Старый папин альбом карандашных набросков. Пейзажи. Сколько себя помню, он хранился в нашей семье.
Дошкольное детство расплывается в памяти, лишь отдельные моменты встают перед глазами – как я училась кататься на двухколёсном велосипеде, а кто-то из старших сестёр, Надя или Люба, страховали меня.
Истерика в кабинете у заведующей детским садиком, которую устроила я, когда мама привела меня туда. Сейчас уже не установить, сколько дней я посещала детский сад. Скорей всего, только один раз.
Сидя на кухне и глядя на “ходики” – настенные часы с маятником и гирьками – задалась целью проследить движение стрелок, да так и не смогла. Сёстры в школе, мамы тоже нет, я одна дома. Тёмная кухня с большой печкой, у окна стол с холодной клеёнкой, цветные карандаши и бумага. Я рисую бумажным куклам бумажные платья, вырезаю и наряжаю их, играю с ними и своей любимой настоящей куклой, которую можно заворачивать в платки и баюкать, ходя по дому. Ходики стоят на месте, совсем не идут, хотя и стучат тук-тук. Когда же мама придёт?
А ещё зима и я на санках съезжаю с крутого берега Лога – большого оврага, перерезавшего тогдашний город, а теперь уже почти полностью засыпанного.
Папы в семье я не помню – видимо, он уже уехал к тому времени от нас.
А теперь мне иногда звонит Гена, мой кузен, двоюродный брат, много старше меня. Я ещё не ходила в школу, а он уже закончил её, учился в Свердловске. А когда я заканчивала вуз, он уже давно директорствовал в крупном проектном институте. Это я к тому, что практически всю жизнь мы прожили параллельно, хотя и в одном городе, но в абсолютно разных, непересекающихся кругах.
А вот теперь брат звонит. И рассказывает совершенно потрясающие вещи о далёком прошлом. О своём детстве и моём отце (своего отца он практически не помнит – был трёх лет, когда тот погиб в июле сорок первого). О том, как мой папа собирал мальчишек примерно его возраста из нашей родни и водил в походы (а родня была большая, в семьях росло помногу детей, маминых родных братьев-сестёр было семеро, а ещё двоюродные, их дети опять же).
Папа был родом с Урала, куда он и уехал в конце концов. А в то послевоенное время он, кадровый офицер и участник войны, вышел в отставку и работал в школе учителем физкультуры и военного дела, а мама преподавала русский. Природу папа любил страстно, любил рыбачить, насчёт охотиться не знаю, а вот рисовать её… Об этом и рассказывал мне мой кузен, с уважением вспоминая моего отца.
- Возьмёт Гамку, Валентина (другие мои старшие кузены – О.К.), меня, кого-то из соседских пацанов, соберём рюкзаки – и на Андреевское! Или на Пышму. Доезжали на товарняке. А там порыбачим на зорьке, костёрик разведём, уху сварим. Дядя Миша шалашик собирает, мы хворост, палки, ветки таскаем. Спать ложимся – без задних ног, уставшие, счастливые.
Как-то утром проснулся, выхожу из шалаша – а дядя Миша сидит над рекой, туман, солнце встаёт. Прищурится, смотрит вдаль, на тот берег и – рисует.
Я слушаю хрипловатый голос кузена в трубке и у меня начинает от волнения стучать в висках. Один из тех альбомов хранится у меня до сих пор! А я ничего не знала о походах моего отца с мальчишками. Мама никогда не рассказывала, видимо не придавала этому значения. Да и не сложилась у них семья, и характер у моего отца был очень тяжёлый. Я сама в этом убедилась, уже на закате его жизни не раз с сыновьями навещая его в другом городе. Папа заводил другую семью, воспитал чужую дочь, но и там не сложилось, в конце концов остался один.
В маминой родне авторитета папа не завоевал. Мамины сёстры осуждали его за то, что бросил семью, но один из маминых братьев, Леонид, служивший под его началом в конце войны, отзывался о нём очень хорошо.
Всё детство я скучала по папе. Мне не хватало его. Я благодарю моего кузена за воспоминания, слёзы стоят в глазах:
- Гена, у меня есть один из тех альбомов. Я хочу тебе его показать Я приду к тебе, и ты вспомнишь то давнее утро на Пышме. Как замечательно, что ты это рассказал мне! Спасибо.
Не судите, да не судимы будете. Кто из нас без греха? Бог простит нас, если мы простим.