Делюсь потрясающим рассказом М Тевелева " Последний катер" о подвиге севастопольских моряков.
«Последний катер». М. Тевелев.
Под пулями и шрапнелями их осторожно несли к пристани. У одних были закрыты глаза и мучительно сжаты губы, другие смотрели в звёздное крымское небо, точно навсегда хотели запомнить его.
Они последними покидали город. Собственно говоря, города не было, - были развалины. Они пахли пылью и дымом. На центральных улицах уже шагали гитлеровцы.
Они выламывали двери уцелевших домов, полосовали автоматным огнём
руины и мостовые, и подбадривали себя хриплыми выкриками.
Но путь к пристани оставался всё тем же. Всё также торопливо позвякивали
подковы краснофлотских сапог на крутом спуске. как и тогда, в поздние часы, когда нужно было спешить к катеру, чтобы попасть на корабль.
Мичман Сибирко попытался шевельнуть ногами, но застонал…
Он знал этот спуск. здесь были знакомы выбоины на панели, выступы стен, калитки, ступени подъездов.
У белого домика росло тутовое дерево, под которым небезопасно было ходить в дни июля и августа, когда падали чёрные, влажные ягоды.
Там, справа, на пороге калитки из года в год просиживала чёрная от севастопольского загара старушка. и вязала шерстяные носки.
Носилки проплыли мимо лавочки канцелярских товаров, где обычно стайки школьников покупали перья, тетради, переводные картинки.
Мичман знал этот спуск, потому что родился здесь, вместе со сверстниками, играл на раскалённых платах мостовой, а став моряком, с гордостью и особым черноморским шиком носил бескозырку. И он застонал ещё раз, но уже не от боли.
- Федя, узнаёшь?
-Узнаю, - отозвался с других носилок задыхающийся голос.
Лица Феди Егорова не было видно. В темноте вместо лица белели навороты бинтов, и только там, где оставались просветы для глаз, лихорадочно поблёскивали зрачки. Егоров, как и Сибирко, вырос на этом слуске, отсюда пошёл в университет, а когда началась война, стал краснофлотцем.
И совсем нелепо получилось, что вот он оказался раненым. Он пытался бодриться, но сил с каждой минутой становилось всё меньше и меньше.
Десять носилок быстро спускались к морю. На носилках лежали тяжело раненые краснофлотцы. .Несколько суток держали они оборону на городской окраине, ходили в атаку, бились с мадьярами врукопашную и бесили фашистов своим нечеловеческим упорством. А когда пришёл приказ об отходе, смертельно раненых моряков вынесли из-под огня товарищи, наспех сделали перевязки, и вот ещё несколько шагов и кончится крымская земля.
На пристани носилки неожиданно столкнулись с толпой женщин. Их было человек пятнадцать. В самую последнюю минуту им удалось выбраться из развалившейся штольни, где они укрывались от вражеского обстрела и бомбардировок в жестокие недели немецкого штурма.
И теперь женщины под ливнем пуль и осколков бежали из разрушенного города, прижимая к себе плачущих детей, надеясь найти спасение на отходящем катере. Появление женщин было столь неожиданным, что командир катера растерялся. Катер был слишком мал, чтобы вместить всех. Надежд повторить рейс не было никаких.
Женщины обступили командира и ждали ответа.
Дети перестали плакать, раненые напрягли слух и тоже ждали последнего командирского слова. Но командир молчал.
Это был опытный, волевой командир, и не раз он на своём катере попадал в сложные переплёты, но всегда находил выход, а сейчас – сейчас выхода не было.
«Товарищ командир», - неожиданно раздался голос Феди Егорова. Голос был слаб, он дрожал и срывался, -.»Оставьте нас здесь....»
Больше Егоров говорить не мог, не хватало дыхания. «Пётр Сибирко, продолжи за меня, друг».
Мичман Сибирко напряг всю силу, хотя и у него она была на исходе. « Мы здесь останемся, товарищ командир. Вы не смотрите, что мы ранены насмерть, это ничего особенного. Мы ещё можем работать, мы ещё скажем фашистским гадам своё последнее слово, а женщин с ребятишками берите вместо нас, пускай живут… Ты о том хотел сказать, Егоров?»
« О том.»
« А остальные как?», - обратился мичман к раненым.
«А остальные тоже самое», - послышалось с носилок.
Командир знал, как недолго осталось жить краснофлотцам, но оставить их здесь, – слишком тяжело и больно было думать об этом.
И точно боясь, что командир скажет «нет», а командирское слово было главным словом в языке краснофлотцев, Сибирко торопливо добавил:»Что ж. товарищ командир, или такая наша дешовая жизнь., чтобы отдавать её смерти на койках?Э нет, мы её дороже всего ценим, умрём. как положено, - с честью. и гансов с собой прихватим. А что останется дополучить. Вы с остальных получите.
«Только прикажите гранаты оставить.», - добавил кто-то израненных, -« Гранаты, они злее».
Больше не было слов. По молчаливому приказанию командира раненых опустили на деревянный помост пристани.
Они лежали полные решимости, устремив взгляд в небо, по которому полыхали зарницы артиллерийского боя и пунктиры трассирующих пуль, мешаясь со звёздами, так походили на огонь фейерверка.
Тем временем женщин и детей уже вводили по шаткому трапу на катер. они ступали, оглядываясь, толком ещё не понимая. а на что же решились раненые моряки?.
И только одна простоволосая старушка, словно поняв, что произойдёт, крикнула:» Сынки наши. детки родные!..» И заплакала.
Когда приготовления были закончены, мичман Сибирко заметил краснофлотца с гармошкой за спиной «Браток», - позвал его мичман, -« Просьба у меня, товарищ. Как отчалите, стань, друг. на корму и сыграй нам напоследок песнь про широкое море. Уважь просьбу» «Ладно», - сказал краснофлотец и быстро отошёл.
Катер отходил. Последний катер отходил от севастопольской пристани.
Всё шире и шире становилась полоска воды между .маленьким кораблём и оставшимися на берегу товарищами. Фашисты заметили корабль. Потоки трассирующих пуль хлынули ему вслед, мины рвались у бортов, но плюя на огонь, как было условлено, на корме стал во весь рост молодой черноусый матрос – гармонист и заиграл песнь про широкое море чёрное.
И вдруг люди катера услышали, как песнь подхватили на пристани. Её пел во всю силу Сибирко. Её шептал Федя Егоров, пели парни с Донбасса и Алтая, с Казани и Гуляй Поля. И она пошла над бухтой, над разрушенным городом, грустная и суровая человеческая песня, наполняя сердца болью и яростью…
«Напрасно старушка ждёт сына домой,
Ей скажут, она зарыдает…»
И казалось, что пели не люди, а Севастополь. Вся крымская земля пела и просила: «Не забывайте нас, помните о нас, возвращайтесь. Мы ждём.»
Катер отходил всё дальше и дальше. .Глуше звучала песня. И вот на берегу послышались выстрелы и вой.. Это уже гитлеровцы ворвались на пристань..И вдруг над бухтой прокатился взрыв, и огненные вспышки озарили ночь.
Гармонь смолкла.
Краснофлотец поднял над головой сжатые кулаки и крикнул так неистово и громко, что казалось, что шатнуло катер.
«Будет разговор, гады, будет!» Но вдруг осёкся и спокойно добавил:
» Разговора не будет, дело будет!»
Он снова наш, стоит раскованный весь в глубину и вширь Севастополь, город – герой. Здравствуйте стены с тёмными окнами на простор. Здравствуйте, гостеприимные кручи прибрежных гор. Пенится море чёрное, яростно бьёт волной. Героев народ не забудет. Наш Севастополь навек, и больше ничьим он не будет
19.05.19.