В майские ночи в деревне уснуть невозможно. Особенно в то время, когда чистый свет полной луны рассыпается по всему околотку, и от этого света серебрятся обновленной крышей и мой дом, и листья старого вишенника, и упокоенные после дневного ветра ветки молодого осинника. Даже свежевспаханный квадрат картофельного поля, на антрацитную черноту которого выпадает лунный свет, серебрист и светел, пока не забрезжит рассвет.
От всего ночного майского серебряного великолепия не оторвать глаз. Недвижимое серебро лежит на лугах, смешиваясь с туманами, зреющими до самого утра по всему невидимому руслу ручья. Они кажутся уже не туманами, а разлитым половодьем - без конца и края. И только выше туманисто-серебристого половодья возникают кое-где на поверхности сумрачно-сонные вершины ракит и вётел.
Кажется, что по всей России, не таясь, бродит ночная вешняя краса. Она тиха, задумчива и переполнена той тайной верой, без которой невозможно обновление, возрождение всего сущего на земле.
Я вглядываюсь в это сонно-серебристое приволье, пытаясь разгадать непостижимую тайну соединимости оглушительного оркестра, где в исполнителях неумолчные соловьи, болотные лягушки, ухающая выпь, скрипучие коростели, с задумчивой тишиной вешней красавицы. Я не говорю даже шепотом, боясь нарушить эту непостижимую совместимость звонкого ночного оркестра с сонной тишиной, утонувшей в лунном серебре майской ночи.
Но спать, когда ты сам утонул в этом ночном весеннем приволье, нет никакой возможности. Кроме этой врачующей красоты уже ничего и не нужно. От сладкого до боли явленной неувядаемости, рожденной майской серебряной ночью, вселяется в тебя и вера – как непостижимо красивая птица, несущая добрые, радостные вести, которые, восторгаясь, , любишь, ждешь и надеешься, что все они не понарошку, а взаправду.
В разливе спокойного лунного света я нахожусь до рассвета. Эта серебряная ночь, до вершины полная ненавязчивого зова нежности, стАяла незаметно, открыв по-новому ожившие дали полей, где вырастает вешняя краса, от которой пробуждается земля.