Дринкер – это прозвище, приклеенное мне насмешником Ратазяевым. Настоящая моя фамилия – Водопьянов, пусть она и не родословная. Ратазяев переиначил ее на иностранный манер – Ватердринкер. Позднее стали звать Дринкером. В доме ребенка, где я оказался после рождения, мне придумали эту фамилию в честь летчика-героя Водопьянова. Когда я подрос, стал спрашивать воспитателей о своих родителях. Мои геройские родители погибли в катастрофе, и я успокоился. «А где моя сестричка?» - приставал я к тетям и плакал. Мне объясняли, что у меня не было сестрички, а я капризничал и требовал сестричку. Воспитательница привела девочку в розовом платьице и белых сандаликах. Я спросил: «Ты моя сестричка?» Девочка кивнула, и бант свалился с ее кудрявой головки. Мы оба засмеялись, и взявшись за ручки, пошли играть.
С Юлей, так звали «сестричку», нас перевели в детский дом, который находился в другом городе. В детдоме за короткую детскую жизнь, довелось испытать и обиды, и страдания. Жизнь была беспечной, сытой, но безрадостной по причине конвейерного казенного воспитания. Потрясением для меня стало откровение воспитательницы – Юля не моя сестра! Я противился этому верить: она привыкла ко мне и с гордостью называла меня братом. Спустя время, Юлю взяли на воспитание в семью. Она плакала и просила «маму» взять с собой и меня, но тетенька ласково объяснила, что у нее уже есть трое малышей-мальчиков. Я успокоился и смирился с участью, что я один на всем белом свете и никому не нужен.
Повзрослев, из детдома переселился в городское общежитие. Началась самостоятельная с сомнениями и лишениями жизнь. Вне учреждения я оказался слабым и неприспособленным к жизни. но как убедительно мужество физически слабых и больных детей, их жизнестойкость. Она вынуждена, она оправданна. Там, где они будут добиваться и терпеть поражения, семейному ребенку будет дано, и ему придется справляться с такими тонкими и страшными вещами, что и представить трудно.
Закончив училище и получив профессию, я стал работать. Чем больше я работал, тем больше становился независимым и самодостаточным человеком. Коллективное проживание в детдоме воспитало во мне чувство взаимопомощи, ответственности и справедливости. Благодаря упорству, я добился хороших результатов в спорте. На областных соревнованиях стал чемпионом по боксу в своей весовой категории. Горько вспоминать факт моей биографии, приведший на скамью подсудимых. За превышение необходимой меры обороны, повлекших за собой увечье, так гласил приговор.
Мне казалось, что это сон, и достаточно открыть глаза, как все исчезнет. Но это была действительность с колючей проволокой, шмонами, вертухаями на вышках. Мне не хотелось жить. Решил подставиться: пусть меня застрелят конвоиры при попытке к бегству. Не суждено тому было сбыться. Утром бугор передал мне «маляву». Воспитательница написала, что я поступил благородно, по-мужски, заступившись за девушку… Дети благодарили за поступок и гордились мной. Чтобы научиться защищать слабых, они записались в секцию бокса. Если бы они знали, какую поддержку оказали мне в неволе. Расстаться с жизнью мне расхотелось. В неволе приходилось жить как предписано, выживать как получится. На свободе одни живут по принципу, что хочу, то и делаю, иные – чего не хочу, того и не делаю.
Угадав смятенное, угнетенное состояние, ко мне стал проявлять интерес заключенный по кличке Бизон – Борис Иванович Заонегин, отбывающий вторую ходку. Я чувствовал непонятную для меня опеку и сочувствие. Я ценил доброе отношение: в зоне это такая редкость. Меня безотчетно тянуло к этому человеку, рассудительному, основательному, немногословному. Иногда он брал гитару и пел лагерные песни, жалостливые и тоскливые, сентиментальные и длинные, как сроки заключения. Особенно мне запомнилась песня «Красный ветер» собственного сочинения, исполненная им в лагерной самодеятельности.
«Опасно в детстве трусил я бедой,
Тебе со мной давно не стало сладу,
К четвертаку больной я и седой,
И след ножа носил я, как награду.
Покаялся в темнице всем святым,
К ним никогда не поздняя дорога,
И ангел стал попутчиком моим,
Когда покоя для себя молил у Бога.
Объятий неба мне не заслужить,
Моей душе в порочном теле тошно,
И после жизни хочется пожить
Пусть в чьей-то памяти совсем немножко.
За пайку солнца, воздуха глоток,
И за большой кусок посмертной воли,
Хочу домой, домой хоть на часок,
И вновь увидеть красный ветер в поле».
;
Однажды Бизон поведал историю того периода, когда партия была рулевым, генсек – кормчим, народ – строителем коммунизма, почитающий моральный кодекс как религию. После первого заключения он вернулся в родные места, где впервые увидев изящную незнакомку, влюбился, как Петрарка в Лауру. Высокая, стройная, с бледным одухотворенным ликом, достойным кисти великого художника. Его покорили светлые волнистые волосы, серые глаза, синее кримпленовое платье с россыпью алых подушечек, словно карточная бубновая масть. Бубновую даму звали Ангелиной Валуйской. Она работала в горкоме партии в отделе агитации и пропаганды. Принципиальность, образованность, идейность Ангелины Андреевны не являлись препятствием в настоящей любви к шоферу местной автобазы.
Борису Ивановичу, человеку открытому и честному, не хотелось строить семейное счастье на лжи. Он признался Геле, к тому времени уже беременной, что имел судимость, в остальном же его репутация безукоризненна. Геля замкнулась, реже стала встречаться с Борисом, ссылаясь на командировки. Под угрозой находилась партийная карьера из-за «аморального» поведения и политической «подслеповатости». Семейное счастье, если не отменялось, то откладывалось на неопределенное время. Она уехала к матери в небольшой городок, где благополучно родила мальчика, оставив его в роддоме. Несчастное дитя отдали в дом ребенка на попечение государства. Так в Отечестве появился новый гражданин с выдуманной фамилией и героическим прошлым погибших родителей.
На этом бы история и закончилась, Ангелина Андреевна непременно достигла бы вершин политической карьеры, если бы не ее новоявленный воздыхатель, соратник по партии из того же учреждения. Не добившись взаимности у строптивой и гордой коллеги, он стал держать нос по ветру. Почуяв запах сплетен, стал их собирать, выкристаллизовывая «истину», которая могла бы опорочить Валуйскую, однако, не переставая волочиться за Гелей, сознавая хрестоматийную гадливость гнусной мести. Партиец не поленился съездить за компроматом в тот самый небольшой городок, где Геля родила ребенка. Пользуясь служебным положением, ознакомился в роддоме с перечнем фамилий рожениц. С его подачи на стол ревизионного отдела парткомиссии легли документы исключительно с намерением товарищеской поддержки коммунисту Валуйской.
Результатом закрытого собрания стал перевод Ангелины Андреевны на работу в историко-краеведческий музей. Конфиденциальная информация просочилась в массы. Появилась идея, она овладела массой и стала силой. Этой силой являлся Борис Иванович. Поговорив «по-мужски» с «коллегой» Валуйской, он отправил его с черепно-мозговой травмой в больницу. Заонегина судили и отправили отбывать второй срок заключения за совершенное злодеяние.
Слушая историю Бизона, разве мог я тогда предполагать, что она найдет свое продолжение после смерти Бизона, коснется меня и станет не окончанием, а трагическим финалом. Если б я знал тогда, в зоне, может этого и не произошло бы. В чем же моя вина? В неведении? В отсутствии проницательности? Никакая причина не извиняет происшедшей не по моей воле трагедии. Без умысла, значит несчастный случай, однако мне это успокоенности не доставляло. Как мне жить с этим? Кто мне ответит?
Бизон, предчувствуя кончину, просил меня исполнить просьбу. Воля умирающего – закон. Я обещал после освобождения навестить эту женщину тайком, оставить немного денег и впредь помогать ей материально. Почему тайком? Она гордая и денег от незнакомца не примет.
Спустя полгода после смерти Бизона, вышел срок моего заключения. Освободившись, я вернулся в родной город. Удачно складывалась моя трудовая биография, отторжения и настороженности в коллективе я не чувствовал. Никто из работников не напоминал мне о судимости.
Мучительно трудным оказалось намерение посетить Ангелину Андреевну, тем более его осуществить. Кто я такой? Освободившийся зэк, прибывший с поклоном от Заонегина, которого она давно вычеркнула из памяти? А вдруг у нее семья? Осторожно, не вызывая подозрений, осведомился у дворничихи о жиличке Валуйской. Одинокая пенсионерка, живет скромно, благочестиво и набожно. По святым праздникам поет в церковном хоре. Встретиться с ней мне не хотелось, но как передать необходимое, не получив отказа? Отвергнутое подношение из добрых побуждений мучительно болезненно ранит человека. Не лучше ли оставить записку и подарок в квартире, избежав встречи, возможного отказа и выполнив последнюю волю Бизона? Для этого необходимо незамеченным проникнуть в квартиру в отсутствие хозяйки. Непростым и хлопотным делом оказался замысел вторжения в чужое жилище, избегая соседей, случайных прохожих, подборки, пусть и несложного, бородчатого ключа к единственной типовой двери. Невозможно мне и представить обитательницу квартиры, если не пришлось ее видеть в лицо. Случай помог определить доселе незнакомую мне женщину. Соседка у подъезда, разговаривая с женщиной в строгом костюме, назвала ее по имени и отчеству. Вот она какая Валуйская! Скупа в движениях – признак уверенности в себе. Она не шла, она несла себя степенно, словно боясь расплескать достоинство. Она прошла мимо, не взглянув на меня. В ней не было вольности взгляда, признака неучтивости великосветских дам. Сиреневый платочек, повязанный сзади, придавал ее бледному красивому лицу женственность, кротость и притягательность. Проводив ее восхищенным взглядом, мне подумалось, что она родом из русской аристократии.
Без труда мне удалось отворить замок и войти в покои бубновой дамы. Это была однокомнатная квартира без изысков и претензий на роскошь. Наблюдалась гармония вещей, ее наполнявших, простота и вкус. Крошечная заплатка на подлокотнике бежевого кресла искусно и художественно заштопана и воспринималась, как украшение. Книги на ажурных деревянных полочках, расставленные по ранжиру, улыбались ледериновыми разноцветными корешками. В углу, подле книг, икона Божьей Матери с младенцем. Лампадка с потускневшими от времени цепочками. Сиреневые бессмертники у лика в крошечной византийской вазочке. Чуть повыше письменного столика – две фотографии в белых рамочках из тисненого картона. На одной – молодой мужчина в кителе с волевым лицом и грубой мужской привлекательностью. Едва я в нем угадал Бориса Ивановича Заонегина. На другой – молоденькая женщина в шляпке, с волнистыми светлыми волосами, со смущенной улыбкой. Это хозяйка квартиры, на фотографии ей столько же лет, сколько мне сейчас. Время, бесцветное время, безжалостно накладывает грим на прекрасные лица. Пристальнее всмотревшись в лицо женщины, оно мне показалось знакомым.
Господи! У меня такое же лицо! Да это же мать моя, моя мать! Вот истинное значение поручения Бизона! Он мне не открылся, что он мой отец! А может, не знал или не хотел признаться!? С рожденья я смирился с сиротством, уверовав в легенду героических родителей, погибших в катастрофе. Именно в катастрофе, не оставляющей могил. А с фотографии на меня смотрят лица отца и матери, а может будущих родителей, еще не родившегося меня, впоследствии приговоренного к сиротству по непонятным мне причинам. Никакая выдумка или изощренная фантазия не сравнятся с реальностями людских взаимоотношений, пересечениями, казалось бы, параллельных судеб, разделенных временем и пространством. Я был один в чужой квартире, мне хотелось побыть одному у себя дома, чтобы справиться с важным открытием, которое нежданно свалилось на меня. Мне надо уходить, хозяйка может вернуться. За кого она меня примет? За вора, не успевшего ограбить квартиру? А вдруг у нее слабое сердце?
С вихрем беспокойных мыслей промаялся до утра. Вспоминая подробности недавно пережитого, переживал их заново. Как поступить мне в дальнейшем не знал, не было близкого человека, с кем мог бы поделиться. Решение созрело спустя время, накануне религиозного праздника. Это удобный случай, когда Ангелина Андреевна уйдет в храм на спевки. Убедиться, что она там, пришлось ехать в церковь, ожидать ее прихода, оставаясь незамеченным. Вернувшись обратно, вошел в квартиру и запер за собою дверь. На журнальном столике отложенное вязание Ангелины Андреевны. На хрустальном блюдечке – золотой кулончик на цепочке в форме подушечки. Может это был подарок Заонегина бубновой даме в пору их первого свидания? Из кармана я извлек пачку денег новенькими купюрами и вчетверо сложенный ватман с письмом для Валуйской. Чтобы не сразу находка обнаружилась, сунул все это за Божницу. Аккуратная и чистоплотная хозяйка найдет письмо, когда станет протирать пыль. Мне хотелось верить, как женщина обрадуется, еще более удивится, как это могло попасть в запертую квартиру. Из письма все узнает и не осудит меня. Хорошо, очень хорошо делать людям приятное, вдвойне приятнее, когда остаешься незамеченным. Неведение одариваемого сладко забавляет дарящего.
Внезапно накатившее волнение заставило еще раз мысленно перечитать написанное письмо. Все ли понятно в нем? Не усматривается ли малейшая тень обиды, укоризны? «Ангелина Андреевна. Извините великодушно за вторжение и не пугайтесь этого письма. Исключительность ситуации и деликатность не позволили мне лично Вам все рассказать, не имея на то Вашего разрешения. Бумага не выдаст моих эмоций, так неуместных при личной встрече. Я выполняю должное поручение от Заонегина Бориса Ивановича, ушедшего из жизни год назад. До последнего дня он любил Вас и с благодарностью вспоминал. Он не искал встречи с Вами, чтобы не навредить Вашей репутации. Он мне не открылся, я догадался сам, когда впервые проник в Ваш дом и увидел обе фотографии. Догадался, что Вы - моя мама, а он – отец. У меня нет к Вам претензий и обид. Я рад, что Вы есть, одна-единственная родственная душа на всем белом свете. Мое появление, с признанием ставшей мне известной родословной, ни к чему Вас не обязывает. Нет моей вины, что я родился, нет Вашей вины, что подарили мне жизнь. Я рад буду помогать Вам, если сочтете необходимым. Обо мне не беспокойтесь. Мне очень хочется заботиться о Вас, столько испытавшей несправедливостей и страданий. Простите меня, не наказывайте недоверием, не сомневайтесь в искренности моих чувств и благорасположения к Вам. С уважением Олег Водопьянов».
С чувством исполненного сыновнего долга я возвращался домой. Ангелина Андреевна постепенно свыкнется с мыслью, что у нее есть, точнее сказать, объявился сын. Если этот факт ее не обрадует, то и я не буду более докучать пожилой женщине. Что касается моего тайного проникновения в частную жизнь, так это из добрых побуждений. Добро всегда в законе, справедливость выше закона. Результата деяний не было, умысла на ограбление не было, орудие преступления – ключ – имеется. В итоге нет состава преступления, следовательно, уголовного дела. Мои действия – это семейное дело. С человеческой точки зрения и с правовой я чист. Мои рассуждения мне нравились. В приподнятом настроении я представлял себе первую встречу с матушкой на Святое Богоявление, Крещение Господне. Я приеду на «Форде» к храму, дождусь окончания литургии. Она пойдет на остановку, а я предложу подвезти ее к дому, скажу, что я и есть автор того письма, что хранилось за Божницей. Она, верно, уж давно его прочла. А потом… А что потом? Обстоятельства подскажут, сейчас их невозможно предвидеть.
Не только это мне не удалось предвидеть. Не дано мне было знать, что случится потом. Это преступное слово «потом» не только вор времени, но и жизни. Дождавшись окончания службы, я всматривался в лица прихожан, пытаясь отыскать матушку. Верующие разошлись, а матушки все не было. Я обратился к регенту, опрятной старушке, пахнущей благовониями.
- Разве Ангелина Андреевна сегодня не поет?
- Нет, милый, не поет. Преставилась, голубушка Ангелина Андреевна, царствие ей небесное. Почитай неделю тому, как схоронили, отпевали, батюшка молебен отслужил, все чин по чину. Славная была женщина.
- Да что же случилось, бабушка! – едва мне хватило сил прошептать.
- Сказывают, милый, от недостаточной сердечности.
- От сердечной недостаточности, - бесцветным голосом поправил я ее.
- А может и так, я не знаю как правильно по-медицински. А Вы кем ей приходитесь? Ишь как на сердце приняли, аж лицо помертвело…
Мама умерла так, как мечтает умереть каждый священник, под Рождество, а это значит, что все ее грехи прощены.
Провидением обретший родителей, я их потерял. Раньше верил, что я сирота, теперь я это знал. Это было не единственной утратой, иные утраты ожидали меня впереди.