Рассказ
Иван Никодимович Жулев совсем недавно отметил свое пятидесятипятилетие со дня рождения. Но пожилым себя не считал. Он воспринимал себя еще вполне дееспособным по всем мужским статям. Сила есть. Может еще черту рога обломать. К врачам не обращается. Нет такой необходимости. По женской части тоже все в порядке. Как Жулев сам считает, на него зазывно поглядывают на улице молодые женщины.
Правда, насчет молодых девушек ничего сказать не может. Чего не наблюдал – того не наблюдал. Возможно, девушек смущает одна отрицательная, но весьма существенная в наше время причина. Иван Никодимович не может сорить деньгами. Была пора, когда он работал кузнецом в колхозной мастерской. Зарабатывал неплохо. Но колхозы давно приказали долго жить. И в селе для Жулева работы больше не оказалось. Откуда у него будут деньги на молодых девиц? Нету их. И не предвидится. А неплохо бы поласкаться и с молодыми девушками. Молодость свою вспомнить. Уж она-то у него была по всем статьям бурной. Недаром за него вышла замуж самая статная девушка села. О ней, когда она была в поре своего предсвадебного цветения, в селе все говорили: « Какая статная девушка. Фигура – словно точеная». Имелось в виду, что его будущая супруга имела фигуру, словно отточенную на токарном станке.
Поглядели бы на нее сейчас. Жена тоже приблизилась к пятидесяти пяти. Ей до этого рубежа не хватает всего двух лет. Только выглядит она на все шестьдесят. А то и больше. И все пилит своего Ивана Никодимовича за его сальные взгляды на молодых, статных и обаятельных женщин. А как же ему жить при таком несправедливом раскладе? Он еще при всех своих достоинствах. Жена – полная развалина. Бочка бочкой. Сала на ней, наверное, пуда четыре. А может, и больше. В двери в их доме еле-еле проходит. Вот и приходится Жулеву, как это говорил Гришка Мелехов в «Тихом Доне», переступать через борозду.У него ведь, как себе представляет Иван Никодимович, в одном дискомфорт. Односельчане, черти не образованные (Жулев окончил в свое время десятилетку. Чем и гордился перед земляками.) не могут говорить по-человечески. Половину слов русского языка произносят исковеркано. Вот и отчество его изуродовали. Все в селе называют его не Иваном Никодимовичем, а Иваном Икодимычем. Все, как один, отбросили начисто первую букву «ЭН» в его отчестве. И ничего с этим сделать нельзя. Упрямые люди его земляки. Никаноровича зовут Иконоровичем. Его – Икодимовичем. И ничего с этим поделать нельзя. Все, как сговорились. Икодимыч, и никак иначе.
В этот ноябрьский вечер Икодимыч завершил обычный уход за домашней живностью. А хозяйство он был вынужден держать солидное: пять свиней, корова, десяток овец. Кур в птичнике не менее полусотни, два десятка индоуток. Без этого никак нельзя. Поскольку Жулев безработный. Вот и приходится вертеться на грани беззакония. Летом и осенью Икодимыч обманным путем вынужден подворовывать и подкупать у людей, работающих на фермерских полях, сено и зерно. Риск большой. Но другого пути у него просто нет.
Так вот Икодимыч закрыл все помещения, где у него живность, и стал обдумывать, как ему уйти незаметным из дому, чтобы ревнивая его жена ничего не заметила. Накануне он созвонился по мобильнику со своей очередной пассией Лёкой о встрече нынешним вечером.
Баба молодая и очень аппетитная. А имя какое-то дурацкое. И все потому, что в их селе с давних-давних пор припечатывают те имена, которые сами дети, когда они начинают говорить, и неверно произносят свои имена. И произносят их, разумеется, не как следует. Вот и его нынешняя пассия, почему стала Лёкой? Когда ее спрашивали года в три, как ее зовут, неизменно бойко отвечала: «Лёка!»
А родители в сельсовете записали ее Еленой. В селе всех, кто носит это имя, зовут Лёнками. Сама девочка в трехлетнем возрасте не умела правильно себя называть по имени. Вот и осталась на всю жизнь Лёкой. Имя никудышное. А баба такая аппетитная!
Икодииыч прервал себя на этих размышлениях и решил ничего не врать жене, что он будто бы играть в карты на бывший бригадный двор пойдет. Тут она может легко его поймать. Жена хорошо знает все картежных бригадных игроков. Может при встрече кого-нибудь из них расспросить, был ли он тогда-то и тогда-то на бригадном дворе? Так легко и вляпаться. Лучше уйти незамеченным без всякого вранья. А там уж, как получится.И он, крадучись, по огородам, покинул свой двор. Таким же путем, по огородам, Икодимыч добрался и до дома Лёки. Луна щедро освещала все вокруг. Жулев опасался, что кто-то его нечаянно увидит и опознает при таком освещении. Он внимательно всматривался вокруг. Но нигде на огородах ни одной живой души не заметил. Осенью здесь ни у кого дел не было. Тем более вечером.
Одновременно Икодимыч думал о своей возлюбленной. Он сам был от нее без ума. Да и она от него – тоже. А отношения их длятся уже более трех месяцев. Успели хорошо узнать друг друга. Жулев радовался тому, что у них была полная гармония. Но он был опытным ходоком. В его практике встречались и такие женщины, которые при связи с ним буквально прыгали от восторга. А когда у них связь прерывалась, говорили, что он так себе. Уже порядком поизношенный и ослабевший. Так что своей Аленушке он и верил, и не совсем верил. Мало ли что можно сказать сейчас, когда у них все ладно. И сказать потом совсем другое, когда все пойдет шиворот-навыворот.
Окна в доме его Аленушки ярко светились. Но они были так плотно закрыты шторами, что не имели ни единой щелочки, чтобы в комнатах дома что-то можно было бы рассмотреть. Икодимыч усмехнулся: надежная конспирация. Он пробрался сквозь кусты смородины к окну зала и постучал в стекло: два раза – потише, один раз – погромче. Так было условлено с Аленушкой. И тут же пошел на крыльцо.
– Кто там? – услышал Жулев тихий голос своей возлюбленной.
– Это я, Аленушке, – тихо ответил он.
Дверь бесшумно открылась, и Икодимыч прошмыгнул в коридор. Когда они зашли в зал, тут же бросились в объятия друг к другу. Крепкий поцелуй ознаменовал их встречу. Потом оба долго не могли отдышаться. Лёка успокоилась, наконец, и пригласила своего возлюбленного к столу. На столе все было приготовлено к ужину. Стояла бутылка самогону. Порезано сало с темными прослойками мяса. Соленые огурцы лежали целыми.
Лёка пытливо взглянула на Икодимыч:
– Давай, Иван Никодимыч пропустим понемногу. Тебе надо взбодриться.
Икодимыч никогда от выпивки не отказывался. Поэтому предложение Лёки встретил с удовольствием. Он по-хозяйски взял бутылку, налил полные большие стаканы самогоном. Они чокнулись и оба с аппетитом выпили. И сразу захрустели солеными огурцами. Когда горечь выпитого была заглушена, приступили к салу. Икодимыч этим продуктом и поужинал. Из своего дома он сбежал, не заходя на свою кухню. Там жена готовила ему поесть после того, как он управится со скотиной. Теперь с усмешкой он подумал про себя: «Поужинал дома, называется».
Потом они умиротворенно лежали на кровати. Оба были преисполнены теплотой и нежностью друг к другу. Икодимычу хотелось сказать своей Аленушке что-то особенное, очень ласковое, теплое и красивое. Но в его голове было только слово «Аленушка». Ничего другого на ум не приходило. Одни обычные слова. Те, что в их селе в обиходе. Но они на его любушку не произведут впечатления. Многие из этих слов в постоянном обиходе для легкости употребления еще в дореволюционные времена изменены. Или проще сказать, изуродованы. Да так, что горожане, когда слушают земляков Икодимыча, либо в душе усмехаются. Либо открыто удивляются. А иногда и смеются. Что, мол, тут спрашивать – деревня.
Его безуспешные поиски ласковых любовных слов для Аленушки прервала сама Аленушка. Она спросила Икодимыча:
– Ваня! Ты ток-шоу глядишь по телику?
Икодимыч удивился такому вопросу и ответил:
– Да нет. Не гляжу. С моим скотным двором некогда. Я ограничиваюсь перед сном только программой «Время». Потом – на боковую. Иногда, правда, детектив какой погляжу. И то не до конца. Они стали многосерийные. Я до конца фильма не выдерживаю. Засыпаю.
– А я люблю глядеть ток-шоу. В них я вижу, что-то на нас с тобой похожее. Вот недавно скандал крутили. Вроде, украинская тля Виталина ободрала до последней нитки Джигарханяна. Знаешь, в советское время киноартист был знаменитый. Теперь вот крутят про актера Краско. Тоже актер. А по возрасту, как и Джигарханян дед дедом. Чуть раньше показывали скандальчик, связанный с артистом Серовым.
А, кстати, Вань, ты на мне не собираешься жениться? Ты меня не пугайся, Вань. Я тебя обдирать до последней нитки не буду. У тебя и обдирать-то нечего. Твое хрюкающее поголовье не дорого стоит. Потому и еле сводишь концы с концами. Нечего у тебя выманивать. Потому и не покупаешь мне подарков. Не за что. Да мне ничего и не нужно. Мне просто справный мужик нужен. Бабе одной негоже.
Икодимыч заерзал беспокойно в постели. Такой атаки он никак не ожидал. Раньше эту тему его Аленушка никогда не затрагивала. Она лишь беспокоилась о том, чтобы в селе об их связи слухи не распространялись. Иначе Икодимыча Наташка такой хай по селу устроит – чертям тошно станет. А тут ток-шоу ей разбередили душу
.
– Сложный ты вопрос ставишь передо мной, Аленушка. Лично я бы с дорогой душой. Ты и сама видишь, в какое страшилище превратилась моя Наташка. Разъеласьдо такой степени, что ни спереди, ни сзади к ней не подойдешь. Еле-еле себя волочит по земле. В дверь пролезает с трудом и одышкой.
А потом мои дети? Они приезжают в отпуск сюда каждый год. И стыдят меня изо всех сил. Да не за тебя Аленушка. О тебе они еще, похоже, ничего не знают. За других, с которыми у меня раньше трали-вали были. Сын настроен серьезно. Сказал: «Если мать бросишь, я не погляжу, что ты мне родной отец. Голову оторву и свиньям твоим отнесу на съедение. А дочка грозится за мать выцарапать мне глаза.
Лёка весело хихикнула.
– Страшные угрозы от твоих детей. Люди они взрослые. Могут угрозы свои и осуществить. Если дело и действительно до развода дойдет. Да ладно уж. Считай, что я просто пошутила.
Лёка встала с кровати, сладко потянулась и, не включая света, подошла к окну на улицу. Ей показалось, что кто-то закашлялся у ее штакетника. Лёка немного приоткрыла штору и пригляделась на улицу:
– Ваня! А нас кто-то пасет.
– Ты в этом уверена?
– Иди и сам погляди.
Икодимыч встал с кровати и подошел к окну. Он с минуту вглядывался в светлое от полной луны ночное пространство. Потом с удивлением воскликнул:
– Да это же моя Натаха! Мать перемать. Как же она пронюхала?
Лёка отстранила Икодимыча от окна и сама стала вглядываться на улицу. Потом подтвердила предположение своего возлюбленного:
– Да, действительно. По габаритам, твоя жена.
Икодимыч стоял в растерянности:
– Ну, и что теперь делать?
Но у Лёки ответ появился мгновенно:
– А что делать? Из любого, даже самого щекотливого положения, всегда есть выход. Я сейчас выйду на улицу за ворота. Твой «бочонок» уйдет. Вот тогда и скроешься по огородам. Надеюсь, все так и получится.
Лёка накинула на ночную рубашку куртку, на голову натянула вязаную шапочку и загремела чем-то в сенях. Больше Икодимыч ничего не слышал и не видел. Потом возвратилась Лёка. Она была краткой:
– Иди, пока твой «бочонок» назад не возвратился.
– И как же ты ее отогнала?
– Я с лопатой вышла на улицу. И пошла прямо на нее. Она и убралась от моего дома побыстрее. Да уходи ты. А то ведь снова вернется.
Икодимыч взял в руки свои сапоги и в одних носках пробрался до огородов. Чтобы шагов его не было слышно. Там он обулся и поспешил восвояси. Дабы оказаться дома раньше своей супруги. И у него это получилось.
Он уже успел отогреться в своей постели под теплым одеялом, когда в комнату вползла его Натаха. Икодимыч, как можно правдивее старался изобразить, что пребывает в крепком сне. Даже храп доносился. Жена грубо тряхнула его за плечо:
– Успел раньше меня домой явиться? Где был до полуночи?
– А где ты ошивалась до такого времени? Я давно дома. Не видишь? Спал уже.
– У Лёки. Только там тебе спать не давали. Мне уже рассказали, что к ней начал шляться.
Икодимыч недовольно замычал:
– И черти тебя не вовремя принесли. Шаталась бы по ночной улице. Спать человеку не даешь.
Ложись и не приставай к человеку со своими сплетнями.
И укрылся одеялом с головой. Наташка со своими причитаниями ушла в свою спальню. И Икодимыч с облегчением вздохнул: «Пронесло, кажись. На этот раз. А как теперь быть дальше?».