Напрасно! Напрасно биографы М.С.Воронцова обвиняют в его охаивании одного Пушкина. И другие современники ругали его ничуть не меньше. Вот, например, как писал о нём дагестанский поэт Мухаммед Тахир ал-Карахи, летописец Кавказской войны: «Рассказывают, что проклятый Воронцов, когда вернулся с таким позором и скорбью и сел на свое место в Тифлисе, то было брошено в почтовый ящик его канцелярии письмо следующего содержания: “Эй, ты, собака Воронцов! Да переломает Аллах ноги твои, отсечет руки твои, ослепит глаза твои и сделает немым язык твой. Ты навлек на нас несчастье. Из-за твоего злополучия пали на нас пять бедствий. Ты погубил большинство наших мужчин, загнав их в место гибели. На нас напала холера. Налетели на нас тучи саранчи и навлекли на нас голод. Произошло сильное землетрясение, которым разрушены дома и некоторые селения. И все это из-за твоего злополучия. Нас обрадовали твоим прибытием и мы, радуясь тебе, зря истратили три миллиона”» (1).
Ну, холера, саранча и землетрясение от Воронцова – это, конечно, преувеличение, но вот три миллиона рублей заставляют задуматься. Понятно, что такое преступление как взятка и сегодня доказывается трудно, но столь большая сумма могла бы в хозяйстве Воронцова где-нибудь и всплыть. Да и анализ его «ошибок» или послаблений для Шамиля в какой-то степени смог бы подтвердить возможность взятки. Учтите это, будущие биографы Воронцова! На всякий случай. Я вот помню, как, работая следователем, на всякий случай написал рапорт про слух о сторожах, которые в садоводческом товариществе моей тёщи нечестно делили деньги от реализации крышек для консервирования. И каково ж было моё удивление, когда это сообщение помогло в поимке убийцы, поскольку один из сторожей был убит при ссоре, возникшей именно при дележе!
Однако биографы народ своеобразный и, как правило, идеализируют того, о ком пишут. Ну, а если их герой Воронцов назван Пушкиным «полу-подлецом» и «полу-невеждой», то тут уж легче обвинить самого поэта. В чём? А в клевете. Да ещё в какой! В злобной! Правда, так обвинил Пушкина не биограф Воронцова, а ставший вдруг «адвокатом» графа небезызвестный нам Юрий Израилевич Альперович, который, прикрывшись милой русской фамилией «Дружников», сбежал на Запад и, сидя в Калифорнии, позволил оттуда следующий выпад: «Если назвать вещи своими именами, то «полуневежда» и «полуподлец» были бесстыдной ложью, а эпиграмма в целом клеветой – едкой, несправедливой, злобной и от злобы неостроумной» (2). Ну, надо же, Пушкин – злобный клеветник! Крепко сказано! Но только для таких же невежд, как и сам Дружников, который, написав о Пушкине две книги, умудрился при этом ничего нового о нём не сказать. Кроме, гадостей, конечно.
Правда, в защиту своего утверждения Дружников привлёк аж самого Льва Толстого, процитировав из IX главы «Хаджи-Мурата» фразу о том, что М.С.Воронцов «был среди русских высших чиновников человек редкого в то время европейского образования». В ответ, я, конечно, мог бы возразить, что «Хаджи-Мурат» – это литературное произведение, в котором имеется художественный вымысел и поэтому данная ссылка может считаться некорректной. Но это формально, и будь вместо Толстого кто-нибудь другой, то я бы от своего формализма и не отказался. Однако писатель писателю рознь, а гениальная мощь Льва Николаевича как раз и заключается в его исключительной честности как в описываемых им картинах, так и в характерах изображаемых им исторических лиц. Тем более тогда, когда эти лица его современники, которых он знал! И тем более тогда, когда Толстой, как и Пушкин, лично знал Воронцова по службе, поскольку два с половиной года прослужил на Кавказе, когда тот был там наместником с неограниченными полномочиями. И поэтому я соглашусь с обращением к Толстому, но при условии, что оно будет без ложных толкований, поскольку тексты этого писателя требуют внимательного чтения, которое иногда может быть и проблемным. Так, например, читатели, которые не были в браке, несмотря на всю свою грамотность и солидный возраст, вряд ли поймут все нюансы семейной жизни, которые показаны в «Анне Каренине».
Но вернёмся к Дружникову и ударим по нему его же оружием. Т.е. тем же «Хаджи-Муратом», из которого он, вырвав слова из контекста, многого в отношении М.С.Воронцова так и не извлёк. А главное - не заметил ироничность Льва Николаевича! А ведь Толстой кроме «европейского образования» Воронцова отметил и другие его «достоинства». Но как он это сделал? А вот так: «честолюбивый, мягкий и ласковый в обращении с низшими и тонкий придворный в отношениях с высшими. Он не понимал жизни без власти и без покорности. Он имел все высшие чины и ордена и считался искусным военным, даже победителем Наполеона под Краоном. Ему в 51-м году было за семьдесят лет, но он был совсем свеж, бодро двигался и, главное, вполне обладал всей ловкостью тонкого и приятного ума, направленного на поддержание своей власти и утверждение и распространение своей популярности… Лисье бритое лицо его приятно улыбалось… Всем было известно, что весь Даргинский поход, под начальством Воронцова, в котором русские потеряли много убитых и раненых и несколько пушек, был постыдным событием, и потому если кто и говорил про этот поход при Воронцове, то говорил только в том смысле, в котором Воронцов написал донесение царю, то есть, что это был блестящий подвиг русских войск. Словом же «выручка» прямо указывалось на то, что это был не блестящий подвиг, а ошибка, погубившая много людей» (3).
И что интересно: критика Толстым Даргинского похода во многом совпадает со словами всё того же Мухаммеда Тахира ал-Карахи, главного писаря Шамиля: «Русские пребывали там несколько дней, терпя сильный голод и большие трудности до того, что проклятый Воронцов беспрестанно плакал и, удрученный горем и скорбью, просил Аллаха всевышнего о своем спасении. …Войска имама в лесу напали на них с четырех сторон. Убивали их и валили, как сжатые снопы и срубленные деревья. …Когда русские остановились в Шамхаль-Бирди, то войска имама окружили их и держали несколько дней в осаде. …Русские испытывали голод и сильную жажду. …Рассказывают также, что Воронцов, когда спасся, подсчитал павших из своего регулярного войска и других людей. Оказалось, что из войска недостает 13 тысяч человек. Он заплакал и сказал: «Грозил мне шайтан Шамиль и дело вышло так, как он сказал» (4).
Нам, конечно, трудно сказать - плакал ли Воронцов после Даргинского похода, но то, что плакали матери погибших в этом походе солдат, сомнений нет. Ну, а, когда Воронцов вернулся из этого похода в Тифлис, то и получил записку, текст которой я привёл в начале главы.
И что ж мы видим? А видим, что спустя чуть ли не тридцать лет после того, как Пушкин назвал Воронцова «полу-подлецом» и «полу-героем», такую же характеристику, но без бранных слов, а по сути его действий, дал ему и Толстой. И при этом заставил задуматься: ведь если Воронцов так легко солгал царю, представив «постыдное событие» как победу, то такое же могло быть и раньше. И я думаю, что, если как следует копнуть историю битвы под Краоном, то неизвестно ещё кто там и кого победил: Воронцов Наполеона или наоборот. Но Лев Толстой и сам граф, и сам воевал, и, как военный, мог своими словами о «победителе Наполеона под Краоном» сделать понятный другим военным намёк о мнимом «геройстве» Воронцова.
А интересно, за что же был поощрён Воронцов после битвы под Краоном? Оказывается - за отступление! И вот как об этом писал историк Сытин в ещё дореволюционной Военной энциклопедии: «Отослав назад 22 подбитых орудия и раненых, Воронцов перестроил пехоту в батальонное каре и начал отступление. Наполеон немедленно начал атаки гвардией с фронта; Ней двинулся долиною Летты к Серни; Нансути теснил Бенкендорфа. В это время прибыл в поддержку генерал Васильчиков с кавказской дивизией и рядом атак умерил напор неприятеля». Молодец Васильчиков, спас отступающих пехотинцев!
Ну, а вот что говорит Википедия: «Ни одна из сторон не захватила трофеи. Граф Воронцов и граф Строганов получили за сражение, успешное с точки зрения царя, ордена Св. Георгия 2-й степени». И, конечно, мы замечаем очень важную оговорку «успешное с точки зрения царя» и при этом спрашиваем: а на основании чего формировалась эта «точка зрения»? А на основании бравых рапортов, в которых бравые царские генералы свои успехи могли и преувеличить. Тут, правда, для сравнения кто-нибудь может припомнить и битву при Бородино, после которой русские, отступив, сдали Москву. Однако решение об этом было принято Кутузовым уже ПОСЛЕ Бородина, а отступление Воронцова при Краоне проходило во время самой битвы. А это большая разница, которую любой военный прекрасно поймёт. Кстати, и самой битве при Бородино даётся разная и зависимая от того, кто её высказывает, оценка: французские историки считают, что победил Наполеон, а у нас отмечают «день Бородина» как свою победу. Ну, а чтобы понять кто прав, - читайте «Войну и мир» всё того же Льва Толстого!
Кстати, болезнь, связанная с тем, что военные приписывают себе успехи, которых у них не было, есть и в наше время. Признаюсь, что во время армейской службы мне довелось участвовать в одной операции, по окончании которой я был поражён тем, с каким усердием командиры приписывали себе подвиги, каких не совершали! Понятно, что это сочинительство подстёгивалось горячим желанием получить хоть и незаслуженные, но всё-таки награды. Это же намерение, как я предполагаю, (с учётом, конечно же, и слов Пушкина о «полу-герое», и слов Толстого о «всей ловкости тонкого и приятного ума, направленного на поддержание своей власти и утверждение и распространение своей популярности») могло быть и у Воронцова.
Итак, Дружников не заметил, что в «Хаджи-Мурате» М.С.Воронцов представлен тем, кого в хрущёвские времена назвали бы «очковтирателем», а при Сталине могли и расстрелять! Пушкин же, давая Воронцову нелестные определения, мог иметь сведения о его сомнительных «подвигах» от своих друзей и знакомых, участников войны с Наполеоном. И в частности, от С.Г.Волконского, о чём один из «адвокатов» Воронцова пишет следующее: «Рождение слова «полугерой», конечно же, также связано с общением Пушкина с С.Г.Волконским. Это для Волконского Воронцов не был настоящим героем. Он, например, ставил под сомнение героизм Воронцова в сражении под Краоном в феврале 1814 года… С.Г.Волконский, видимо, сумел убедить Пушкина в том, что Воронцова нельзя считать настоящим героем. И поэт называет героя Бородина и немалого числа других сражений «полугероем». Можно сказать, что С. Г. Волконский стал своего рода «соавтором» Пушкина в сочинении злосчастной эпиграммы» (5). Ну, а если говорить об откровенностях С.Г.Волконского подробнее, то и в дальнейшем он характеризовал Воронцова, как человека „ненасытного в тщеславии, не терпящего совместничества, неблагодарного к тем, которые оказывали ему услуги, неразборчивого в средствах для достижения своей цели и мстительного до-нельзя против тех, которые, или стоят на его пути, или, действуя по совести, не хотят быть его рабами".
Однако разве один Волконский критиковал Воронцова, если рядом с Пушкиным в 1824-м году были и другие участники войны с Наполеоном? Например, чиновник по особым поручениям при М.С.Воронцове, участник Отечественной войны, Иван Петрович Липранди, с которым Пушкин поддерживал приятельские отношения. Или - правитель канцелярии Александр Иванович Казначеев (был ординарцем М.И.Кутузова, участвовал в битвах при Бородине, Тарутине и Лейпциге!). Да-да, это тот самый Казначеев, который:
1. в марте 1824 года, когда Воронцов обращался с просьбами об удалении Пушкина из Одессы, писал полицмейстеру Кишинева Я.Н.Радичу о Пушкине как о «славном и благородном малом».
2. Впоследствии на основании своего многолетнего общения с Воронцовым, отозвался о нём как о двуличном и неискреннем человеке (6).
3. Был градоначальником Одессы, а 2 февраля 1854-го года стал сенатором.
И при этом он был не единственным сенатором, который плохо отзывался о Воронцове. Вот, к примеру, воспоминания сенатора К.И.Фишера: «Воронцов-вельможа всеми приемами производил очень выгодное впечатление; впоследствии сарказмы Пушкина туманили его репутацию, но я продолжал верить в его аристократическую натуру и не верить Пушкину, тем более, что князь Ментиков отзывался о нравственных качествах Пушкина очень недоброжелательно…. Но когда Воронцов послал к Позену на дачу поздравить его с днем рожденья, я поневоле должен был разделить мнение о Воронцове, господствовавшее в общественной молве. Под конец воронцовские мелкие интриги, нахальное лицеприятие и даже ложь — уронили его совершенно в моем мнении, и я остаюсь при том, что он был дрянной человек» (7). Особо выделю тут слова про «мнение, господствовавшее в общественной молве», поскольку это перекликается со словами Льва Толстого «Всем было известно». А «всем известно» - это и есть примерно то же, что и «общественная молва». И мы видим, что отрицательное восприятие Воронцова присутствовало не только у молодого Пушкина, но и у двух уважаемых сенаторов, которые были уже в почтенном возрасте.
Ну, а о Воронцове во время битвы при Бородино прекрасно знал генерал Раевский Н.Н. (старший), который тоже был её участником и, имея с Пушкиным близкие дружеские отношения, мог рассказать много интересного. Кстати, уже после написания этих строк мне попались воспоминания о Бородине самого Воронцова. Вот примечательные отрывки: «26-го, на рассвете, началась битва или, вернее, бойня при Бородино. Все силы французской армии были брошены против нашего левого фланга, а именно на флеши, защищаемые моей дивизией… Наши флеши были взяты штурмом после упорного сопротивления, затем были отбиты нами, снова захвачены французами, и снова отбиты, а вскоре, в конце концов, мы вновь потеряли их, из-за превосходства в силах, которые неприятель на них бросил. Я был ранен мушкетной пулей в бедро в ходе нашей первой контратаки на флеши, моя бравая дивизия была полностью расстроена: от почти 5000 осталось не более 300 с одним полевым офицером… Мне перевязали рану прямо на поле, извлекли пулю и первые 3 или 4 версты меня везли в небольшой крестьянской телеге…» (7). Повторю слова Воронцова, возвеличивающие его собственную персону: «ВСЕ силы французской армии были брошены на флеши, защищаемые МОЕЙ дивизией…». Ну, а сама дивизия, конечно, и «БРАВАЯ», и «МОЯ»! (Выделено мной. С.Ш.). Скромностью, как видим, Воронцов даже и в старости не страдал.
Отдельно отмечу, что высокие воинские звания и должности далеко не всегда отражают реальные заслуги тех, кто их носит. И поэтому для объективности давайте-ка установим некий образец по примеру физиков-метрологов, которые ориентируются на точный эталон метра, хранящийся под большим запором в Париже. И действительно, если к этому эталону приложить нечто длинное (например, палку, которой можно было бы поколотить врагов Пушкина по голове!), то сразу же и видно – правильно ли была измерена её длина. Ну, а поскольку «Всё познаётся в сравнении», то эталоном для сравнения воинских заслуг для нас, конечно же, будет Александр Васильевич Суворов, современником которого Воронцов был целых 18 лет и по которому мы, так сказать, «можем сверить часы». Итак, смотрим:
1. в 15 лет Суворов был зачислен простым мушкетёром в Семёновский лейб-гвардии полк, в котором начал действительную военную службу, постепенно повышаясь в чинах. В этом полку он прослужил шесть с половиной лет. В 24 года (1754) он получил чин поручика, соответствующий нынешнему званию лейтенанта.
2. М.С.Воронцов, «еще младенцем записанный в бомбардир-капралы лейб-гвардии Преображенского полка, уже 4 лет от роду произведен в прапорщики. …В шестнадцать лет, в сентябре 1798 года императором Павлом I ему была пожалована почетная придворная должность камергера. …Чин камергера соответствовал тогда званию генерал-майора, но Михаил Воронцов пренебрег этой дававшейся ему привилегией, добился разрешения начать службу с нижних чинов и в октябре 1801 года был зачислен поручиком лейб-гвардии в Преображенский полк» (8).
3. Звание князя Суворов получил от царя после того, как разбил французские войска, находившиеся в Италии.
4. М.С.Воронцов же стал князем сразу после позорного Даргинского похода, о котором он подал царю лживое сообщение о победе.
5. Звание фельдмаршала Суворов получил за конкретные боевые заслуги: «После окончания сражения генерал-аншеф Суворов направил императрице Екатерине II письмо, состоявшее из трёх слов: «Ура! Варшава наша!» и получил ответ «Ура! Фельдмаршал Суворов!».
6. М.С.Воронцов, никого не побеждая и будучи при этом в отставке, был пожалован в генерал-фельдмаршалы в честь торжественной даты - дня коронования императора Александра II.
Итак, мы видим, что вначале Воронцов, имевший значимых и богатых родителей, ни дня не прослужив на действительной военной службе, продвигался по служебной лестнице гораздо успешнее Суворова: в 4 года прапорщик, а в 16 лет уже камергер (генерал-майор!). Да, и, став впоследствии поручиком, он опередил Суворова, как минимум, на пять лет (сегодня таких карьеристов, опирающихся на влиятельных родителей, в армии называют «сынками»!). И при этом биографы почему-то не рассматривают версию о том, что по воле капризного императора Павла юноша Воронцов мог легко вылететь из царского дворца за какой-нибудь проступок. Нет! Нас стараются убедить, что Воронцов будто бы сам «пренебрег привилегией» и сам «добился» (какой успех!) более низкой должности. И вы в это верите? Я – нет!
Тем более что ещё до данной выдумки другой «адвокат» Воронцова написал и про отца своего героя, и про него самого следующее: «Вскоре над головой Семена Романовича снова сгустились тучи. Чаша терпения Павла I переполнилась. …22 мая Павел I поставил подпись под рескриптом, в котором говорилось, что генерал от инфантерии граф Воронцов всемилостивейше увольнялся со службы с ношением мундира и с разрешением жить с сыном и дочерью там, где ему заблагорассудится. А через месяц император лишил Михаила Воронцова камергерского звания» (9). Так что же - «император лишил Михаила Воронцова камергерского звания» или же он сам «пренебрег привилегией»? Наиболее вероятно первое. И я думаю, что каким бы вздорным не был император, но повод для изгнания молодого Воронцова он наверняка нашёл. Установить же суть этого повода – это уже задача для объективных биографов Воронцова, а не для тех, кто его необоснованно идеализирует.
Но вернёмся к «Хаджи- Мурату» и спросим: а дочитал ли его Дружников до конца? Сомневаюсь, поскольку он не заметил (или притворился, что не заметил?) - к каким печальным результатам привело бездействие Воронцова в отношении перешедшего к нему Хаджи-Мурата и сколько русских и кавказцев (в т.ч. и сам Хаджи- Мурат!) погибло от этого. И главное: из-за устроенной Воронцовым волокиты исчез шанс быстро завершить кровопролитную войну! Но всё это оказалось вне внимания Дружникова, которому достаточно было выдернуть слова об «образованности» Воронцова.
А теперь вопрос «на засыпку»: а случайно ли Толстой только в одном абзаце дважды использует в отношении Воронцова эпитет «тонкий»? Ну, я думаю, намёк тут на Пушкина вы, дорогие читатели, уже поняли, поскольку не забыли другую его эпиграмму на того же М.С.Воронцова «Не знаю где, но не у нас», которая заканчивается словами: «Льстецы героя моего, Не зная как хвалить его, Провозгласить решились тонким». И эту «тонкость» подтверждают и слова из воспоминаний его современника: «Чем ненавистнее был ему человек, тем приветливее обходился он с ним; чем глубже вырывалась им яма, в которую собирался он пихнуть своего недоброхота, тем дружелюбнее жал он его руку в своей. Тонко рассчитанный и издалека заготовляемый удар падал всегда на голову жертвы в ту минуту, когда она менее всего ожидала такового» (11). Повторю: «Тонко рассчитанный …удар»! А то, что такой удар мог быть нанесён и Пушкину, прекрасно предчувствовал его бывший начальник генерал Инзов, который, по словам Вигеля, был очень расстроен отъездом Пушкина в Одессу и при этом говорил: «А с Воронцовым, право, несдобровать ему» (12).
Впоследствии, уже после высылки Пушкина из Одессы, и другой генерал писал: «Граф Воронцов на средства неразборчив, что уже доказал прежде (т.е. Пушкина история)» (13).
Кстати, а разве сама по себе образованность исключает подлость и невежество? Судя по филологу Дружникову - нет! Кроме того, образованность редко бывает всеобъемлющей и вовсе не исключает малую осведомлённость по тому или иному предмету. И как бы не был образован Лев Толстой, но и он, поговорив с крестьянином, не умевшим читать и писать, признал: «Да, можно не прочитать в жизни ни одной книги и быть умным человеком». И я, например, не разбираясь в классической музыке, вовсе не говорю, что Бах гениален, а Бетховен – плох. Воронцов же проявил своё невежество не только в плохом знании современной ему поэзии, но и в том, что взялся критиковать таких поэтов как Пушкин и Байрон, заставляя нас припомнить пушкинский стих о сапожнике: «Суди, дружок, не выше сапога» (14).
Однако вопрос об одесских эпиграммах Пушкина я не зря разместил близко к теме трёх дозоров из «Конька», поскольку нашёл такую эпиграмму, которая прямо перекликается с этой сказкой, но за Пушкиным пока не числится. А история такова: 17 мая 2014-го года Анатолий Иванович Золотухин, исследователь из города Николаева, опубликовал в интернете заметку «Тайна поездки Пушкина «на саранчу», в которой написал следующее: «Когда я в 1980 году только начал изучать в нашей областной библиотеке, что было известно о связях Пушкина с нашим городом, то в газетах из года в год к юбилею поэта повторялся рассказ о том, как поэт, проезжая ближайшую к городу почтовую станцию Кандыбино, якобы написал на её хозяина эпиграмму (она не фигурирует в академических изданиях):
Рыба не рак, Кандыба — дурак,
Рак не рыба, Дурак -Кандыба.
И так, и сяк, Кандыба — дурак.
Сегодня с полной ответственностью можно сказать, что Пушкин мог ее сочинить только на обратном пути из Каменки, проезжая Кандыбино 30 мая 1824 года».
Да, всё верно: до 31 мая 1824-го года Пушкин был в командировке, связанной с саранчой, для чего и ездил в соседние с Одессой уезды, где вполне мог проезжать и станцию Кандыбино. Ну, а теперь смотрим на «Конька» – и видим там давно знакомые нам стихи с аналогичной рифмовкой: «Средний сын и так и сяк, Младший вовсе был дурак». Ну, а поскольку нам известен подтекст, в котором с самого начала сказки прячется Одесса, то и всё становится по своим местам:
1. живя в Одессе и помня с лицейских времён стихотворную сказку писателя XVIII века Я.Б.Княжнина «Меркурий и Аполлон, согнанные с небес» с её стихами о земле:
Здесь все живут торговлей;
И кто хоть мало не дурак,
Тот кормится и так и сяк…,
Пушкин при выезде в командировку на саранчу сочинил эпиграмму со стихом «И так, и сяк, Кандыба — дурак».
2. К тому, чтобы припомнить стих Княжнина «Здесь все живут торговлей», Пушкина подтолкнуло и то, что тогда он жил в торговом городе, о котором впоследствии писал: «Я жил тогда в Одессе пыльной... Там долго ясны небеса, Там хлопотливо торг обильный Свои подъемлет паруса» (15).
3. Впоследствии при написании «Онегина» рифмовке «дурак – так и сяк» Пушкин надлежащего места не нашёл и поэтому вместе со словом «умён» оставил её в черновиках 1825-го и 1830-го годов.
4. Осенью же 1833-го года, пряча в подтексте «Конька» Одессу, Пушкин намекнул о ней словом Ивана о саранче и одновременно тем же словом сблизил и время, введя его в рамки тех трёх месяцев (май-июль 1824г.), когда у него был активный любовный роман с Е.К.Воронцовой.
5. Поскольку Меркурий и Аполлон у Княжнина были согнаны с небес на землю, то из этого обстоятельства Пушкин соответственно и сочинил в «Коньке» стих «Не на небе – на земле».
6. Отброшенный же из «Онегина» комплект «умён - дурак – так и сяк» в том же 1833-м году Пушкин использовал для стихов о трёх братьев («Старший умный был детина» и т.д.).
7. И получается, что сам по себе стих «И так, и сяк, Кандыба — дурак» приводит и к 1824-му году, когда он был написан, и к тогдашней командировке Пушкина на саранчу, и в конце концов - к «Коньку»! Ну, и заставляет при этом задуматься о признании Пушкина автором как этой сказки, так и эпиграммы на Кандыбу.
Примечания.
1. «Хроника Мухаммеда Тахира ал-Карахи о дагестанских войнах в период Шамиля», «Глава о сражении в Шамхаль-Бирди», интернет.
2. Ю.Дружников «Узник России», гл.XV.
3. «Хаджи-Мурат», гл.IX.
4. «Хроника Мухаммеда Тахира ал-Карахи о дагестанских войнах в период Шамиля», «Глава о сражении в Шамхаль-Бирди», интернет.
5. В.Удовик «Воронцов», 2004, ЖЗЛ.
6. Черейский, с.78 из Щукинского сборника, VII, с.323, М., 1902-1912.
7. „Записки сенатора К. И. Фишера" ИВ, 1908, №2, с.449.
8. Лира Муховицкая «Воронцовы. Дворяне по рождению», глава 9, 2015г., интернет.
9. Там же.
10. Удовик Вячеслав. «Воронцов», ЖЗЛ, 2004.
11. Б. М. Маркевич. Полное собрание сочинений, т. XI, с. 396–398.
12. Вигель, 1998, с.217.
13. Генерал Н. Н. Раевский в черновике письма к Александру I. см. М. О. Гершензон «Мудрость Пушкина», с.203.
14. С3 120.8.
15. ЕО Пут. 11.3.