W.H. Auden
Люди добрые, послушайте, и услышите рассказ
О чудесной жизни Барнаби, говорят, он был горазд
Танцевать, плясать и прыгать, как никто другой в стране
Ухо радуется песне, глаз – цветочкам по весне.
Он всюду собирал толпу
Вставали волосы на лбу
Прыжок шампанский, сот де Метц
И сот Лоррэн и сот Вивец
Его глаза сини и ясны
Ему все девушки прекрасны
Погрязнув на года в пороке
Проигрывает в кости. В роке
Он что-то спутал. На лихом коне
Насвистывая польку, мчался он
Когда увидел, подавив чуть слышный стон
Двух черных птиц на ветке в вышине.
Барнаби, - сказала первая ворона, -
Когда-нибудь повешен будет тоже.
Вторая каркнула: иначе быть не может;
Отправится он в ад во время оно.
Тут одолели Барнаби сомненья.
Раскаявшисть в ужасном самомненьи,
Воскликнул: mea culpa, горе мне
Нет мне отныне счастья на земле.
Вечерний воздух тих и сух
И тишина ласкает слух
За монастырскою стеной
Находит Барнаби покой.
(хор)
Монахи за высокой за стеной
Что предложили Барнаби покой
Искусные в искусствах и науках
И среди них Аббат, чья жизнь в монахах
Рассказана была отцом Моррисом.
По пятницам, глотая рыбу с рисом,
Он летопись неторопливо вел.
Брат Александр украсил, переплел.
Способные монахи сочиняли
Стихи латинские, и сразу на скрижали
Записывали их. Брат Пикарди
Мадонну звал и славил попросту. Сойди!
(хор)
Вернемся к Барнаби. Он грамоте совсем не разумел, -
И Отче наш не знал, и Символ веры не умел, -
Монахов созерцая в работе и в молитве,
Отчаивался сильно – устало сердце в битве.
Во время мессы он тайком входил в собор,
Забившись в нишу, слушал стройный хор,
Монашьих голосов, молившихся Марии,
И деревянынй лик кивал, и гнулись выи.
Мадонне слава! он вскричал.- Надежду
Пошли мне. Прыгнул. – О, благослови невежду.
Умею прыгать я. И прыгал он, пока
не подломилася у Барнаби нога.
Без сил на землю Барнаби упал
В поту, в жару. Едва он услыхал
Как богородица сошла из ниши
Отерла пот ему, сказала: свыше
Тебе послал Господь твой дар прыжка.
И с той поры с рассвета до заката
С Марией на свиданьи Барнаби, пока
Молилась братия без прыгальщика-брата.
И вот один монах упорный
Последовал за Барнаби в соборный
Крипт, туда, где он Марию славил.
И брат подумал: это против правил
Он пляшет, думаю, вполне ортодоксально,
Но все-таки оно пародоксально.
Аббат об этом просто должен знать.
О том, что видел, я обязан рассказать.
Аббат сказал ему, чтоб он молчал,
О том, что видел. - Всех начал начало,
Аббат сказал – в прыжке. Я тоже
На Барнаби взгляну. А гоже иль негоже
Плясать и прыгать так, решу потом.
Зачем сейчас нам спорить о пустом.
И спрятавшись за толстой за колонной
Решил, что Барнаби святой, хотя не полный.
О Богородица, к тебе я обращаюсь! -
Так Барнаби вскричал. - Я с жизнию прощаюсь!
И пред Аббатом полчаса скакал.
И наконец он замертво упал.
Аббат склоняется над ним
И вдруг к ним с неба серафим
Спускается и осеняет крыльев взмахом.
Обнявшись, оба отошли. Что с прахом
Стало, о том, наверно, помнит брат Морис
Когда по пятницам отваривает рис
Он к Барнаби за монастырскую ограду
Сливает воду. Рада иль не рада
Там братия надгробию Аббата посередине
Их монастырского двора,
кто знает. Вьется мошкара
Там в теплый вечер. И поныне
Обоих помнят многие. И пухом
Земля им, может, будет. Слухом
Она же полнится.
W.H. Auden. The Ballad of Barnaby. (The original. 1939).
Listen, good people, and you shall hear
A story of old that will gladden you ear,
The Tale of Barnaby, who was, they say,
The finest tumbler of his day,
In every town great crowds he drew,
And all men marvelled to see him do
The French Vault, the Vault of Champagne,
The Vault of Metz and the Vault of Lorraine.
His eyes were blue, his figure was trim,
He liked the girls and the girls like him:
For years he lived a life of vice,
Drinking in taverns and throwing the dice.
It happened one day he was riding along
Between two cities, whistling a song,
When he saw what then was quite common to see,
Two ravens perched on a gallows-tree.
‘Barnaby,’ the first raven began,
‘Will one day be as this hanging man’:
‘Yes,’ said the other, ‘and we know well
That when that day comes he will go to Hell.’
Then Barnaby’s conscience smote him sore;
He repented of all he had done heretofore:
‘Woe is me! I will forsake
This wicked world and penance make.’
The evening air was grave and still
When he came to a monastery built on a hill:
And its bells the Angelus did begin,
He knocked at the door, and they let him in.
(Choral music)
The monks in that place were men of parts,
Learned in the sciences and the arts:
The Abbot could logically define
The place of all creatures in the Scheme Divine.
Brother Maurice then wrote down all that he said
In a flowing script that it might be read,
And Brother Alexander adorned the book
With pictures that gave it a beautiful look.
There were brothers there who could compose
Latin Sequences in verse and prose,
And a brother from Picardy, too, who sung
The praise of Our Lady in the vulgar tongue.
(Choral music)
Now Barnaby had never learned to read,
Nor Paternoster nor Creed;
Watching them all at work and prayer,
Barnaby’s heart began to despair.
Down to the crypt at massing-time
He crept like a man intent on crime:
In a niche there above that altar stood
A statue of Our Lady carved in wood.
‘Blessed Virgin,’ he cried, ‘enthroned on high,
Ignorant as a beast am I:
Tumbling is all I have learnt to do;
Mother-of-God, let me tumble for You.’
Straightway he stripped off his jerkin,
And his tumbling act he did begin:
So eager was he to do Her honor
That he vaulted higher than ever before.
(Ballet music)
The French Vault, the Vault of Champagne,
The Vault of Metz and the Vault of Lorraine,
He did them all till he sank to the ground,
His body asweat and his head in a swound.
Unmarked by him, Our Lady now
Steps down from Her niche and wipes his brow.
‘Thank you, Barnaby,’ She said and smiled;
‘Well have you tumbled for me, my child.’
From then on at the Office-Hours
Barnaby went to pay Her his devoirs.
One brother thought to himself: ‘Now where
Does Barnaby go at your times of prayer?’
And so next day when Barnaby slipped
Away he followed him down to the crypt.
When he saw how he honored the Mother-of-God,
This brother thought: ‘This is very odd.
It may be well: I believe it is,
But the Abbot, surely, should know of this.’
To the Abbot he went with reverent mien
And told him exactly what he had seen.
The Abbot said to him: ‘Say no word
To the others of what you have seen and heard.
I will come to-morrrow and watch with you
Before I decide what I ought to do.’
Next day behind a pillar they hid,
And the Abbot marked all that Barnaby did.
Watching him leap and vault and tumble,
He thought: ‘This man is holy and humble.’
‘Lady,’ cried Barnaby, ‘I beg of Thee
To intercede with Thy Son for me!’
Game one more leap, then down he dropped
And lay dead still, for his heart has stopped.
Then grinning demons, black as coal,
Swarmed out of Hell to seize his soul:
‘In vain shall be his pious fuss,
For every tumbler belongs to us.’