Или Кто же Вы, сэр Уильям Шекспир?
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. Религия и «еврейский вопрос» в произведениях Шекспира.
Antonio
Hie thee, gentle Jew.
The Hebrew will turn Christian: he grows kind.
Bassanio
I like not fair terms and a villain's mind.
William Shakespeare “The merchant of Venice»
Антонио
Ступай же, добрый жид.
Еврей придет к Христу. Он стал добрей!
Бассанио
Боюсь я сладких слов от злых людей.
Уильям Шекспир «Венецианский Купец».
Перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник
При анализе шекспировских пьес возникает еще один абсолютно непонятный для большинства современных шекспироведов вопрос, - а каких же религиозных взглядов, всё-таки придерживался сам «Великий Бард»? Споры на эту тему ведутся уже несколько столетий.
По мнению Б. Н. Гайдина: «Большинство ученых выражают уверенность, что великий Бард был христианином. Но здесь исследователи и критики задаются вопросом: «Сторонником какой ветви христианства он был — римского католицизма или протестантизма (или точнее — зарождавшегося в то время англиканства)? Вполне очевидно, что Шекспир (если не принимать во внимание «шекспировский вопрос») родился в католической семье».
По мнению же Бренды Джеймс и Уильяма Д. Рубинстайна, напротив, - «Протестантство Шекспира кажется очевидным многим историком…». Это подтверждает, в частности, - «явный антикатолический уклон в таких пьесах, как «Король Джон» и «явной пуританской направленности поздних пьес Шекспира. Известный переводчик Шекспира В. Д. Николаев, напротив, считает, что «резкие выпады или комические высказывания против церкви и Бога в пьесах Шекспира, а также отрицание того, что самоубийство является грехом», свидетельствуют о том, что «умело избегая конфликтов с цензурой, Шекспир как антихристианин оказался намного впереди своего времени». Надо согласиться, что творчество «Великого Барда» дает веские основания для такого вывода.
Как уже было показано ранее, попытка «не принимать во внимание шекспировский вопрос», приводит к достаточно абсурдным и нелепым выводам. В данном же случае, еще раз проявляется черта, которую точно определил И.О. Шайтанов, - как «такого рода любопытство можно было бы оправдать, если бы ознакомившиеся с очередной «загадкой» и «разгадкой» к ней поторопились бы прочесть, что же написал этот наконец-то разоблаченный Шекспир». Ибо все домыслы о религиозных взглядах «Великого Барда», «кажется, не побуждают к чтению его произведений».
Но для понимания этой проблемы следует вначале выяснить каковы же были религиозные взгляды Роджера Мэннерса 5 графа Ратленда, а также Фрэнсиса Бэкона, его учителя и наставника.
Мировоззрение этих двух гениев формировалось в переходный период от эпохи Ренессанса к Просвещению, причем одним из великих творцов, заложивших фундамент последней, как раз и был Фрэнсис Бэкон. Ключевым и доминирующим культурным явлением, характеризующий этот переход был Ренессансный гуманизм, который и породил Великую христианскую Реформацию, сделав упор на гуманистические идеи, которые ранее в этой религии, хотя и присутствовали, но совсем не доминировали. Однако, главной особенностью этой эпохи было бурное развитие естественных наук и философии, что в конце концов привело к десакрализации общества и появлению светского гуманизма, основанного на научном скептицизме, то есть, иными словами, - атеизме.
Как известно, первым успешным манифестом Великой Реформации христианства были 95 тезисов доктора богословия Виттенбергского Университета, монаха- августинца Мартина Лютера, которые 31 октября 1517 года он прибил на двери Замковой церкви.
В них были изложены идеи о незаконности взимания денежной мзды за отпущение грехов в чистилище, а, главное,- призыв самим читать Евангелие и находить в нем без посредников Божественное Откровение.
Главным смыслом этих тезисов было то, что они были жестко направлены против папства:
- «Истинное сокровище Церкви - это пресвятое Евангелие (Благовестие) о славе и благодати Бога.
- Но оно заслуженно очень ненавистно, ибо первых делает последними.
- В чем состоит эта новая благодать Бога и папы, что за деньги безбожнику и врагу Божию они позволяют приобрести душу благочестивую и Богу любезную, однако за страдание такую же благочестивую и любимую душу они не спасают бескорыстно, из милосердия?».
Основополагающие принципы достижения спасения по учению Лютера: sola fide, sola gratia et sola Scriptura (только верой, только благодатью и только Писанием). Лютер объявил несостоятельным католический догмат о том, что церковь и духовенство являются необходимыми посредниками между Богом и человеком. Единственным путём спасения души для христианина, по его мнению,- является вера, дарованная ему непосредственно Богом.
Антропологический компонент учения Лютер сформулировал как «христианскую свободу»: свобода души не зависит от внешних обстоятельств, но исключительно от воли Бога, иными словами: «Бог не в Церкви, но - в душе». Самым страшным ударом по каноническому богословию - был призыв самому без помощи священника общаться со Всевышним, утвердив убийственное для Церкви утверждение о том, что «каждый христианин - есть священник». Это вело к невиданному ранее возвышению человека в его взаимоотношениях с Богом, подводя их к очень опасной черте гуманизма, призывающей «любить, а не бояться Бога», то есть свободно ощущать себя «образом и подобием его».
Надо отметить, что эти взгляды совсем не понравились славному королю Великой Британии Генриху VIII. Поэтому в 1521 году он опубликовал книгу «В защиту семи таинств» (лат. «Assertio septem sacramentorum»), которая была направлена против Лютера. В этой книге защищалась папская власть, индульгенции, отпущение грехов и семь таинств. Титульным автором являлся сам Генрих VIII, однако редактором и возможным соавтором книги являлся Томас Мор. За эту книгу король был удостоен титула «Fidei defensor» («Защитник веры» лат) от папы Льва X. Однако, позже, когда разразился давно назревший конфликт английского короля со Священным Престолом, который занимал уже папа Климент VII, - Генрих VIII в 1534 осуществил масштабную церковную реформу, что увенчалось принятием парламентом «акта о супрематии», гласившем, что король является «верховным главой Английской Церкви». Следующим этапом стала «Тюдоровская секуляризация», в результате чего было закрыто в общей сложности 376 монастырей, а их земли Генрих или оставил себе, или раздал, или продал «новому дворянству», которое поддерживало короля.
Однако догматически Английская Церковь оставалась близка к Католической и срочно требовала разработки нового канона, а по существу иной теологической идеологии. Недолгая католическая реакция королевы «Кровавой Мэри» Тюдор внесла еще больший разброд в английскую религиозную жизнь. В это время, вместе с многими своими единомышленниками, был сожжен на костре, как еретик, главный создатель и идеолог нового англиканского протестантизма Томас Кранмер, архиепископ Кентерберийский, доктор теологии, выпускник Кембриджа.
Поэтому Елизавете I, после вступления на престол, для подтверждения своего статуса было необходимо признание реформационных изменений своего отца. Для этого она несколько изменила свой титул на «единственного верховного правителя», что предполагало, что хоть она является административным главой Церкви, однако решение догматических вопросов находится в ведении клира.
При этом новая богословская концепция постоянно совершенствовалась и дополнялась, для чего привлекались лучшие умы государства, в результате чего был сформулирован основной вероучительный канон в виде «39 религиозных Статей англиканства». Разумеется, к этой работе был привлечен и Френсис Бэкон, доктор теологии Кембриджа.
По утверждению М.Д. Литвиновой: «Бэкон был совершенно уверен, что союз просвещенного монарха, наделенного абсолютной властью, и советника, обладающего обширной ученостью, знанием истории, трудов древних мыслителей, способен создать идеальное общество, которое он изобразил в незаконченной «Новой Атлантиде». Давать советы королям было, можно сказать, его страстью. Началось это еще в «Гесте Грейорум», при Елизавете, которая, кстати сказать, не чуралась его наставлений и время от времени сама обращалась к нему за советом, сделав его своим ученым советником, правда, без содержания. Но, бывало, он так огорчал ее благородными романтическими бреднями, которые в начале политической карьеры руководили его поступками, что злопамятная королева долгое время питала против него сильнейшее раздражение». Однако, при Джеймсе I (Якове I) лорд Френсис на время стал самым успешным государственным деятелем, достигшим поста Королевского Прокурора и затем «Лорда-Канцлера Его Величества», которого король называл не иначе, как «Мой добрый Правитель». При этом он был известным публицистом, и во многом «властителем дум» тогдашнего общества.
При этом взгляды Бэкона, великого гуманиста и философа, продолжали сильно опережать современный ему век и были настолько экстравагантны, что даже породили подозрения в безбожии «его лордства». Современный Британский историк литературы Брайан Уильям Викерс полагает, что «тем современным критикам, которые прилепили Бэкону ярлык атеиста, следует обратить внимание на слова, которые употребляет его духовник Уильям Роули: "Этот трактат его Лордства, названный "A Confession of Faith", я помещаю в конец этого всего тома: демонстрируя таким образом миру, что он был Магистр теологии так же, как философии и политической науки, и что он был искусен в науке искупления не менее, чем в универсальной науке и науке прекрасного. Ибо хотя он сочинил его за много лет до смерти, однако, думаю, это место в томе будет самое подходящее, как наиболее угодное Богу благоухание Веры, сопутствующее его последнему вздоху, как Венец всех других его совершенств и способностей, как самый лучший Аромат его имени для мира после его смерти"». Но вопреки этим высокопарным словам, - основания для таких подозрений, конечно существуют и очень веские. Речь идет о разработанном Френсисом Бэконом знаменитом «принципе эмпиризма», который впоследствии лег в основу объективного научного метода познания, принятого по сей день, а также его представления о «дуалистическом подходе к изучению природы».
По мнению лорда Френсиса, «человек призван открывать законы природы, которые Бог скрыл от него. Руководствуясь знанием, он уподобляется Всевышнему, который тоже вначале пролил свет и уже потом создал материальный мир… И Природа, и Писание - дело рук божьих, и поэтому они не противоречат, а согласуются друг с другом. Недопустимо только для объяснения божественного Писания прибегать к тому же способу, что и для объяснения писаний человеческих, но недопустимо и обратное». «Философия Нового Времени», основоположниками которой считают Френсиса Бэкона и Рене Декарта, в конечном итоге привела к разработке методологии экспериментального естествознания. В основе ее лежал принцип преобразования природы на основе её объективного беспристрастного изучения, начинавшийся с подхода, сформулированного Декартом: «я сомневаюсь, - значит я мыслю. Я мыслю, - значит я существую».
Френсис Бэкон при этом полагал, что в теологии следует во всем следовать религиозной вере, как это сказано в каноническом богословии. В этом он соглашался с Аврелием Августином и Фомой Аквинским, которые считали, что «Вера достовернее и ценнее разума». То есть природа и ее явления доступны научному познанию, Бог, напротив, – непознаваем и трансцендентен. То есть, иными словами, религия, в отличие от науки, не знает сомнений и эмпирическое познание в ней неприменимо, особенно в главном вопросе о самом существовании Бога, то получается, что человеческое познание природы и духа – суть разные вещи. Однако и во взаимоотношениях с Богом человек, по мнению Бэкона, «уподобляется Всевышнему», то есть ведет с ним диалог «на равных». При этом Френсис Бэкон, продолжал испытывать сомнения, и чувствуя явное противоречие, пытался найти компромисс: «Я скорее поверил бы всем сказкам Легенды, Талмуда и Корана, чем тому, что это устройство Вселенной лишено разума. И, следовательно, Бог никогда не творил чудес, чтобы убедить атеистов в своем существовании, потому что в этом их убеждают его обычные деяния. Поистине, поверхностная философия склоняет ум человека к безбожию, глубины же философии обращают умы людей к религии. Ведь, когда ум человеческий созерцает рассеянные всюду вторичные причины, он порой может остановиться на них и не идти дальше; но, когда он охватил их цепь целиком, объединил и связал друг с другом, он неизбежно воспаряет ввысь, к провидению и божеству.
В Писании сказано: «Сказал безумец в сердце своем: нет Бога»; но там не сказано: «Подумал безумец в сердце своем», так что он, скорее не отдавая себе отчета, говорит то, чего он желал бы, чем то, во что он может вполне основательно верить или в чем убежден. Ведь никто не отрицает того, что Бог есть, за исключением тех, кому было бы выгодно, если бы Бога не было. То, что безбожие, скорее, на устах, чем в сердце человека, более всего видно из того, что безбожники постоянно говорят об этом, как будто их уверенность в правильности своего мнения постоянно слабеет и поэтому они были бы рады, если бы оно было подкреплено одобрением других».
В этом удивительном пассаже Бэкон как будто спорит с собой, тщетно пытаясь изгнать червь сомнения, который, увы продолжает жить в его разуме.
С одной стороны,- по мнению лорда Френсиса: «Те, кто отрицает Бога, уничтожают благородство человека, ибо человек по телу своему, несомненно, близок животным; и если он не будет близок Богу по своему духу, то останется презренным и низменным созданием. Они уничтожают также великодушие и возвышенность человеческой натуры. Ибо возьмите, например, собаку и заметьте, какое в ней великодушие и мужество, когда она знает, что ее содержит человек, который для нее является как бы богом или melior natura; очевидно, что, не имея веры в природу, более высокую, чем ее собственная, эта тварь никогда бы не достигла такого мужества. Так и человек, когда он полагается на божественную защиту и благосклонность и уверен в ней, накапливает такую силу и веру, которой человеческая натура сама по себе не могла бы добиться. Поэтому как безбожие ненавистно во всех отношениях, так и в этом: оно лишает человеческую натуру средства возвыситься над человеческой бренностью. Это справедливо как в отношении отдельных лиц, так и в отношении народов».
С другой стороны,- лорд Френсис не может отрицать и того, что одной из причин безбожия являются «времена учености, особенно в периоды мира и процветания, ибо смуты и несчастья более склоняют умы людей к религии». То есть, иными словами, «времена учености, когда развивается философия и естественные науки, склоняют умы людей к безбожию».
В дальнейшем великие философы эмпиристы, такие как Джон Локк, Джордж Беркли и Дэвид Юм последовательно развивали идеи Френсиса Бэкона. В XVIII веке во время бурного развития прикладных научных знаний, его идеи были подхвачены философами материалистами, которые распространили идеи эмпиризма на сферу духовную и религиозную, что привело их к тому самому безбожию, которое тщетно пытался отрицать лорд Френсис. Это было отражено в работах великих энциклопедистов – материалистов просветителей Дени Дидро и Поля-Анри (Пауля-Генриха) Гольбаха, который стал и главным создателем научного атеизма. При этом Гольбах не случайно называл Френсиса Бэкона своим учителем.
При этом, по мнению М.Д. Литвиновой: «Бэкон не обладал поэтическим даром, но прозу писал превосходную, был широко и глубоко образован; знал, как, пожалуй, никто в Англии, европейскую литературу, психологию, филологию, был в курсе всех научных открытий. По его собственным словам, он сделал предметом своих занятий все области человеческого знания. Первой его задачей по возвращении из Европы, где он провел два с половиной года, было создание английского литературного языка и английской драмы. Ему в это время было девятнадцать лет. И еще он был прирожденный Учитель. И как же ему — и всему человечеству — повезло, что в его руки спустя десять лет попал гениальный мальчик Роджер Мэннерс, граф Ратленд. Он, по-видимому, очень быстро распознал великий поэтический дар своего подопечного. И, возможно, давал ему переписывать собственные пьесы («Тит Андроник»). Скорее всего, поначалу они и сами не знали, кого считать автором некоторых пьес. Они оба — авторы, у них была одна муза Афина Паллада…
При жизни Ратленда Бэкон никогда не заявлял прав на шекспировские пьесы и поэмы. Он понимал: дело не только в великом поэтическом даре ученика. Ни в одном из его сочинений, даже в «Опытах», где собраны многочисленные, тонкие и глубокие наблюдения над поведением людей и их отношениями друг к другу, обществу, наукам и искусствам, к вере, государству, истории, — нет того проникновения в живое человеческое сердце, что так нас пленяет в Шекспире. Ратленд, как никто, обладал эмпатией — состраданием ко всем страждущим, его нравственный императив, насколько возможно на грешной земле, соответствовал за звездные ценности, что и питало неподдельную, звучащую в каждой строке искренность, а именно этим завоевывает и покоряет сердца гений. Ничего этого у Бэкона не было. Нравственность его земная, потому он как-то и сказал: «Истина — дочь времени». И еще — конечно, Ратленд был мыслитель не меньшего ранга, чем Бэкон».
В своем Grand Tour Роджер Мэннерс, который был уже, несмотря на молодость магистром богословия Кембриджа,- выражает свои религиозные взгляды достаточно четко, при этом в очень интересной форме, через свои дискуссии с представителями других религий. Так в Лионе, он знакомится с ревностным мусульманином, знатным турком, который был на службе у французского вельможи монсеньера де Брё. Этот «турок оказался интересным собеседником и великим ученым в своем роде: он говорил на шести или семи языках помимо латыни, которой владел прекрасно. Родом он был из Константинополя. Я имел с ним долгую беседу о разных предметах и среди других вопросов я поинтересовался, не был ли он крещен. Он ответил: нет и сказал, что никогда не примет крещение. Мы заговорили о Христе, которого он признает за великого пророка, но никак за не за Сына Божьего. Он уверял, что, что ни он, ни его соотечественники не будут поклоняться Ему, но только истинному Богу, Создателю тверди и земли. И назвал нас, христиан, идолопоклонниками, ибо мы поклоняемся изображениям. Речь его была запоминающейся, особенно будь она направлена против той части добрых христиан, которые заслуживают подобного обвинения в идолопоклонничестве. В завершение разговора я вступил с ним в пылкий спор, защищая Христа, и он, не имея желания отвечать, неожиданно оставил меня». Нетрудно догадаться, что под этими «добрыми христианами, которые заслуживают обвинения в идолопоклонничестве» подразумеваются католики.
Рассказывая о «Королевском После Великой Британии в Венеции» Роджер Мэннерс утверждает: «Не говоря о редких добродетелях ума, коими Господь щедро наградил его [Генри Уоттона], включая безупречное знание и глубокое освоение греческого и латыни, а также наиболее известных христианских языков, кои, изысканно украшенные вольно изливающейся речью, принесли ему духовную дружбу со всеми христианскими послами, находящимися в Венеции. Его отличает ревностная (что является наиглавнейшим) набожность и стойкость в вопросах веры в среде папистов с их суевериями и идолопоклонством, ибо в его доме служба и проповеди отправляются по протестантскому образцу, чего дотоле, думаю в Венеции не случалось. Во время моего пребывания их свершал домашний священник, неподкупный служитель и ревностный богослов м-р Уильям Бедел. Подобное поведение (в этом нет сомнения) служит весомым доводом, чтобы склонить многие души к христианству, а известных в городе папистов увлечь реформированной религией и углубленным постижением Евангелия.
На этой же улице жил известный монах Паоло из ордена Servi. Я вспомнил о нем в связи с тем, что в то время, когда конфликт между синьорией Венеции и папой достиг своего пика: одному из них даже удалось его тяжело ранить. Считается, что он отступил от римской доктрины в пользу протестантизма во многих вопросах, в значительной степени под влиянием бесед, кои вел в обители с просвещенными протестантами, убеждавшими его в своих взглядах. Его уклонение от папизма привлекло внимание известных людей города, и (как я слышал) он был отстранен от бесед с протестантами».
В этих очень интересных рассуждениях, совершенно отчетливо выражается отношение «Великого Барда» к католикам – «папистам», что, по нашему мнению, ставит точку в многовековых спекуляциях на тему приверженности Шекспира к католичеству. К тому же это еще раз доказывает насколько игнорирование «шекспировского вопроса» искажает понимание того каких религиозных взглядов придерживался «Великий Бард».
В «Венецианском Купце» Шекспиром была отчетливо поднята тема «еврейского вопроса». Относился ли автор к евреям и к иудаизму как-то по-другому, по-особенному? И, вообще,- как относился, если исходить из анализа его произведений? Этот вопрос несколько веков вызывал ожесточенные споры. В наше время одно из характерных мнений на этот счет, очень интересно и эмоционально сформулировал писатель Даниэль Клугер: «Неужели Шекспир, буде он и правда думал так…, что «юдофильский» смысл монолога [Шейлока в «Венецианском Купце] вызовет сочувствие у этой публики? Да полно! Я полагаю, реакция англичан шестнадцатого века была еще проще и понятнее, чем у немцев века двадцатого. И не мог автор, чуткий к настроениям публике, этого не понимать. И знаете, что? Я думаю, он и не пытался. Не волновало великого Барда положение евреев в современной ему Англии (тем более, считалось, что их и нету в Англии уже несколько веков) … В шекспировские времена (да и позже тоже) исполнители этой роли играли ростовщика в гротескной, комической манере, изображая его уродливым (нос почти касался подбородка, борода клочьями, дьявольская улыбка, гримасы и т.д.). И чтение монолога сопровождалось ужимками и гримасами, вызывавшими чувство гадливости. Зрителям становилось понятно: лживый еврей, черствый и жестокий, пытается вызвать сочувствие, добиться признания того, что «он такой же, как мы». А потом, когда сострадание затуманит нам взор, с чисто иудейской жестокостью и коварством вырезать у нас фунт мяса – и бросить псам.
Нет, знаменитый монолог Шейлока вовсе не призывал милость к преследуемым и ненавистным евреям. Он призывал христиан к бдительности – по отношению к иудейскому двуличию. Его чтение со сцены в «Глобусе», я полагаю, вызывало глумливый смех – и никак не сочувствие или жалость. Ни на секунду».
И.О. Шайтанов, напротив, полагает, что «национальная непохожесть — наиболее наглядный образ этого отчуждения. И в этом ряду еврей — наиболее полное воплощение Другого, символ Другого, понятный в этом качестве каждому елизаветинцу, даже если он никогда в своей жизни не встречал еврея. Еврей — не только человек иной национальности и веры, но он — враг истинной веры и истинного Бога, к тому же как никто другой настаивающий на том, что он — Другой...
У этой вражды, у этой ненависти не одна, а две стороны. В минуту кажущегося торжества она обнаруживает себя, в минуту поражения взывает к человечности — разве не общей?».
А. А. Смирнов, также исключал всякие проявления антисемитизма у Шекспира, полагая, что «Антонио не выносит Шейлока и презирает его не потому, чтобы Шейлок лично ему чем-нибудь досадил, а потому, что Шейлок - жестокий ростовщик, кровосос, личность общественно вредная. Забота об общественной пользе, об общем благе постоянно руководит у Шекспира действиями его положительных персонажей».
Оба этих мнения исходят из того, что «Великий Бард» знал о евреях очень понаслышке, поскольку, по мнению Даниэля Клугера, - «… считалось, что их [евреев] и нету в Англии уже несколько веков) …».
И это действительно было так. Как известно, в 1290 английским королем Эдуардом I был подписан «Эдикт об изгнании», который под страхом смертной казни предписывал всем евреям покинуть пределы Англии.
Средневековая Англия отличалась крайним антисемитизмом, что формально было связано с ростовщической активностью немногочисленной (около 2000 жителей) еврейской диаспоры. Однако, на самом деле, главной причиной этого - было всегда жесткое конкурентное противостояние иудаизма с находившимся у власти христианством. Именно поэтому антисемитские, точнее антииудейские настроения умело культивировались христианским духовенством, которое и было (как и во всех других случаях) автором, главным идеологом и катализатором это явления.
Большинство английских евреев безропотно подчинились указу и эмигрировали из страны. Запрет был отменён уже после смерти Шекспира Оливером Кромвелем в 1656 году.
И здесь мы подходим к основному вопросу об отношение Великого Барда к евреям и иудаизму. Ибо можно с уверенностью утверждать, что «если не принимать во внимание «шекспировский вопрос» – то совсем не понятен станет и «вопрос еврейский». Поэтому именно в «Кориэтовых нелепостях» сам автор четко и подробно, при этом эмоционально и остроумно поясняет свою позицию по этому поводу, которая сразу же радикально переворачивает все предыдущие представления, которые,основывались на следующих взглядах:
• Шекспир не мог знать евреев и видеть их, поскольку в Англии их не было, при этом, следовательно, понятия не имел об их образе жизни и религии.
• Если он что-то и слышал о них, то – только негативное, в соответствии с представлениями тогдашнего английского общества.
Действительно, в Англии Роджер Мэннерс не мог знать евреев, их обычаи и образ жизни. Описывая Падую, тогда Доминион Венецианской Республики,- он утверждает: «Впервые евреев в Италии я увидел в Падуе, где их великое множество». Однако очень подробный рассказ об этом народе, он, разумеется, сделал посетив Венецианское гетто.
«Мне довелось посетить квартал, где обитает еврейская община. Он называется Гетто. Это остров, ибо со всех сторон окружен водой. Считается, что там проживает около пяти или шести тысяч евреев.
Они отличаются от христиан, выделяясь головным убором. Некоторые носят шляпу или красную ермолку, но это касается только евреев, которые родились в западном мире, как, например, в Италии.
Левантийские же евреи (это название происходит от латинского слова levare, которое зачастую означает elevare, иначе вставать подниматься вверх. Ибо солнце встает и высоко поднимается на востоке каждое утро; отсюда же происходит и название Левантийского моря, как Восточного моря), те, кто родился в Иерусалиме, Александрии, Константинополе носят на голове тюрбаны, как это делают турки.
Было интересно наблюдать за отдельными евреями, особенно левантийскими. Они оказались добропорядочными и хорошими людьми. Я вспомнил английскую поговорку: «выглядеть как еврей» «To looke like a Jewe» (так говорят о побитом дождем, вымокшем человеке; о безумце или лунатике, или же когда человеку не по себе) и понял, что она неверна. Некоторые из них выглядели столь изысканно и имели такие приятные манеры, что это побудило меня еще более сокрушаться об их религии. Будь они христиане, я бы с большей уверенностью сказал о них прекрасной строкой поэта, чем делаю это сейчас:
«Gratior est pulchro veniens e corpore virtus» (Доблесть милее вдвойне, если доблестный телом прекрасен, Вергилий, Энеида).
Я видел много еврейских женщин. Некоторые из них по красоте не уступали самым красивым из тех, что я видел, и были так великолепно одеты, все в самоцветах, золотых цепочках, кольцах, с каменьями, что некоторые из наших английских графинь едва ли смогли с ними сравниться. Платья украшает длинный красивый шлейф, как у принцесс, поэтому их сопровождают служанки, которые несут его. Это доказывает, что многие евреи очень богаты.
В их службах есть одна особенность, которую всегда осуждал наш Спаситель Христос, это велеречивость, многократный повтор одного и того же, заунывное бормотание, которое столь утомило меня, что я не смог выдержать более часа, тогда как их служба длится более трех часов.
Религиозность евреев сильнее всего проявляется в двух вещах: они не поклоняются изображениям и строго соблюдают субботу. В этот день они не покупают и не продают, не занимаются ничем мирским, светским и не богоугодным (в чем христианам неплохо было бы подражать евреям), даже снедь заготавливают заранее, в этот день всецело посвящая себя служению Богу.
Обряд обрезания они соблюдают с той же непреложностью, как и во времена от Авраама (когда он впервые был установлен) и до инкарнации Христа. Они совершают обрезание младенцев мужского пола на восьмой день отроду каменным ножом. Но я не сподобился это видеть. Также они соблюдают многие старинные праздники, кои установил Моисей. Наиболее церемониально отмечается праздник Кущей. Они воздерживаются от свиного мяса, как им заповедовали предки, и турки сегодня в этом подражают им.
Воистину для христианина достойным сожаления является обреченное положение несчастных евреев, кои отрицают подлинного Мессию и Спасителя их душ, чая спасения скорее в соблюдении разнообразных ритуалов (которые были отменены вочеловечиванием Христа), чем в признании Его истинным Спасителем мира, без коего человечество погибнет».
Здесь необходимо пояснить, что представляло собой тогда Венецианское гетто.
Как известно, название это произошло от итальянского «getto»(ранее-ghetto), что означает «лить; отливать». В 1516 году, вопреки требованию папы Льва X об изгнании евреев из Венеции, «Совет Десяти» принял мудрое решение поселить их всех на острове в районе Каннареджо, известном как «Ghetto Nuovo» — «новая плавильня» или «новая литейная». Это был район промышленных свалок, заброшенный после переезда литейных производств в Арсенал.
Очень важным политическим фактором, который определил это решение, было противостояние между Венецианской Республикой и Священным Престолом. В Итальянских войнах Синьория очень часто входила в военные союзы, направленные против Рима. Дата образования гетто тоже была не случайной, поскольку после победы при Мариньяно франко-венецианской коалиции над папскими войсками в 1516 году - власть и влияние Рима в Венеции практически были утрачены. Поэтому, вопреки строгим католическим ограничениям для иноверцев в Италии, проживающие в Республике иудеи и мусульмане находились под защитой законов Синьории, что было очень выгодно для обеих сторон. Хотя по своему положению жители гетто все же были ограничены в правах по сравнению с венецианцами, однако их права и свободы были несоизмеримо шире, чем в большинстве других христианских государств. Причем очень важным моментом было то, что права эти были строго регламентированы «Condotta» («Правилами»), подписанными между гражданами гетто и Синьорией. Главным достижением этого соглашения было то, что евреи, наравне с другими иноверцами, пользовались правом свободного отправления религиозных обрядов, а их жизнь и имущество находились под защитой закона, наравне с гражданами Республики. Однако было и много унизительных ограничений: выходить за территорию гетто можно было только в определенные часы и со специальными опознавательными знаками в одежде (желтые шапочки и др.), проживание на строго определенной территории, запрет заниматься рядом профессий, комендантский час, оплата охраны района проживания из собственных средств и т.д. При этом запрет на профессии для евреев не распространялся на мануфактуру, ростовщичество и медицину. Кроме того, евреям запрещалось иметь недвижимость, они ее могли только арендовать (разумеется втридорога) у граждан Синьории. И конечно налоги на евреев были очень высоки, намного выше чем на христиан, они не имели права заниматься ремеслами, земледелием и виноделием. Деньги, конечно, давали очень много привилегий, но лишь внутри гетто. Однако если возвращавшийся вечером домой еврей опаздывал к закрытию ворот, его жестоко наказывали, невзирая на его положение в иерархии жителей гетто и уровень достатка.
Хотя эти ограничения и воспринимались как унижение по сравнению с гражданами Синьории, однако жителей Венецианского гетто нельзя было назвать людьми гонимыми и угнетаемыми. Все это, разумеется, мы видим и драме Шекспира.
Например, Антонио говорит:
«Не может дож законы нарушать:
Ведь он, отняв у чужестранцев льготы,
В Венеции им данные, доверье
К законам государства подорвет;
А наши и торговля, и доходы -
В руках всех наций».
Однако, несмотря на это, герои трагедии осознают, что иудеи, в своих правах – это все-таки «люди второго сорта», даже в относительно демократичных условиях Венецианской республики.
Что же касается отношения к иудаизму Роджера Мэннерса, то в «Кориэтовых нелепостях» мы видим поразительный и очень интересный рассказ автора, который исчерпывающе отвечает на этот вопрос.
«Прогуливаясь по гетто, я встретил одного ученого еврейского раввина, который хорошо говорил по-латыни. После обмена любезностями я представился и поинтересовался его взглядом на Христа. А также спросил, почему он не признает его Мессией. Он повторил то же, что говорил, как я писал, турок в Лионе, Христос, спору нет, был великий пророк и в образе пророка должен быть почитаем среди евреев не менее, чем пророки, жившие до него. При этом раввин отрицал его божественность и не признавал Мессией и Спасителем мира, ибо он явился в неприглядном образе, без той пышности и помпезности, кои подобают искупителю человечества. Я возразил, что мы, христиане, веруем и до последней капли крови будем веровать в то, что он истинный и единственный Мессия мира, ибо, пребывая на земле, свидетельствовал свое учение множеством сверхъестественных чудес, кои наглядно подтверждают его Божественность. Даже непримиримые враги Христа не могут противопоставить ему достойного авторитета – ни в образе Моисея, ни в образе пророков, ни в каком-либо еще, который бы свидетельствовал о преходящем царстве Мессии, заповеданном от Духа. Я сказал ему, что Христос царствовал над людьми как Царь от Духа и духовной бранью побеждал врагов их: плоть, мир и дьявола. Пришлось добавить, что предсказания и священные оракулы Моисея и святых пророков от Бога указывали на приход Христа как Единственного, Кто в полноте свершит закон и пророчества. Я напомнил место от Исайи об имени Эммануил и девственнице, зачавшей и выносившей сына. Наконец, я решился призвать его оставить еврейскую религию и перейти в христианскую веру, вне коей он будет навеки проклят. На что он снова возразил мне, что мы, христиане, неверно толкуем пророков и слишком вольно перелагаем их в своем духе, а что до него лично, то он твердо намерен жить и умереть в еврейской вере, чая спасения в соблюдении Моисеевых законов. В конце он был раздражен на меня, ибо я плохо отозвался о несуразности в их обрядах.
Многие евреи столь упрямы, что не могут слышать ни о каком примирении с церковью Христа, считая, что он был сыном плотника, жалким недалеким неудачником, однажды ехавшим на осле, и не достоин быть Мессией, Коего чают. Мессия для них тот, кто в блеске и великолепии имперской власти ступит на царство как абсолютный монарх во главе сверкающих латами легионов и при поддержке выдающихся людей человечества. Он будет властвовать не только над их старой Иудеей, но над всесильными и процветающими царствами, к которым относятся четыре древние монархии (с их несгибаемой надменностью) и все нации, какие только есть под небесами, превратив царя Гвианы вкупе с правителями самих отдаленных частей света в своих данников. Бог воистину ослепил их разум, что теперь (по слову Святого Павла из пророка Исайи) не видит их глаз и не слышит их ухо».
В этом споре двадцатилетний Роджер Мэннерс, который, несмотря на свою молодость, был уже магистром богословия и при этом горячим и задиристым полемистом, - в запальчивости оскорбил своего оппонента, плохо отозвавшись о «несуразности в иудейских обрядах». Раввин же был значительно более сдержан, деликатен и осторожен, особенно когда говорил о Христе. Он совсем не утверждал, как другие евреи, что Христос «был сыном плотника, жалким недалеким неудачником, однажды ехавшим на осле, и не достоин быть Мессией», но с уважением называет его «великим пророком и в образе пророка должен быть почитаем среди евреев не менее, чем пророки, жившие до него». Однако блестящие пламенные речи Роджера на великолепном и изысканном латинском языке, в которых он «плохо отозвался о несуразности в иудейских обрядах», не могли не вызвать раздражения раввина и бурю негодования и агрессии у окруживших спорщиков жителей гетто.
Этот рассказ дает исчерпывающий ответ и на утверждение Айзека Азимова, что Шекспир дескать «совершает ошибку: поскольку имя Варрава в «Ветхом Завете» не упоминается, реальный Шейлок не мог бы его использовать». В рассказе Ратленда мы видим, что ученый раввин произвел на автора впечатление человека очень образованного, прекрасно знающего, не только «Танах», но и «Новый Завет», и дискутирующего о нем с глубоким знанием дела.
Даниэль Клугер очень точно подмечает еще одну «странную» особенность в трагедии Шекспира:
«Крещение, казалось бы, (по логике христианского мира и учения), является величайшим даром и благом для заблудшего (мягко говоря) ростовщика. Ведь оно спасает душу, оно возвышает! Это же награда! Но обратите внимание, как это подано у Шекспира. Герои злорадствуют от того, что еврей станет христианином! Они потешаются над Шейлоком. А это значит, что ни для кого из них крещение не является высшим даром. Все они – и Антонио, и Бассанио, и Грациано, и даже сам дож Венеции, считают крещение мучительным наказанием. Хуже смерти. Ну, хорошо, можно понять такое отношение к Благодати со стороны еврея. Но эти-то почему злорадствуют? Странен он, этот христианский мир в шекспировской пьесе, правда?».
В «Кориэтовых Нелепостях» содержится четкий и недвусмысленный ответ на это замечание: «Печально видеть, сколь малое число евреев, живя в Италии, переходит в христианство. Основным препятствием служит то, что их состояние конфискуется, как только они принимают христианство. В этом, говорят кроется главная причина, ибо многие нажили его ростовщичеством, отчуждая у несчастных христиан то часть, а то целиком их богатства. Папа и многие правители земель, где проживают евреи, по закону постановили, что они должны по закону вернуть нечестно нажитые деньги и во спасение души и совести принять святое крещение, перейдя в лоно христианской церкви. Понимая, что останутся сирыми и нагими, ибо у них все изымут, и лишаться средств к существованию, евреи в Италии крайне редко переходят в христианство, во всяком случае реже, чем в других странах христианского мира. В то время как в Германии, Польше и в иных местах евреям –выкрестам (как, например, в случае с Эммануилом Тремелием, который был обращен в Германии) оставляют состояние, кои они нажили».
При этом Шекспир ни на минуту не обманывается насчет того, что Шейлок, на самом деле, по доброй воле может принять христианство, то есть «прийти к Христу и стать добрей», поскольку, как и другие его сородичи он «столь упрям, что не может слышать ни о каком примирении с церковью Христа», и «твердо намерен жить и умереть в еврейской вере, чая спасения в соблюдении Моисеевых законов». С другой стороны,- и Джессика, совершившая подлое преступление, бросив и обокрав отца, прекрасно понимает, «что нет ей милосердия в небесах», а её муж Лоренцо, «обращая в христианство евреев», добивается только того, что «повышает цену на свинину».
Таким образом описание Венецианского гетто в «Кориэтовых Нелепостях» полностью переворачивает все представления об отношении «Великого Барда» к «священному народу». Вопреки своим прошлым представлениям о евреях, как «людях убогих, похожих на безумцев или лунатиков», он увидел людей красивых, «добропорядочных и хороших», многие из которых «выглядели изысканно и имели приятные манеры». При этом еврейские женщины поразили его своей красотой, с которой «английские графини едва ли смогли сравниться», богатством и изяществом одежды.Автор, кроме того, с уважением отозвался об их религиозных обычаях, признавая, что в некоторых из них «христианам неплохо было бы подражать евреям». Несмотря на религиозные разногласия, Ратленд был впечатлен ученостью и риторическим искусством раввина, с которым вел спор. То есть, обитатели венецианского Гетто произвели на него очень сильное и очень благоприятное впечатление, которое не оставляет никаких сомнений в отсутствии у него каких-либо предубеждений предрассудков в отношении евреев и даже малейших признаков антисемитизма, в которых его много раз подозревали многочисленные критики. Напротив, «Великий Бард», скорее признается в глубокой симпатии и уважении к этим людям, несмотря на критическое отношение к их религии, которая, по его мнению, и к великому сожалению, препятствует их «истинному духовному спасению».
Что же касается многочисленных трактовок этого вопроса, то они чаще всего исходят из достаточно поверхностного анализа произведений «Великого Барда», недооценки его гения. Великий гуманист, он, разумеется, по определению, не разделял людей по признаку расы, религии или национальности. Он с интересом, любопытством и симпатией пристальным взглядом смотрел в глаза любому человеку, причем ему скорее интересны личности экзотические, малоизвестные, и малопонятные. Но взгляд Шекспира иной – это проникающий в душу взгляд гения.
«Ты мне глаза направил прямо в душу,
И в ней я вижу столько черных пятен,
Что их ничем не вывести». (Гамлет, Акт III, сцена 4), перевод М.Л. Лозинского
Лучше всего об этом сказал Александр Сергеевич Пушкин, другой гений, на которого «Великий Бард» оказал несомненное и очень серьезное влияние: «У меня кружится голова после чтения Шекспира. Я как будто смотрю в бездну», - признавался он. Характеризуя всепроникающую глубину гениального шекспировского взгляда Пушкин восклицает: «Читайте Ш<експира> [это мой припев]. Он никогда не боится скомпрометировать свое действующее лицо, — он заставляет его говорить со всею жизненной непринужденностью, ибо уверен, что в свое время и в своем месте он заставит это лицо найти язык, соответствующий его характеру».
«Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порока; но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков; обстоятельства развивают перед зрителем их разнообразные и многосторонние характеры» … «У Мольера Скупой скуп — и только; у Шекспира Шайлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен».
Современник Пушкина Генрих Гейне, рассуждая о «Венецианском Купце», - так продолжил эту мысль:
«Гений Шекспира вознесся выше этой мелочной вражды между двумя религиозными группами, и в его драме не выведены, собственно говоря, ни евреи, ни христиане: мы видим в ней угнетателей и угнетенных и слышим крик безумного страдальческого ликования, когда последним удается с лихвой отплатить своим наглым мучителям за перенесенные унижения. В этой пьесе нет ни малейшего намека на различие религий, и в Шейлоке Шекспир выводит перед нами только человека, от которого природа требует ненависти к врагу, — подобно тому, как Антонио и его друзья изображены у него отнюдь не последователями божественного учения, которое повелевает нам возлюбить врагов».
Следует еще отметить очень важный вопрос о языковых нюансах, которые сильно влияют на восприятие пьесы Шекспира.
Дело в том, что «священный народ» («sacred people»), к которому принадлежал Шейлок называется по-разному на разных языках.
Слово «еврей» происходит от существительного ;;; [э;вер], то есть «пришелец с той стороны (реки Евфрат)». По-английски оно звучит как hebrew [hi:bru:]. Слово иеhуди относилось к потомкам (колена) Иуды, впоследствии — к жителям Иудейского царства и означало религиозную принадлежность к иудаизму. Греческое ;;;;;;;; происходят от древнееврейского ;;;;; (иеhуди). В свою очередь от греческого происходят лат. judaeus фр. Juif, нем. Jude, польск. ;yd, рус. иудей.
В русском литературном и разговорном языке слово «иудей» не прижилось, уступив место польскому ;yd (жид), которое имеет грубо оскорбительный и уничижительный оттенок. Кстати, оно есть и в английском и звучит как «Yid» [yid].
В Венецианском купце Шекспир использует оба слова, причем слово «hebrew» используется как позитивно –благожелательное, например, Шейлок говорит о своем друге: «Tubal, a wealthy Hebrew of my tribe» («Тубал, еврей, богатый мой сородич»).
Английское слово «jew» применяется достаточно нейтрально, что создает очевидные трудности для переводчиков на русский язык. Так Т.Л. Щепкина-Куперник в перечне действующих лиц переводит: «Shylock, a rich Jew» и «Tubal, a Jew», как «Шейлок, богатый еврей» и «Тубал, еврей». В самом же тексте, это слово переводится, как «жид», что явно искажает его смысловой оттенок, придавая ему оскорбительно-уничижительное значение, чего нет в авторском тексте. Например, слова Дожа: «Go one, and call the Jew into the court» и «We all expect a gentle answer, Jew» переводятся Т.Л. Щепкиной-Куперник как: «Подите, позовите в зал жида» и «Мы все ждем доброго ответа, жид», что грубо нарушает смысловой контекст. И уж совсем неуместно такой перевод звучит в словах Грациано: «Клянусь вам клобуком моим - она язычница, но вовсе не жидовка!». Поэтому другой известный переводчик Шекспира Исай Бенедиктович Мандельштам, очевидно, почувствовав этот нюанс, переводит во всех этих случаях «Jew» как «еврей».
А.С. Пушкин, явно под влиянием «Венецианского Купца», вывел в своих «Сценах из Рыцарских времен» свой яркий образ еврея ростовщика. Герой «Скупого Рыцаря» Альбер иронически называет его «проклятый Жид, почтенный Соломон». Сам же ростовщик для обозначения своего народа использует другое определение: «Есть у меня знакомый старичок, еврей, аптекарь бедный...».
При этом, характер еврея-ростовщика у Пушкина, как и у Шейлока очень многослоен и неоднозначен. Он остроумен и мудр, его речь очень афористична. Например:
«Деньги? — деньги
Всегда, во всякий возраст нам пригодны;
Но юноша в них ищет слуг проворных
И не жалея шлет туда, сюда.
Старик же видит в них друзей надежных
И бережет их как зеницу ока»;
или:
«Да, на бароновых похоронах
Прольется больше денег, нежель слез».
Но при этом он чрезвычайно умен и хитер и абсолютно неразборчив в методах достижения своих целей и безнравственен. Чувствуя внутренние помыслы и желания Альбера, - предлагает ему отравить отца, чтобы получить наследство.
В этом еще раз можно ощутить несомненное влияние «Великого Барда» на творчество «Российского гения».
«Прогуливаясь по гетто», подобно «Правдовещателю Тому» более четырех веков назад, невольно проникаешься духом шекспировской трагедии. При этом многие недоуменные вопросы, которые возникают при чтении «Венецианского Купца», разрешаются просто и естественно.
Например, во II акте, сцене 5, Шейлок, оставляя дочь одну дома во время венецианского маскарада, наставляет ее:
«Как, маскарад? Ну, Джессика, так слушай:
Запрись кругом. Заслышишь барабаны
Иль писк противный флейты кривоносой -
Не смей на окна лазить да не вздумай
На улицу высовывать и носа,
Чтобы глазеть на крашеной хари
Безмозглых христиан; но в нашем доме
Заткни все уши, то есть окна все,
Чтоб не проникнул шум пустых дурачеств
В мой дом почтенный».
Известно, что участникам карнавалов вход в гетто был запрещен. Однако на набережных «Роскошного канала» («Cannaregio»), располагающихся напротив гетто, из окон легко можно было наблюдать пеструю и веселую карнавальную толпу и разыгрываемые для неё театральные постановки. Для жителей гетто, живущих достаточно однообразно и скучно – это было редким, хотя и запретным развлечением
В следующей сцене перед домом Шейлока появляются Грациано и Саларино, а позже и Лоренцо в масках. Как известно, несмотря на пропускной режим, проникнуть в гетто венецианцам в определенные часы (когда не были закрыты ворота) было довольно просто, как и покинуть его, особенно в мужском платье и в маске. Конечно, можно было бы предположить, что похитители ждут Джессику по ту сторону канала, который местами достаточно узок, чтобы можно было без труда переговариваться друг с другом, однако сама Джессика опровергает это предположение словами: «Лови мой ларчик; этого он стоит». Вряд ли она стала бы рисковать, перекидывая даже через неширокий канал, драгоценные отцовские дукаты. Кстати, очень важным нюансом, который подробно описан в «Кориэтовых Нелепостях», является то, что полновесные венецианские дукаты в то время практически были выведены из широкого обращения, с заменой их на менее ценные цехины, и использовались как надежная, постоянно растущая в цене валюта, в основном для накоплений.
Во время прогулок по древнему гетто и сейчас отчетливо всплывают образы шекспировских героев. Сейчас в нем гораздо меньше потомков коренных жильцов когда-то угрюмого и изолированного, но густонаселенного района. Тень Шейлока и Тубала, жестокой и неверной дочери Джессики, время от времени возникают то здесь, то там, напоминая о той давней эпохе. Невольно вспоминаются слова Генриха Гейне: «Зато гораздо чаще, чем обо всех этих исторических персонажах, вспоминаешь в Венеции о шекспировском Шейлоке, который все еще жив, а те давно истлели в могилах; когда поднимаешься на Риальто, твой взор ищет его повсюду, и, мнится, он где-то там, за одной из пилястр; на нем еврейский кафтан, лицо выражает недоверчивую расчетливость, и даже как будто слышишь иногда его пронзительный голос: «Три тысячи червонцев — хорошо!».
Но не менее явственно возникает очень причудливая для этого закрытого района, изысканно и роскошно одетая фигура молодого английского лорда, который пристально вглядывается в окружающие его странные лица, чтобы навсегда их обессмертить.
Продолжение следует