17
Кровать Гришина, видимо, какая-то особенная, аура у нее определенная. На нее кладут бывших моих знакомцев, причем из числа мне совсем не симпатичных. И это странно, потому что людей хороших из числа моих знакомых, в десятки раз больше, чем вот таких – не очень. Мнение мое сугубо субъективное, потому принимать его во внимание не стоит, любой человек может казаться кому-то не самым приятным, а кто-то может любить его самозабвенно и ради него пойти на что угодно. То ли любовь застилает разум, то ли ненависть. Да нет, любое сильное чувство застилает. У меня, кстати, никаких сильных чувств по отношению к Сереже нет. Его положили взамен Григория, еще, когда у меня был Виктор. Сережа питал ко мне чувства идентичные, но все же поздоровался со мной, кивнул головой. Рот открыть не мог, лицо искажено гримасой болезненного сочувствия себе, как при такой боли можно что-либо говорить. Сердце прихватило. Жалко Сережу. Потом сестра рассказала, что, когда он доедал четырнадцатый чебурек дома на ужин, у него вдруг закружилась голова и сердце как-то тревожно застучало. Ему повезло, скорая спасла его, все-таки работник системы муниципальной власти. Я когда-то тоже там работал, печали о том, что когда-то, во мне нет.
Нравственные ценности для каждого определяются в процессе воспитания, так говорят, я полагаю, что за те тысячелетия, что бродит человек по земле, они хотя бы в малой доле должны передаваться и с генами. Но бывает так, что гены уродились не те, а воспитание жило в соседнем доме. В нашем поселке, в этом многонациональном, полубандитском хаосе, жила безоговорочная, не поддающаяся сомнениям установка – мужики между собой о женщинах не говорят, а если говорят, то только хорошее. Сережа родился в городе, и вырос, и вот теперь живет. О каких-то там поселках не слышал. Он был человеком открытым, он рассказывал.
Ему за сорок, он компьютерщик. Специалист такой. Ему нравится ликвидировать сбои компьютерные, особенно у женщин, и очень нравится, когда они сидят в отдельном кабинете. Он становится за креслом, протягивая одну руку к клавишам, а вторую кладет на спинку и постепенно, не торопясь, наклоняется все ниже и ниже, ожидает реакции. Когда видит, что от него не отодвигаются, случайно переносит руку со спинки кресла на плечо, если не замечают и этого, рука опускается на грудь. И тут уж никуда не денешься, вспыхивает страсть.
Как-то во время обеденного перерыва я шел по пустому коридору и решил зайти к сотруднице поговорить, если она на месте. Толкнул дверь, а за ней мне открылась картина Гюстава Кюрбе «Происхождение мира», копия, даже волосы там, где кончается живот. Только живая и с головой, и на столе. Они испугались, женщина не вставала, не знала, как тут при мне встать. Так и лежала, прикрываясь руками. Ее лицо стало каким-то зеленым и мгновенно постарело на много лет, словно с него кто-то быстро сорвал пленку молодости. И Сережа испугался, быстро поднял штаны, дрожащими руками застегивал ремень.
Мне тоже было крайне неудобно;
- Извините, я случайно, и я ничего не видел. Обед, он у каждого своего меню. Только в следующий раз закрывайте двери на ключ во время обеда.
- Забыли, - буркнул Сережа.
Я ушел, больше в обеденные перерывы чужие двери не открывал. Жизнь тем и интересна, что каждый день чему-то учит. Бывает так, что повезет, и мы урок понимаем, но это редко, очень редко. Гораздо чаще методично и упорно бродим по граблям.
А у меня сегодня что-то вроде маленького бенефиса, кто-то, видимо, распространил билеты. Аж второй посетитель. Теперь пришел полицейский, вернее пришла. Молодая, уверенная в себе, нацеленная на искоренение и полную победу над преступностью. Погоны называли ее старшим лейтенантом. Любой бы ее испугался, глядя на твердо сжатые губы и результат долгих тренировок – металлический, сверлящий любой бетон, взгляд. Но вот эта струйка завитых волос, скользивших по левой щеке от виска до ключицы, в широко распахнутый воротник белой рубашки портила все. Свидетельствовала о маленьких слабостях, и еще она ей не шла, портила. Она была бы красива, вернее, она была красива, но локон отвлекал, портил впечатление, и даже не говорил, кричал об отсутствии вкуса. Мне рядом с ней было как-то неуютно, хотелось взять ножницы и отстричь эту злосчастную прядь. Надо бы ввести в школах полиции курс эстетики. Но как говорится – бодливой корове Бог рогов не дает. Не в моей компетенции утверждать учебный план школ полиции.
- Я к Вам.
Она села на стул, открыла сумочку, похожую на мини-ридикюль пятидесятых, достала блокнот в солидном кожаном переплете, ручку за двадцать копеек.
- Гражданин…
Я представился, выдержал паузу, спросил:
- А Вы кто?
Девушка молча вынула из нагрудного кармана удостоверение, раскрыла его, протянула к моему лицу. Летящим почерком было написано – Лимонкина Татьяна Ивановна.
- Мне поручено взять с Вас заявление об избиении, с той целью, чтобы возбудить уголовное дело по факту.
Не сразу ответил, фамилия впечатлила. Почему-то выплыло видение тачанок батьки Махно из той, Гражданской войны. И пошалить немного захотелось, вскипятить это однообразие больничных будней.
- Разве меня избили?
- Да. Мы получили извещение из приемного покоя о поступлении избитого гражданина. Был звонок дежурному от продавщицы о том, что вас избивает группа молодых людей. На место происшествия был выслан наряд. Когда он прибыл, Вас уже увезла скорая помощь, но факт вызова подтверждается аудиозаписью телефонного разговора дежурного с продавщицей. Есть и свидетели. Кстати, продавщица Вас знает.
- Это ошибка.
Старший лейтенант приподняла брови, изображая удивление, вопрос и некоторое, еле заметное, но все же, раздражение.
- Давайте я расскажу, как было дело.
Она согласно склонила голову к блокноту.
- В тот вечер у меня было плохое настроение. Вот у Вас бывает плохое настроение? – попытался я превратить монолог в беседу двух друзей.
Не получилось, в ответ молчание. Вынужденно продолжил:
- А у меня бывает. Не то, чтобы хронически, но иногда бывает. Причины не скажу. Не знаю. Да вроде и не было причины, день, как день. Но вот приехал после работы на стоянку и где-то как-то защемило. Непонятно о чем, но вдруг затосковалось почему-то. Сел на заднее сиденье, достал бутылку водки, открыл, выпил. Без закуски. Но не из горла, из горла бы не смог. Некрасиво это. Стаканчик нашел в бардачке, картонный. Откуда он там? Я таких лет сто не видел. Жаль, не вафельный, его можно было бы съесть. Не сразу, потом. Но как было, так было. Как на духу. Конечно, мог бы и дома выпить, но вот прижало, захотелось и все. Еще комнате моей не нравится, когда я один пью. Да и что тут необычного? Почти все мужики у нас на стоянке так делают. Приедут, поставят машину, опрокинут бутылку и домой, ужинать. Ну, я вот тоже пошел домой. До дома не далеко, так, метров пятьсот, может чуть больше. Прошел немного и мне вдруг показалось, что я пьянею, остановился, прислушался, да действительно, на глазах пьянею. Странно, непонятно даже. Отчего? Потом уже, здесь, когда анализировал, догадался – все это от плохого настроения, было бы хорошее - ни за что бы не опьянел. Все беды наши от психического состояния, все от нервов. Вот Вы, я думаю, никогда не нервничаете, потому и выглядите так хорошо, и наверняка не пьянеете так быстро. Но это я вот здесь понял, а тогда постоял немного и пошел вперед, к дому. Когда выпью, плохо вижу, наверное, дефект глазной. Раньше не было. Первый раз за рулем случилось, ночью ехал. Перед этим посидели в сауне с ребятами. Выпили хорошо, не так, как в этот раз, поэтому и поехал не на стоянку, а сразу домой. Еду и понимаю, что ничего не вижу, не дальше трех метров. Испугался, вдруг на кого наеду, машину поцарапаю. С тех пор пьяный за руль не сажусь. Но это я опять ушел в сторону. Возвращаюсь. Иду, как в тумане, встречные люди просто коконы какие-то, без лиц, без рук и без ног. Но я догадываюсь, что это люди, и старательно обхожу, не люблю ходить по людям.
А вот тополь почему-то увидел очень хорошо. Большой, зеленый, готов был каждый лист пересчитать. И было в нем что-то такое товарищеское, дружеское, близкое, что невыносимо захотелось его обнять. С людьми у меня такое бывает редко. Вдруг очень захочется обнять хорошего человека. Вот и Вас бы сейчас обнял. Хотите?
Округленные глаза полицейской говорили о том, что не очень. Рот открыть она почему-то не могла.
- Нет, так нет. Я не склонен к насилию. Так вот, обнять дерево, это у меня первый раз. Ну, подошел и обнял. Стою, обнимаю, и тут меня полностью, ну вот всего от ног до головы наполнило чувством любви ко всем людям, ко всем на всей Земле. Решил залезть на дерево и прокричать им всем об этой моей любви. И я полез, нелегко, конечно. А кому сейчас легко? Вот Вам легко? Поднялся метров на пять-шесть, может, больше. Не думаю. Остановился, следующий сучок оказался высоко, никак не мог дотянуться рукой. Подумал, что, может, хвостом дотянусь. Дурак! Как дотянешься хвостом, если рукой не можешь? Но был пьяный, туго соображал. Осторожно переступая с ветки на ветку, повернулся спиной к стволу, наклонился, чтобы хвосту удобнее было, не удержался и упал. Помню, как колотился о сучья, пытался ухватиться за них руками, реакции не хватило. Дальше ничего не помню. Пришел в себя в реанимации. Сейчас вот думаю, что повезло. Когда брат мой упал с кедра, ногу сломал, ему операцию под наркозом делали. Не люблю я наркоза.