже немного обрадовался - хотя бы в этом стабильность и надежность. Психологические законы экспедиционной жизни работают надежно, как швейцарские часы! Единственно плохо то, что я просмотрел ситуацию- ставлю себе минус, как руководителю. Надо будет завтра разобраться. Не стоит допускать новых конфликтов. Если виноват Заколодяжный, то пожалуй, отправлю я его в Москву. Парень он неуравновешенный, к тому же совершенно не управляемый. Много неприятных ситуаций возникало с ним. Я это уже испытал на других объектах и стал уставать от него.
Я даже с затаенным удовольствием представил себе, как я завтра изрядно надеру ему хвост, потом отвезу в Алма-Ату, куплю ему билет и отправлю его, к чертовой матери, в Москву! Правда, придется звонить в Москву и объяснять руководству, чем мотивировано мое решение. А начальник отдела человек новой формации, любит отточенные формулировки и безупречную логику доводов... Придется постараться и выдать ему нечто сверх убедительное. Нужны железобетонные доводы. И искать их нужно здесь же, в тесном кругу моих нетрезвых соратников.
И я стал более внимательно осматривать лица ребят, стараясь определить, с кем Заколодяжный вчера сатисфакцию имел? Лица, хотя и помятые изрядно, но чистые вроде... но вот у бурмастера Ухоботова (ну, и фамилия! но парень хороший) костяшки правой руки разбиты. Так, так... картина проясняется и круг поисков сужается! Теперь можно и чаю попить и обдумать, как завтра вести с ним профилактический разговор.
Пока экспедиция опохмелялась и собирала волю в кулак для возвращения на базу, я снова ушел бродить по каньону. Вчера ходил вниз по течению реки, сейчас же решил пойти вверх.
Долго пробирался среди камней и скал, иногда шел водой, поскольку по скалам пройти было невозможно. Любовался дикой мощью каньона. Время от времени скалы расступались - это врезались в каньон боковые ущелья. В одно из таких ущелий - оно было пошире остальных - я решил заглянуть. Как помнится, было оно шириной метров пятьдесят и длиной около трехсот. Я двинулся по дну ущелья, которое круто поднималось вверх, сужалось и заканчивалось нагромождением больших камней. Остановился я у этих камней - до самого верха еще метров семьдесят- и после некоторого раздумья решил подняться выше. Полез. Поднялся довольно быстро и удачно до какой-то каменной площадки - те же скалы, огромные камни лежат повсюду, между камнями кустики степных трав. До самого верха оставалось еще метров двадцать.
Отдохнул немного я на этой площадке, полюбовался величественным видом отвесных скал и стал искать, каким путем можно подняться еще выше. Но пути вверх не было -надо мной нависали почти отвесные стены. Упрямо стал пробираться среди камней, стремясь найти удобное место для подъема. И тут в скале я увидел какое-то отверстие. Подошел ближе- отверстие было круглой формы и диаметром около двух метров. Круг не идеальный, но довольно правильный, края сглажены... Пещера? Заглянул внутрь - в полутьме угадывалось, что пещера уходит куда-то в каменную глубь, и тянуло оттуда влажной прохладой. Крикнул туда по детской привычке - оттуда отозвалось раскатистое гулкое эхо.
Любопытство повлекло меня дальше, и я шагнул в пещеру. Когда глаза немного привыкли к темноте, я разглядел ее: если это и была пещера, то напоминала она больше каменную трубу или туннель, который с небольшим уклоном, около 10-15 градусов, уходил вниз.
Помнится, что особого удивления этот туннель у меня не вызвал. Я почему-то решил, что он образовался в результате естественных причин: тысячи лет потоки воды низвергались в ущелье и промыли в слабых осадочных породах этот туннель. Хотя сейчас, по прошествии многих лет, я так не думаю.
Я двинулся дальше. Через десяток шагов я почувствовал, что под ногами скользко - в прохладной каменной толще вода конденсировалась на стенках, оттуда стекала на пол и увлажняла камень. Но это не остановило меня - упираясь руками в противоположенные стенки, я продолжал свой путь. Помнится, камень под руками был очень гладким, а диаметр туннеля был постоянным. Свет, хотя и слабый, позволял разглядеть ровные округлые стены. Пока я шел, размаха моих рук всегда хватало для твердого упора, никаких неожиданных сужений или расширений стен не было. Это так же подтверждало то, что диаметр туннеля (или пещеры) оставался постоянным.
Прошел еще шагов двадцать-тридцать - впереди стало светлее. Еще через десяток шагов стал виден свет из круглого отверстия - туннель заканчивался метрах в пятидесяти впереди. Но с этого места уклон туннеля стал больше - он увеличился градусов до 25-30.. Как я мог понять, противоположенный его конец выходил в то же ущелье, по которому я попал сюда. Я постоял некоторое время на перегибе уклонов, потом все же решился продолжить спуск. Сделал десяток осторожных шагов и понял, что дальше идти не могу: под ногами сочилась тонкими струйками вода, стены туннеля стали мокрыми - не то что держаться, упираться в них было уже опасно.
Я остановился и решил возвращаться обратно. Для этого нужно было развернуться. Но сделав несколько попыток, я понял, что развернуться не могу - под ногами вода, под руками скользкий камень -одно неосторожное движение, и я как по маслу покачусь вниз в ущелье. Как я оценил на глаз, противоположенный конец туннеля выходил не на дно ущелья, а метров на сорок выше его. Шансов выжить при падении с такой высоты не было никаких.
Некоторое время я стоял, стараясь собраться с духом. И вдруг остро осознал, что у меня нет сил даже оторвать руки от скользкого камня. Пришло ощущение жуткой беспомощности.
Признаюсь, я запаниковал, задрожали руки...
Но потом вспомнил тех, кому я дорог, собрал волю, успокоился и унял дрожь. Нужно было как-то выбираться из туннеля. А для этого нужно было решиться на первый шаг.
Разворачиваться я не рискнул, поэтому решил пятиться назад. Минуту или десять - время текло как-то странно в этот момент - я собирался с силами. С каким-то жутким напряжением воли я оторвал одну ногу от камня и осторожно отодвинул ее назад. Потом отодвинул назад одну ладонь, другую... С замиранием сердца от ожидания падения, уперся ладонями в скользкий камень, напряг ногу и подал тело немного назад. Это был всего лишь первый шаг...
С неимоверным трудом добрался до перегиба уклонов. Когда я все же миновал его, то пришло уверенное осознание того, что все будет хорошо...
Когда я спускался в ущелье, то все старался увидеть на скалах выход туннеля. Но так и не увидел.
Вечером экспедиция наконец-то собралась с силами и погрузилась в машину. И наш УАЗ, угрожающе кренясь, рыча мотором и скрежеща коробкой передач, стал карабкаться вверх по серпантину узкой дороги. И временами у меня все холодело внутри от нехороших ожиданий. И добавлялись все новые и новые седые волосы.
Когда машина выбралась из ущелья, я успокоился. Машина набирала скорость, и клубы пыли повисли сзади. Я бросил последний взгляд на исчезающие среди степной равнины каньоны - доведется ли снова приехать сюда?
***
Впоследствии я часто возвращался мыслями к этому туннелю и приходил к убеждению, что он не мог быть естественного происхождения:
во-первых, одинаковый диаметр по всей его длине свидетельствовал не о стихийном размыве скальных пород водой, а о вмешательстве техники;
во-вторых, хорошо выдержанный уклон на двух его участках снова отвергал водные потоки;
в-третьих, камень в туннеле, как мне помнится, был довольно плотный -возможно, это был если и не гранит, то, по крайней мере, доломит. Так ровно проточить вода его не могла;
в-четвертых, вода не могла в однородной каменной массе размыть столь длинный и равномерно округлый проход;
в-пятых, если вода проточила этот туннель, то она должна была поступать туда по какому-то руслу, но и следов этого древнего русла я там не видел.
Если не вода, то кто и когда проложил этот туннель? И с какой целью?
Он был проложен не в наше время - об этом говорило отсутствие следов машинной обработки камня (пропилы от фрез или сколы от работы отбойными молотками).
Запомнилось мне и следующее: туннель располагался среди скал, и к нему не было никаких удобных и пологих подъездных дорог. А если нет дорог, то как доставили на это место технику и оборудование для работы?
У меня есть только вопросы и ни одного ответа на них. Сохранилось до сих пор и желание найти эти ответы. Если найдутся люди, которые заинтересуются этим туннелем, то я готов к сотрудничеству.