Виктор не дал нам начать эксперименты с газом:
- Стоп, мужики. Ничего не трогайте, посидите, я скоро вернусь.
Он сел на машину и уехал. Где-то через полчаса вернулся, но не один, привез с собой сварщика-профессионала. Мужик показал нам, что куда присоединить, как зажигать горелку и как резать металл. Пятнадцать минут, и вот мы уже сварщики. Первый день пробовали по очереди, отрабатывали навыки, а уже с утра следующего дня каждый работал своим резаком.
Было лето, странным образом жаркое, совсем не типичное для наших мест. Цех, крытый листовым, мягко скажем, не создавал прохлады, а тут еще жар горелок и плавящегося металла. Сказать, что было жарко, ничего не сказать, скажу – ну очень жарко! Мы работали в каких-то войлочных робах, одетых на голое тело. Минеральная вата между листами давно превратилась в пыль, она плавилась под огнем, источая неприятный запах, летала вокруг, прилипала к потной спине и груди, пробивалась в легкие сквозь тонкие матерчатые респираторы. Дышать трудно, тело чешется от острой пыли, но снять робу нельзя, можно просто сгореть. Тяжелее работать мне приходилось только один раз, когда студентом подрабатывал на котельно-радиаторном. Там однажды пришлось целую ночь, лежа под конвейером, по которому движутся раскаленные болванки, долбить бетон отбойным молотком. Но тогда одну ночь, а здесь день за днем. Нам отвели на работу месяц. И тогда мы должны были получить мизерные, по понятиям восьмиразрядных звезд экрана, но очень хорошие по нашим, деньги. Каждый просроченный день резко сокращал их количество. Поэтому работали в напряженном режиме. Приезжали домой в двенадцать часов ночи, а уезжали на работу в пять утра. На обед сухой паек для экономии времени. Мы не просто устали, мы вымотались.
И пошли приключения. Валерка работал на крыше печи, вырезал квадрат за квадратом, они падали вниз с трехметровой высоты. Работал уже на автомате и как-то забыл, что стоит на том самом листе, который отрезает. Старательно дорезал до конца и рухнул вместе с железом и включенной горелкой в руке прямо на стоящие внизу газовые баллоны. Каким-то чудом, иначе не скажешь, повезло – ни царапины, ни ожога, даже ушиба серьезного не было. Однако полет этот ему почему-то не понравился и дальше он не забывался в упоении работы. Потом, когда грузили на тракторную тележку, приподняли на вытянутые руки, не выдержали тяжести и уронили на Сергеича. Он упал, ударился головой о бетонный пол, не закричал от боли, мужик все-таки, хотя по лицу было видно, что не испытывал удовольствия. Но не выдержал, принял обезболивающее, сразу, как смог открыть глаза. Разразился таким искусным, витиеватым матом, что мы все застыли в восхищенном почтении. В пьяном вечернем трамвае такое не всякий раз услышишь. Лекарство подействовало, Сергеич встал, и мы продолжили погрузку.
Я работал в старых лыжных ботинках без язычков, надевая их на босые ноги, завязывая обрывками шнурков. Однажды в ботинок, на голую ступню упала капля раскаленного металла, хотел быстро снять обувь, конечно, не получилось. Капля застыла шариком металла на ноге. Полученное ощущение я так никогда и не смог отнести к категории приятных, а на ноге навсегда остался круг, память о сварившейся тогда коже. Печать такая, она придала мне исключительную индивидуальность в семимиллиардном скоплении людей. В тот же день нужно было убрать металлическую ферму, стоящую от пола до потолка цеха, а держалась на одном уголке. После мозгового штурма, растянувшегося секунд на тридцать, было решено перерезать уголок посередине. Почему так? Никто не знает. Решили и все. Подкатили леса, я залез наверх. Протянул руку внутрь и стал резать, почти касаясь щекой фермы. Опять же никто никогда не поймет, как я успел выдернуть руку и, почему вообще остался жив. В то самое мгновение, как только была перерезана опора, многотонная ферма рухнула вниз. Просвистев в миллиметрах от головы, упала в противоположную от меня сторону, а ведь могла и в мою. Но так решила. Холодный ветер упавшего чудовища прошел по моей спине и притормозил бег сердца. Я долго не мог спуститься вниз, в голове появились странные, неожиданные мысли о скоротечности жизни. По всему было видно, что это не совсем мой день, но не мог же я вот и просидеть остаток дня, когда остальные работали. Посидел немного и спустился.
Неумолимость времени, частая стремительность, с которой оно пролетает, почти всегда вызывает в нас сожаление. Не в этот раз. Наступил последний день. На нас было жалко смотреть, каждый похудел не меньше чем на десять килограммов, мы были обескровлены и обессилены. Зато место, где месяц назад стояла печь, было пусто и чисто. Оставался пустяк, срезать трубу вентиляции на крыше цеха. Мне надо перенести баллон кислорода, чтобы можно было протянуть шланги на крышу. Подошел к нему, обхватил двумя руками и понял, что сдвинуть с места его не смогу, более того, осознал, что стоять так гораздо легче. Все-таки попытался еще раз, результат не изменился. Стало смешно над своей, неизведанной ранее, немощью, я стоял, обнимая баллон и смеялся. Никто не удивился и не подумал, что я сошел с ума, все поняли. Виктор подошел, и мы вместе смогли осилить эту тяжесть.
На следующий день мы получили свои деньги, наличными, без всяких проблем и карточек. Купили продуктов, водки, взяли палатку, уехали в лес, за город, отметить окончание очередного трудового сезона. Вечером, у костра Виктор произнес тост:
- Ну, мужики! За то, что выжили!
Мы молча выпили, закусил, подняли еще по одной, а потом понеслось, начали вспоминать чуть ли не день за днем. Смеялись, хохотали, радовались, радовались тому, что выстояли и, удивительное дело, не стали инвалидами. Нам было хорошо, мы упивались счастьем и были почти, как братья. Проснулись утром у потухшего костра от звука косы. Какой-то мужик косил траву по росе. Начинался новый день. Мы сидели и слушали, как звенит коса, смотрели, как ровно ложатся на землю ряды свежей травы. Мы думали о том, что как жалко, что месяц пролетел так быстро.
- Ты, конечно, выздоравливай, но не суетись. Полежи, отдохни, набери веса. От больничной еды потолстеть сложно, но от кровати, беспечности, вполне вариант. Выйдешь, позвони, - сказал Виктор, пожал руку и ушел.
- Да, беспечность, это он прав. Что-то очень давно забыл я о ней, - подумал я.
- Но совет хороший.