Как только открылась дверь, Пётр Яковлевич нашёл глазами Германа и смотрел только на него. Тот был растрёпанный, красный, злой.
– Герман? – с тревогой позвал Гранин. – Всё в порядке? – с надеждой спросил он.
– Нет! Ничего не в порядке! – звонким своим голосом рявкнул Розен в ответ. И даже топнул ногой – совершенно по-детски. – Я подожду тебя внизу, – уже ледяным тоном добавил он. Схватил с вешалки пальто и вылетел за дверь, оставляя Гранина с Вием наедине.
То, что Германа так швыряет из крайности в крайность, напугало Петра Яковлевича ещё больше.
– Что здесь произошло? – подозрительно уставился он на Вия.
Тот душевно улыбнулся, захлопнул дверь и шагнул к Гранину почти вплотную.
– К сожалению, ничего. – Он поднял руку – медленно, как в танце – и невесомо прикоснулся к гранинской щеке. – Выпили, посидели, о делах наших скорбных покалякали…
Голос Вия стаял в шёпот, рука его продолжала скользить вниз – не прикасаясь толком, но – Боже мой! – это было такое ощутимое движение! Наверное, так вода чувствует притяжение Луны, поднимаясь на цыпочки, когда та проходит мимо. Прикосновения Германа были совсем другими – они приносили радость. Его страсть была светлой, лёгкой, воздушной, как порхание бабочки, и оставляла сладкое ощущение счастья. От виевой ласки было тяжело, томно, как от болезни. Она походила на гипноз, который безволил тело – безо всякой притом агрессии – так что сопротивляться желания и не возникало. Даже когда виева ладонь легла тёплой свинцовой тяжестью на «самое дорогое» и просто осталась там, в паху, не появилось ощущения опасности, чего-то инородного, от чего надо срочно избавиться, оттолкнуть. Сам Вий, похоже, впал в подобие транса: он не смотрел в глаза – скорее, куда-то в себя, рассеянно зацепившись взглядом за гранинский подбородок, вторая рука его двигалась будто сама по себе – всё также невесомо и ощутимо одновременно. Гранин оцепенел и просто стоял, позволяя чужому телу взаимодействовать с собой.
– Ты боишься. – Голос Вия влился в уши, не нарушая гипнотического пространства, в котором они оба зависли. – Правильно делаешь, Гранин. Розен, конечно, ребёнок. Не злой. И жестокость его детская. Но разве от этого легче? А?
– Я знаю, – зачем-то ответил Гранин.
– Знаешь, так беги, – шепнул Вий. И заглянул, наконец, в глаза. Но лучше б он этого не делал, потому что от взгляда его стало страшно. По-настоящему. Как будто Герман его уже бросил.
– Нет, – твёрдо ответил Гранин. И как будто проснулся. И успел уловить в виевых глазах разочарование, скуку и злость до того, как тот отступил, опуская взгляд.
– До встречи, Гранин, – снисходительно бросил Вий, отпирая дверь и с поклоном распахивая её перед гостем. – Ты сам выбрал. Теперь я точно знаю, что ты снова придёшь. Поверь, у тебя будет повод.
Пётр Яковлевич помедлил на пороге, но так ничего и не спросил – вышел, не оглянулся. Медленно спустился вниз, тяжело роняя себя со ступеньки на ступеньку. И едва не прошёл мимо Германа, который, поникнув головой и плечами, стоял под лестницей. Если бы тот не вскинулся, услышав его шаги, не сверкнул в полутьме глазами, так и прошёл бы мимо.
– Зачем ты прибежал? – Взгляд колючий и злой. – Проверяешь меня? Не можешь меня не пасти?
Гранин нерешительно шагнул в неуютный подвальный полумрак.
– Что? Нет. Я… испугался. Прости, если не нужно было. Ты пьян? – Вблизи от Германа отчётливо пахло алкоголем.
– Нет, – обиженно буркнул тот.
– Но ты пил?
– Да.
– Пил, но не пьян. Хорошо, я понял, – примирительно улыбнулся Пётр Яковлевич. – Можно тебя обнять? Или я теперь… отлучён?
Розен вскинулся снова – на этот раз взволнованно – и нетерпеливо потянулся навстречу. Обнимать Германа было таким счастьем – как будто домой вернулся. Пётр Яковлевич зарылся носом под воротник и дышал Германом, как астматик дышит кислородом.
– Что он тебе сказал? – мрачно поинтересовался Розен.
– То же, что и все, – вздохнул Пётр Яковлевич. – Что ты плохой и непременно меня бросишь. Зачем ты к нему ходил?
Розен неожиданно расслабился, разулыбался. Взъерошил седые гранинские волосы, потом принялся их приглаживать.
– Я ему одну идею подкинул. Готов поспорить, что он побежит с ней к Главному.
– И что это нам даст? – озадачился Гранин.
– Это отвлечёт Главного и всех его ребят тоже. У нас будет фора.
– И что за идея?
– Ну, если вкратце, то суть её проста и банальна: не можешь уничтожить, возглавь.
– Серьёзно? – Гранин тоже развеселился. И с умилением Германа оглядел. – Иван Семёныч во главе армии троллей? Герман, ты всё-таки гений.
– И что мне за это полагается? – расцвёл тот.
– Любовь и восхищение, – честно ответил Гранин. Потому что и в самом деле так думал. И германовы губы оказались так близко, что нельзя было не поцеловать. Пётр Яковлевич совершенно забылся – что в чужом подъезде, что войти может, кто угодно – опомнился, только когда уже вытащил из брюк полы германовой рубашки, и то только потому, что почувствовал под ладонями, как кожа его покрывается мурашками от холода. Сразу включился режим защитника: Германа надо оберегать – от простуды, от недобрых взглядов – а не раздевать в стылом подъезде, куда каждую минуту могут войти злые люди.
– Прости, прости, – забормотал он, пытаясь привести розеновскую одежду в порядок. Перемежая эти попытки жаркими поцелуями.
– Надеюсь, ты просишь прощения за то, что остановился? – недовольно пробормотал Розен. – Оставь, я просто застегну пальто, – смирился он, поняв, что Пётр Яковлевич так и не может решить, одевать или раздевать, и попеременно делает то одно, то другое, в зависимости от того опомнился он или снова увлёкся.
– Хорошо, – с трудом оторвался от него Гранин. – Пойдём домой. – Он сам запахнул кашемировый германов шарф, застегнул пальто. И даже перчатки на его ледяные руки натянул.
За дверью подъезда пахло снегом и холодом. С крыш всё также шумно лились водопады, под ногами хлюпала снежная каша, но на зонт тяжёлый от влаги снег ложился неслышно – лепился, пока не начинал под собственным весом съезжать и плюхаться в лужи.
У Германа снова испортилось настроение. Он ненавидел Вия, ненавидел себя и эту промозглую, стылую недозиму тоже. После неосторожно выпитого ему казалось на улице слишком холодно – так причудливо реагировал его непредсказуемый организм на алкоголь. Розен злился, что Гранин наверняка чувствует, как он дрожит. Ведь он прижимался к нему под зонтом, стараясь шагать в ногу, чтобы соприкасаться теснее, но лужи постоянно их разлучали и это тоже выводило из себя.
Оказавшись в метро, Розен выдохнул и посветлел, и удивился на себя. Списал всё на подозрительный виев ликёр, в который тот нацедил собственного яду – не иначе. Чтобы отвлечься, он принялся разглядывать людей. Толкнул Гранина в бок локтем:
– Как ты думаешь, что связывает этих людей?
– Ну… они пара, – глубокомысленно заключил Гранин, пытаясь понять, почему Герман обратил внимание на этих мужчину и женщину.
– Ха! Это и дураку ясно! – просиял Розен. – Но что именно делает их парой? Любовь, привычка?
– Привычка, – решительно заключил Гранин.
– А эти? – Розен незаметно показал на ещё одну парочку.
– Эти просто считают друг друга подходящими по статусу и по цене.
Парень и девушка, действительно, смотрели на других свысока, держались за руки так, будто на них были направлены объективы фотокамер.
– Ты чувствуешь, да? – обрадовался Розен. – А вон те? – Он дёрнул Гранина за рукав, заставляя его сесть на скамью.
– Эти играют в отношения. Женщина самоутверждается.
– А вот эти двое?
– Боятся одиночества.
– А эти?
– От скуки вместе. Они, скорее, приятели.
– Так. А вон там, видишь, студенты?
– Схватились друг за друга, чтобы не выглядеть неполноценными в своей среде.
Розен ещё долго вылавливал в толпе идущих мимо людей разные пары и Гранин, сам удивляя себя, бойко описывал нюансы их взаимоотношений. Судя по довольному виду Германа, попадал он каждый раз в десятку. Пётр Яковлевич увлёкся и уже не задумывался, зачем они это делают, когда Розен молча ткнул в очередную проходящую по залу пару.
– Эти любят друг друга. Берегут. Между ними есть сердечная связь, – твёрдо ответил Гранин. И вопросительно глянул на Германа, который продолжал многозначительно молчать. – Я ошибся, да?
– Нет, – качнул головой Розен. – Просто заметь, сколько прошло пар, и только этих связывает Любовь. Ты понимаешь, какие мы с тобой счастливые?