Он родился в мае. Утром, когда утихла гроза, бушевавшая всю ночь. Сладкий запах влаги и прохлады обдувал горячий лоб его измученной матери. Роды не продлились и двух часов, но оказались очень уж болезненными. Мать была не в силах даже взглянуть на новорожденного, когда не слишком понимающие акушерки протянули ей малыша. Она лишь слабо махнула рукой и застонала. Ребенок плакал, а она думала только о том, что пожалеть и убаюкать должны сперва её. Он не успел выстрадать достаточно, а вот она - да. Акушерки сочли её бессердечной. Она еще не вполне осознала, что стала матерью.
Это осознание пришло к ней на следующий день, когда она все же взяла на руки сына. Он смотрел на неё глазами призрака. Глазами того, кого больше никогда ей не суждено было увидеть. Пол года назад из её жизни испарился мужчина. У него был очаровательный акцент, фигура атлета и блестящий мотоцикл. Она работала в университете на кафедре филологии, и была одной из тех поздно созревающих женщин, которые верят в чистую и вечную любовь, в золотую свадьбу и совместную старость. Верят они в это ровно до тех пор, пока не отдадутся какому-нибудь обаятельному разгильдяю, который окажется достаточно азартным и наглым, чтобы идти напролом сквозь её заставы сомнений и рвы идеализма. А еще он был достаточно мужественным, чтобы она смогла разглядеть в нем хотя бы намек на тот самый идеал. Недостающее она додумывала сама. Воображала его утонченнее, благороднее, сильнее и мудрее, чем он был. А он был незамысловатым повзрослевшим сорванцом, ненавидящим стабильность и обязательства. Она мечтала о рыцаре, который станет всегда её защищать от всего. Он мечтал лишь о том, чтобы ему восхищенно оборачивались вслед. Оба в глубине души понимали, что у этих отношений нет будущего. Но, если его это не заботило, то она до последнего лелеяла надежду, что он изменится, что она растопит его сердце, и он превратится в заботливого семьянина. Как вознеслось бы её самомнение, если бы ей удалось-таки превратить бабника в убежденного однолюба. Для него же такая трансформация была бы сродни лоботомии.
Чуда не случилось. Спустя шесть месяцев обрывочной недолюбви, полной пустых обещаний, ревности и взаимных обид, он сел на мотоцикл и уехал, не оставив даже адреса. Он не раз говорил, что она его единственная любовь, что он не сможет без неё жить и обязательно уедет с ней вместе жить на море, увезет её из этого задыхающегося города. Уезжая, он пообещал вернуться после того, как уладит какие-то срочные дела. Но она подозревала, что он врал. Однажды он забыл на базаре в двух кварталах от дома полную авоську продуктов и наотрез отказался идти за ней обратно. Он патологически ненавидел возвращаться. “Кто прошлое помянет, тому глаз вон” - говорил он и улыбался при этом так загадочно, что невозможно было понять, мудрец он или идиот.
- Фараонова Валентина Ивановна? - позвал ласковый голос медсестры.
- Да? Ох, это он? Можно мне…
- Конечно, вот так, осторожно-осторожно.
- Ой, неужели это он… - она будто старалась впитать в себя побольше этого мгновения. Маленькое личико, глазеющее на неё, было совсем не таким, как она себе представляла.
- Да-да, вот он какой. Глазастенький. А как смотрит! На вас похож.
- На меня? Да нет, по-моему, не очень…
- Смотрите носик какой, а губки - ну, что вы! Ваша копия.
- Копия… Да, у него глаза… и то не мои.
- На отца что ли похож?
Она кивнула.
Медсестра понимала безрадостность положения: если женщина лежит в родильном отделении уже третьи сутки, а к ней никто из родных так и не пришел, то упоминать этих самых непришедших лучше не стоит, чтобы не тревожить нестабильные чувства роженицы. Никаких счастливых бабушек и дедушек. Никакой довольный мужик не караулил под окнами и не просил показать ребенка в окно, значит дело плохо. С личной жизнью у новоиспеченной матери не сложилось.
- Ну, как скажете. Вам виднее. А кажется, всё-таки на вас. Как назовете, решили уже? - медсестра сдвинула тюль, впустив в палату побольше мягкого весеннего света. И на всякий случай глянула на двор. Она снова убедилась, что никто не стоял снаружи и не искал глазами это окно.
Новоиспеченная мать слегка растерялась и пристальнее всмотрелась в сморщенное красноватое личико сына.
- Я думала назвать Иваном в честь отца. Но у него взгляд такой…
- Иван Иванович будет? - уточнила медсестра.
- Нет. Иваном моего папу звали. То есть в честь деда получается. Но вот смотрю я и уже не знаю. Не похож он на Ивана, - она хотела сказать, что он вообще на человека мало похож. А скорее выглядел как оживший батон вареной колбасы. Но про это она промолчала.
Нельзя сказать, что она осталась совсем уж холодна к новорожденному. У него рос забавный пушок на голове, кулачки умилительно сжимались, а губы, возможно, и правда походили на уменьшенную копию её собственных. Ей была приятна тяжесть его крохотного тельца в руках, ей нравился его как будто бы осмысленный взгляд, а мысль о том, что это теперь самое родное её существо щемило ей грудь смесью тоски, нежности, и отчаяния. Но с именем было туго. Весь этот сгусток чувств и беззащитной плоти она никак решалась окрестить по-человечески.
- Правильно. Мать сердцем чует всегда, как назвать ребенка. Говорят, дети, как только родились, сами уже знают, как их зовут. Матери надо только услышать. Была как-то роженица, так они с мужем еще до беременности договорились, что сына Димкой звать будут, а как родился, она глянула на него - и всё, как переклинило. Витя, говорит! Витей его будут звать и никак иначе. А мужу этого не понять, он как узнал, так давай её бедную и так и сяк уговаривать. Чуть до скандала не дошло. Но всё-таки убедила она его. Материнский инстинкт тут уже важнее. Не попрешь против природы.
Она потом еще долго раздумывала над словами медсестры. По правде говоря, её материнский инстинкт молчал. Или по крайней мере остался совершенно глух к имени, которым, возможно, этот ребенок желал бы называться. Она судорожно перебирала варианты на замену Ивану. Леонид, Михаил, Юрий, Никита - тьфу, сплошные политиканы. Ей нравилось имя отца - Иван - гордое и исконно русское. Но ей претило называть так этого маленького колбасного человечка. Она всё гадала, что же такого особенного поняла та женщина, когда впервые взглянула на своего ребенка. Что за чувство заставило её так уверенно поменять решение? Едва ли той приходили в голову такие же позорные мысли, как ей. Колбасный человечек, суровое лицо папы, намозолившие глаза имена из газет… Ничего возвышенного, никаких божественных откровений и интуитивных прозрений. Как можно вообще заранее знать, кем станет новорожденный, чем будет жить и как выглядеть, чтобы понять, какое имя ему подойдет?
Она попыталась нарисовать себе будущий образ сына, раз нынешний только сбивал с толку. Она задрала голову и прикрыла веки. Вот перед внутренним взором встал юноша на пороге совершеннолетия - рослый, видный и улыбчивый. Спортсмен или, может, актер. Нет, актером был его отец - тот тип, что недавно бросил её и бесследно исчез, а ей не хотелось, чтобы сын становился его копией. Тогда она представила утонченного музыканта с лицом, похожим на своё собственное, виртуозно играющего на пианино, как она когда-то мечтала. Этот образ показался совсем уж неправдоподобным. Слишком приторным. Так она нафантазировала еще художника, милиционера, профессора, журналиста и даже дворника. Ничего не прояснялось. Она совсем запуталась. Только утомила себя всеми этими попытками узреть будущее. Третий глаз не проклюнулся. Она разочаровалась и снова подумала про историю, рассказанную медсестрой. Вот был у них образ сына по имени Дмитрий, а потом раз - и Дмитрия вытеснил Виктор. Она опять провалилась в фантазии. Ей представилось, что эта семья ушла из роддома, оставив здесь то, первое имя брошенным и бесхозным. А бесхозное не зазорно поднять и пустить в дело.
- Дмитрий, - прошептала она, будто попробовала сочетание звуков на вкус. Как филолог она оценила и звучание, и тянущиеся за ним ассоциации, - Дима, Димочка. Димка.
И снова внутренняя тишина. Материнское чутье спало мертвым сном. Ничего не связывало её с этим именем. При мысли о нем в воображении оставалось так же темно, как при попытках узреть сыновье будущее. Лишь за одну деталь она уцепилась: если соединить имя Дима и её пока ещё не оформившегося человечка в одно, то не возникало отторжения. Это имя попросту ничего для неё не значило. Лучшего варианта не нашлось. И посоветоваться было не с кем. Почему бы и нет? Кто-то оставил имя без присмотра - она подобрала. Все по-честному.
- Ну что, решили, все-таки как назовете?
- Решила, да. Димой его назову, - баюкая сына, сказала она в следующий раз, когда вошла медсестра.
- Правда? - медсестра улыбнулась. Она если и уловила связь между своим рассказом и этим решением, то её это не тронуло. - А с отчеством как будет? - прозвучал осторожный вопрос.
- Дмитрий Вадимович, - она ответила, не глядя на собеседницу.
- Да… интересно так сочетается. Почуяли, значит, как его правильно назвать.
- Да, - соврала она, - наверное.
- А действительно, Дима Фараонов - здорово звучит. Приятнее, чем Ваня Фараонов. Вот, я же говорю, мать всегда лучше всех знает, как ребеночку будет хорошо. Кто-то говорит, сказки это всё. А я каждый раз убеждаюсь, что правда есть тут какое-то чудо.
Новоиспеченная мать натянуто улыбнулась и отвернулась к раскрытому окну, чтобы спрятать подступивший к щекам стыд. Она чувствовала себя никудышной матерью. Ребенок на руках у нее сладко зевнул.