Многоуважаемый РЕЗО!
Ваш секретарь Манана сказала мне, что Вы прочитали все мои 54 страницы «Консультативных записок по средневековой Испании», составленные для съемок фильма «Искушение Дон Жуана» (Одесская киностудия 1986- авт.), что они Вам понравились, и Вы попросили оставить их Вам для использования в фильме «Дон Кихот».
Я рада этому и, конечно, с удовольствием их Вам дарю.
Кроме того, я нашла страничку набросков неоконченной рецензии на фильм Козинцева и подумала, что, возможно, те рассуждения, что мне тогда приходили в голову, могут пригодиться Вам сейчас в работе над фильмом. Тоже с удовольствием отдаю, вдруг черпнете оттуда что-то достойное внимания.
Итак, из набросков: «Уникальность романа в том, что нарисовав в лице Дон Кихота и Санчо Пансы портреты, вернее, единый портрет всего человечества (так я воспринимаю образы, вернее, единый образ двух главных героев, как единого главного героя, ибо Дон Кихот и Санчо Панса - это две ипостаси одного лица, имя которому человечество), Сервантес это сделал средствами романа комического!
К сожалению, Григорий Козинцев не решился дать простор стихии комического в своем фильме. Даже в таких, вызывающих ощущение абсолютно комического, эпизодах, как борьба с ветряными мельницами, режиссер был «интеллигентно сдержан» и создал скорее скупую схему эпизода, чем сам эпизод.
Действие, то есть нападение рыцаря на мельничные крылья есть, а разработки деталей этого нападения, и именно комических деталей, хотя бы вкратце, - этого нет.
Таких деталей нет и в романе, но там, при чтении, работает читательское воображение, у каждого читателя по своему, а в фильме, с его натуральностью деталей, все слишком конкретно, воображение работает меньше, и если нет конкретного комизма, то восприятие зрителя ограничивается конкретностями эпизода.
Чтоб быть яснее, я предлагаю вообразить, что Дон Кихота играет актер с совершенно комической текстурой. Ну, скажем, Чарли Чаплин. Чаплин разрабатывает комическую сторону эпизода. Надо сказать, что в Чаплине вообще есть многое от Дон Кихота с его наивным и возвышенным идеализмом, есть именно то, что делает Чаплина образом не конкретного человека, а типическим образом человечества могучего, и в то же время, слабого в своей борьбе за идеал.
Конечно, масштабы образов Дон Кихота и Чаплина разные, но существо их родственно. И в той же мере, в какой различны масштабы, в той же мере меньше должна быть разработка комического, но и в той же мере может быть сохранена родственность рыцаря Ла Манчи и рыцаря Нью-йоркских трущоб.
Собственно, все выше сказанное относится и к Санчо. Представляя собой реалистическую ипостась человечества, с его здравым смыслом, с его материальной крепостью, обеспечивающей бытие, Санчо, на первый взгляд, весьма далек от «чаплиновского». Скорее он напоминает Ламе Гудзака из Костеровского Тиля Уленшшпигеля, где Тиль занимает в паре место Дон Кихота, тоже с порцией идеализма, но бесконечно более близкого к реальной жизни и поэтому, пожалуй, менее возвышенного.
Но здравый смысл Санчо недалек и от здравого смысла Чаплина, тогда, когда он ухитряется, боясь своих противников, все-таки побеждать их.
Итак, если ставить в какой-нибудь по новому звучащей транскрипции фильм о Дон Кихоте и Санчо Панса, как о человечестве, одновременно заблуждающемся на прекрасном и скорбном пути к утверждению себя именно Человечеством, но продвигающимся мудро и настойчиво по этому пути, одновременно побеждая, то, возможно, одна из самых интересных транскрипций осуществления такого фильма – это искать в Дон Кихоте чаплиновское!!! Причем чаплиновское не поздних фильмов, а периода «Золотой лихорадки». То есть, подчеркивая, в разумных пределах, именно комическое, сливающееся с комедийным и трагикомическим. В особенности во второй части романа, где комизм и у Сервантеса более приглушен.
Без комического роман потерял бы половину своей философской и художественной ценности, делающей его самым великим романом всех времен и народов.
Много будет зависеть от выбора актеров. С Санчо дело попроще, но Дон Кихот!
Н. Черкасов - прекрасный Паганель в «Детях капитана Гранта». Именно там он как раз был схож с образом (по крайней мере, традиционным изображением) Дон Кихота. Зато ко времени фильма Козинцева, он раздобрел, и вышел не захудалейшим мелким поместным идальго, а довольно барственно-благополучным аристократом. Не только по духу, что вполне дон-кихотски, но и по физической сущности. К тому же скучновато-рассудочным.
Единственный раз за весь фильм он предстает живым человеком, и то благодаря не актерской игре, а замечательно найденному режиссером приему - когда герцогская семья, выслушав благородные, вполне здравые рассуждения Дон Кихота, (что вполне в его образе) аплодирует ему, но совершенно беззвучно! И они сразу становятся мертвыми, по сравнению с ним, живым.
Ну, и никуда не годится, когда в сцене смерти Дон Кихота ему совсем киношно является в двойной экспозиции Дульсинея! Как это бедно, примитивно!
Хотя Дон Кихот в романе перед смертью отказался от своего «сумасшествия», отрезвился, но это кажущееся отрезвление. Потому в этом эпизоде Дон Кихот без всяких двойных экспозиций и наплывов мог увидеть в реальности всех героев своих приключений, умирать в их окружении, ибо они не ушли из его воображения, из его жизни, они сущность его самого! И конечно, Дульсинею, которую мы весь фильм видели реальной бабенкой, он бы все равно увидел, как Прекрасную Мечту Свою.
Фильм Ваш будет совместной постановкой Испании и Грузии. Ну, от Испании роман, а что от Грузии? В главном – Чхеидзе! Его грузинская суть. И я думаю, что это будет прекрасное сочетание испанского и грузинского. Ведь у испанцев и у грузин много общего в национальном характере, в мировосприятии. А язык басков и грузинский вообще очень похожи, чему, вообще-то, лингвисты не могут дать достаточно обоснованного объяснения. Итак, испанский роман сквозь призму режиссерского мастерства, а мастерство подлинно прекрасно, когда за ним сквозит национальное, присущее мастеру, незабываемое, неповторимое.
Шекспир в интерпретации грузинских мастеров сцены, или армянских или русских, это английский драматург, выраженный армянином или русским, и это замечательно. Японский Достоевский, наверное, будет не менее интересен, чем русский.
Интересно, что в истинно грузинской комедии, большой и малой, очень многое родственно Дон Кихоту, близко по духу. И если за испанским Дон Кихотом почувствуется Грузия, ее юмор, даже какими-то флюидами ее Пиросманишвили – какое неожиданное своеобразие получат Дон Кихот и Санчо Панса, и все остальные, в этом фильме!
Хотя вряд ли все это осуществимо. В особенности в совместной постановке с Испанией, родиной Сервантеса, где есть свои устоявшиеся представления. Но почему бы не помечтать?
И еще, моя киномечта: Дон Кихот умирает не в своей комнате, окруженный своими реальными героями приключений, а вдруг встает и уходит на сеновал, или даже в хлев и умирает там, видя сеновал или хлев дворцом? Здесь возможна даже чистая кинематографичность, перетекание миражных форм сеновала во дворец и обратно…
А может, это будет тогда не более кинематографично, а более вычурно, может быть. Все-таки, вполне прозаическая бедная комната, как у Козинцева – философски спокойнее, ближе к жизненной сути...
Вот все, что я хотела сказать, если что-то пригодится из моих рассуждений, буду рада оказаться полезной.
Жму Вашу руку
Виктория Колтунова
Тбилиси 20.01.1985 г.