Судьбоносные встречи и жизненный выбор:
Сергей Эйзенштейн в Великих Луках и в Смоленске (1919 -1920 годы)
Часть 1. Сергей Эйзенштейн в Великих Луках
Встреча первая. Аптека? Аптека. Никогда не забуду…
Константин Степанович Елисеев (13 марта 1890 г. – 10 июля 1968 г.)
русский советский график и художник театра и кино. Родился в Санкт-Петербурге. Художественное образование получил
в 1910—1914 годах в Рисовальной школе Общества поощрения художеств
у И.И.Творожникова, Ф.Ф.Бухгольца, А.А.Рылова, И.Я.Билибина и др.
Публиковал сатирические рисунки в газетах и журналах.
В 1911—1917 годах работал актёром и оформителем фойе в петроградских театрах «Троицкий» и «Литейный»,
рисовал карикатуры на актёров труппы. Тогда же он испробовал свои силы как исполнитель характерных ролей.
Занимался в 1918 г. в свободных художественных мастерских (бывшая Академия художеств) у профессора В.В.Беляева,
затем во ВХУТЕМАСе у И.Н.Павлова в 1922—1923 годах.
С начала 20-х годов занимался оформлением спектаклей в Первом белорусском драматическом театре,
рисовал карикатуры на политические и бытовые темы
для московских газет «Гудок» (1922—1968), «Прожектор» (1923—1935), «Бегемот» (1924—1928), «Крокодил» (1924—1968).
В 1941—1945 годах рисовал карикатуры для журнала «Фронтовой юмор».
Много работал в театрах, а последние 25 лет — в кино и цирке.
Вёл работу с молодыми художниками, в период 1959—1961 годов был руководителем студии карикатуристов при журнале «Крокодил».
Оформил ряд спектаклей: «На дне» А.М.Горького (1920, совместно с C.М.Эйзенштейном), «Сон на Кургане» Я.Купалы и др.
Создавал эскизы костюмов на студии «Мосфильм»: «Ленин в 1918 году» (1939).
В 1938 году был художником по костюмам на съёмках фильма «Александр Невский» C.М.Эйзенштейна.
Работы художника экспонировались на зарубежных выставках: Загреб (1973) и др. Персональные выставки проходили в Москве (1948, 1951, 1968), Минске (1952), Ярославле (1954).
Работы художника находятся во многих региональных музеях, а также в частных коллекциях в России и за рубежом.
За заслуги в области советской художественной сатиры в 1945 году удостоен звания Заслуженного деятеля искусств РСФСР.
Был дружен с поэтами В.Маяковским и Я.Купалой.
В Великие Луки К.С. Елисеев, вместе с женой и с сыном, приехал в январе 1919 г.
Служил художником-декоратором и актёром в Великолукском драматическом театре.
Жена, периодически, работала в театре в качестве переписчицы ролей.
Уехали Елисеевы из города в июне 1920 г.
Из воспоминаний Константина Елисеева в главе «Юность художника»
(Юренев Р. Эйзенштейн в воспоминаниях современников. – М.: Искусство, 1974):
«Однажды, в конце 1919 года, ко мне в актерскую уборную пришел худенький юноша
в сильно поношенной форме студента Петроградского института гражданских инженеров и повел разговор
о том, что среди сотрудников учреждения, которое называлось 18-е военное строительство при Политотделе 15-й армии, квартировавших в Великих Луках, организовался любительский театральный кружок, имевший целью использовать пустовавшую сцену кинотеатра «Коммуна». В состав этого кружка кроме молодежи входили весьма представительные инженеры и архитекторы, работавшие в 18-м военном строительстве, так что дело было поставлено основательно и серьезно.
Для ведения бесед и чтения лекций по различным театральным дисциплинам были приглашены некоторые актеры из нашей труппы, и среди них В.П. Лачинов,
много лет, работавший в суворинском Малом театре. Это был очень скромный, весьма эрудированный человек,
отлично знавший историю театра. Он должен был читать лекции по истории костюма
и лекции по природе и технике грима, мне же предлагалось иллюстрировать их показом практических приемов грима.
Юноша, назвавшийся С.М. Эйзенштейном, выразил желание присутствовать на наших занятиях.
Я разрешил ему и с удовольствием провел два-три сеанса показа техники грима,
в результате чего приобрел новых друзей, среди которых С. М. Эйзенштейн отличался особым постоянством.
Мы встречались то у меня, то у него на дому, а иногда он подолгу просиживал в моей уборной, следя, как гримируюсь я и мои товарищи. Этот хрупкий юноша привлекал к себе мягкой улыбкой, за которой угадывалось какое-то лукавство,
а в небольших светлых глазах, спрятанных под высоким лбом, вспыхивали иронические огоньки,
и тогда в них чудились золотые бесенята.
Первоначальная симпатия быстро перешла в доверчивую дружбу,
и тогда он стал показывать мне свои рисунки, которых у него оказалось много, очень много.
Я был очарован их мастерством, которое бросалось в глаза с первого взгляда,
а их содержание, их сюжеты удивляли своим разнообразием и широтой наблюдений
и мысли, – просто не верилось, что в этом юноше умещалось столько знаний, наблюдений
и самых неожиданных выдумок и видений. Во всем этом зрительном богатстве представлений ясно было,
прежде всего то, что человек очень много читает, много знает, а еще больше думает и выдумывает.
Однажды тот же кружок попросил меня провести беседу — показ построения
и разбивки шрифта — я обучался этому делу у И. Я. Билибина.
В процессе рассказа и показа отдельных элементов, из которых состоят буквы,
я, стоя у доски, написал первое попавшееся слово: «Аптека».
Тогда мне и в голову не могло прийти, что это безобидное слово
сыграет свою роль в наших дальнейших отношениях с Эйзенштейном.
Тем временем кружок готовился к своему первому показу в театре «Коммуна».
Ставили смешную двухактную комедию Аркадия Аверченко «Двойник», в которой главную роль играл начальник 18-го строительства инженер Пейч, а декорации были поручены Эйзенштейну, очень волновавшемуся и бегавшему ко мне за консультациями.
Мне очень понравился сделанный им простой и «вкусный» по архитектуре павильон.
Что же касается костюмов, то каждый участник спектакля был одет по своим возможностям, а грим был полностью отдан на усмотрение нашего очень опытного петроградского парикмахера-гримера Б. Авдеева.
Пьеса прошла с очень большим успехом, и тут же было решено не останавливаться на этом, а идти дальше, и притом в более серьезном плане, отвечающем требованиям революционной обстановки.
Ободренные первым успехом, участники кружка поставили перед собою очень серьезную задачу:
воспроизвести на сцене «Взятие Бастилии» («14-е июля») Ромена Роллана.
Оставляя в стороне работу с исполнителями, которую взяли на себя некоторые актеры из нашего Дома просвещения,
нужно прямо сказать, что постановочная часть пьесы представлялась настолько серьезной, что была под стать только профессиональному театру,
здесь же твердо было решено обойтись своими, любительскими силами, и, конечно, вся тяжесть
и ответственность за эту сторону постановки легли на Сергея Эйзенштейна.
Сейчас, вызывая в своей памяти внешний, зрительный образ постановки «Взятия Бастилии»,
я должен признать, что она затмила скромные постановки нашего профессионального театра Дома просвещения
не только потому, что мы не обладали теми материальными возможностями, которые имел Поарм 15,
но, может быть, прежде всего потому, что здесь впервые показал себя Эйзенштейн как яркий, талантливый театральный художник. По всем эскизам, которые он приносил ко мне на консультацию, я мог давать лишь технические советы, что же касается художественной стороны, то они всегда вызывали одобрение своей смелостью и логической простотой конструктивного решения...
В дальнейшем, каждый раз, когда он преподносил мне очередную карикатуру на меня, на каждой из них моим почерком значилось: «Аптека», а через восемнадцать лет, когда в студии «Мосфильм» я приносил ему на утверждение эскизы к «Александру Невскому». Каждый раз, когда тот или иной эскиз ему особенно нравился, он, глядя на меня лукавым взглядом, произносил: «Аптека» и при этом дружески улыбался».
Помнили-помнили город своего знакомства два друга-художника,
вспоминали великолукские жизнь и встречи в Москве неоднократно!
Встреча вторая. «Здесь три театра, и все переполнены…»
Владимир Павлович Лачинов (28 февраля 1865 г. – после апреля 1929 г.) – филолог, переводчик,
драматический артист, теоретик театрального искусства, театральный критик. Сотрудничал с труппами разных Санкт-Петербургских театров.
С декабря 1919 г. – по май 1921 г. жил и творил в Великих Луках,
в последующем – в разных городах и театрах Украины.
Сотрудничал со многими литераторами и режиссёрами. Играл в спектаклях, осуществлял инсценировки пьес,
постановки пьес на великолукской сцене, преподавал основы актёрского мастерства, участвовал в деятельности Великолукского отделения Всерабиса.
Из личного дела В.П. Лачинова (фрагменты):
«1920 – апрель, Великие Луки: Я здесь очень поправился, хотя хлеб дошёл уже до 170 р. Играю и преподаю в Студии, но иногда мучает смертельная скука.
Здесь три театра, и все переполнены.
На досуге я инсценировал роман Диккенса «Оливер Твист».
«1920 – июль, Великие Луки: «Жить здесь очень приятно, но цены почти петербургские.
Сегодня поставил Вашу (Б. И. Бентовина) пьесу «Конец драмы».
«1921 – Великие Луки: «Положение в театре хорошее. И всё-таки жду не дождусь, когда будет можно переехать в Петербург»;
май, Великие Луки: «Я застрял пока здесь, но уже написал в Саратовскую губернию, чтобы перевестись в г. Петровск.
Встречаюсь тут с Еленским, которого чествовали недавно как героя труда».
«Шуму наделали на все Луки…»
(выдержки из писем Сергея Эйзенштейна к матери из Великих Лук)
Сергей Михайлович Эйзенштейн (22 января 1898 г., Рига – 11 февраля 1948 г., Москва) – советский режиссёр театра и кино, художник, сценарист, теоретик искусства, педагог. Заслуженный деятель искусств РСФСР (1935). Профессор ВГИКа, доктор искусствоведения (1939 год), Лауреат двух Сталинских премий первой степени (1941, 1946). Награждён орденом Ленина (1939), орденом «Знак Почёта», медалями.
В период Гражданской войны в России Сергей Эйзенштейн в марте 1918 г. добровольцем вступил в Красную Армию, был техником-строителем на Западном фронте – в 18-м Военном строительстве,
при политуправлениях 15-й армии и Западного фронта участвовал в самодеятельности во фронтовых труппах,
как художник-декоратор, актёр и режиссёр.
За более чем два года военной службы его путь, в железнодорожных составах, пролегал через многие места: Вожега (около Вологды), Двинск (Даугавпилс),
Холм, Великие Луки, Полоцк, Могилёв, Смоленск, Минск.
Служба Эйзенштейна в Красной Армии завершилась летом 1920 г.
В полной мере оценить значение великолукского периода в становлении Эйзенштейна, как творческой личности, помогают личные документы Сергея Михайловича. Дневниковых записей и мемуаров по этому периоду режиссёр оставил не так много. Но есть ценнейший источник о жизни, службе и творческой деятельности С.М. Эйзенштейна в Великих Луках – его письма к матери Юлии Ивановне (фонды РГАЛИ). Кстати, она навещала сына в нашем городе в апреле 1920 г.
Из писем следует,что Сергей Эйзенштейн прибыл по службе в Великие Луки в середине ноября 1919 г. (первое письмо матери из Великих Лук послано 19 ноября 1919 г.)., а убыл из Великих Лук в Полоцк 25 мая 1920 г. Письма собрал, обработал, издал в своей интереснейшей книге «Эйзенштейн: попытка театра: Статьи. Публикации» (Москва, 2005) театральный критик и театровед Владимир Всеволодович Забродин. Приведём выдержки из неё:
«Пока судьбой своею очень доволен: компания очень мила. Был уже раз на именинах, вчера на концерте, а сегодня иду в театр». (23 ноября 1919 г.)
«Сходил раз в балет (гастроль проездом) – видел Смирнову, Обухова и др. Очень хорошо… Здесь начинаем усиленно заниматься театром…». (26 декабря 1919 г.)
«Вчера же «влились» в здешний культурно-просветительный клуб (нескольких соединенных учреждений), где очень мило и даже уютно. Начинает кипеть театральная деятельность. Там же у клуба библиотека (ничего): есть даже французские и английские книги. В Управлении у нас появились женщины – архитектор – инженер – археолог (курсистки) – есть хоть с кем поговорить о старине. Они здесь будут устраивать музей. Я, конечно, примазываюсь». (30 декабря 1919 г.)
«… ведь вчера исполнилось мне 22 года! День прошел бы, конечно, совсем незаметно и в силу контраста с праздником еще более бесцветно, если бы не счастливое стечение обстоятельств: вчера сыграли заячью свадьбу. Мы с Ал. Ал. были шаферами, и, хоть дядя Володя и «саженный» выпер, все же – (я венец) с честью держал на главе его. Вечером (свадьба была в 6 час. веч.), и хоть «венчальные свечи горели», но все же в церкви было темно и… холодно: ни фраков, ни фаты, ни букетов, но вечером был чай с молоком, ватрушки с творогом, блинчики и коньяк (к которому я (не притронулся) в силу своих непоколебимых principe’ов) и должно было быть весело». (24 января 1920 г.)
«Дорогая Мамуля!
Прости, что так долго молчал, но Ты знаешь, что я с головой был погружен в нашу «постановку» – настолько, что похудал как призрак, а после спектакля простуженно свалился1. Теперь встал и отъедаюсь, отдыхаю душой, ибо вся постановка лежала на мне: я брался лишь за художественную сторону, а пришлось на спектакле в полном гриме и костюме самому ворочать щиты, приколачивать необходимое, таскать и перетаскивать мебель etc., при этом еще спорить, отстаивая собственные замыслы (блестяще удавшиеся, по свидетельству всех), ругаться, чтобы работали другие, бегать и следить за гримом, сниматься (фотографии, по напечатании таковых, пришлю обязательно) etc., etc. Зол был как черт. А к тому же еще правил… пьесу (детище нашего комиссара «Зер Кало» – зеркало…). 2 другие пьесы прошли очень хорошо. В общем, шуму наделали на все Луки, но главное то, что отнеслись к нашему спектаклю не как любительскому, а как к серьезному. Думаем продолжать «работу».
Я играть словесные [роли] больше не буду – голос, голос, о голос! – и только выходные, из коих строим «перлы».
Что касается «жизни», то ничего!» (14 февраля 1920 г.)
«Пишу не часто (за что прошу прощение), потому что ушел с головой в театральную деятельность. Здесь, в Луках, есть гарнизонный клуб, куда мы принадлежим как часть гарнизона. При нем секция (человек 35) – театральная, то есть до третьего дня – просто очень посредственная любительская труппа, особенно хромающая в смысле режиссуры; актеры есть даже «ничего себе» иные. Ну вот, третьего дня была переорганизация, а в течение недели я уже организую драматическую студию, конечно, первым долгом для себя и чтобы искупить то, что я не остался осенью в Петербурге, но когда я третьего дня докладывал о программе и организации студии общему собранию – все страшно заинтересовались.
Я же нашел и лекторов: и кого! – В. П. Лачинова (переводчик Gordon Craig’а, друг Евреинова и актер (старичок), игравший в «Привале комедиантов» и долгое время с Мейерхольдом – просто клад!) и художника Елисеева (которого давно знаю и люблю по работам в Троицком и Литейном театрах). Первый будет читать режиссерскую и актерскую технику, историю театра, костюма и грим, второй помогать первому при практической работе и самостоятельно руководить классом и читать лекции по театрально-декоративной живописи (кроме того, при Художественной секции, где я состою в инициативной группе, будет руководить классом графики – он ученик Билибина!, – орнаментальной композиции и эскиза)…
Ну-с, что-то будет, что-то выйдет, а начинание интересное и захватывающее меня с головой… Имеет ли Тебе смысл перебираться в Луки, где все же гораздо голоднее, чем у Вас (без пайка, который, кстати, со вчерашнего дня усиленный: 2 фунта хлеба и 18 зол(отников) сахару в день!).
Конечно, насколько я буду гражданцем в Петро(граде), не знаю, но, смотря по тому, что покажут мои «студийные успехи» (мое режиссёрское выступление у знающих – Елисеева – нашло мнение серьезного и интересного), возможно, что серьезно займусь театром.
Вчера раздобыл себе наконец Брокгаузовское издание Шекспира для прочтения и усиленно читаю и увлекаюсь им». (26 февраля 1920 г.)
«… Я сейчас совсем в сфере Театра. Уже были две лекции (вступительная и первая по гриму) в рожденной мной при клубе студии драматического искусства. Читает нам лекции очаровательный старичок актер (54 года) В. П. Лачинов – массу видавший и знающий и, главное, принимавший участие буквально во всех экспериментальных театрах: Старинном, Териокском Мейерхольда, Комиссаржевской, «Привале», «Бродячей собаке» etc., etc. Очень интересный и страшно милый: маленький старикашка в подвязанной кушаком шубенке, с кашнэ вместо галстуха. Был у него в гостинице, где он – типичная «берлога» русского актера. Вообще – прямо характерная картинка, а не человек…
День таков: до 5 1/2 час. – служба и обед, 6-7 – лекция, 7 – репетиция или приходишь вечером к Управленческой лампе и читаешь. В общем, есть дело, дело интересное, и думаю многому научиться…». (5 марта 1920 г.)
«… Кстати, в высшей степени одобрены мои рисунки театральным художником Елисеевым. Он очень симпатичный и весьма серьезный. Учит (в воскресенье 1-ый урок) нас рисованию. В театральной Студии было уже 8 лекций. Очень интересно. В четверг ставлю новую пьесу «Марат». Буду делать декорации.
Сейчас, пришпоренный поощрением художника, усиленно рисую, фантазирую etc., конечно, потому выгляжу неважно». (до 18 марта 1920 г.)
«…Сегодня приступаю к изготовлению декораций к «Бастилии» по довольно удавшимся эскизам. Если декорации выйдут удачными, я, кажется, окончательно решил идти в помощники Елисеева – он меня сильно уговаривает, да и все приятели и знакомые…
Вчера и третьего дня занимался «статистикой» (то есть был с другими студистами – статистом) в городском театре: «Боярином» – в «Василисе Мелентьевне» и «Полицейским, которого закалывают» – в «Коварстве и любви» – был заколот с большим эффектом.
Сейчас буду делать эскизы костюмов для швейцарских войск. Вчера в костюмерной Политотдела выбирал костюмы для «Бастилии». Очень рад, что буду «практиковать». Так рад, что пью по 1 1/2 бутылки молока в день. Сегодня сдаю в стирку белье.
Если удачно выйдут декорации, буду хлопотать остаться и лучше до осени займусь любимым делом. (19 апреля 1920 г.)
«Молю Бога устроиться декоратором. Место есть, а Пейч не пускает.
Работаю упорно эти дни над «Бастилией». Один акт готов. Сегодня кончаю другой. Пиши скорее и обязательно. Чем же я виноват, что сейчас весь в Театре, тем более, если паче чаяния буду на участке – буду лишен всего, что я люблю…».
(27 апреля 1920 г.)
«Дорогая Мамуля!
Пишу на службе. Прости, что так долго не писал. Более, чем с головой, ушел во «Взятие Бастилии», идущее сегодня в пятый и последний раз. Самым удачным из всего спектакля всеми признаны декорации.
В Культпросвете за мной вакансия декоратора. Серг. Ник. обещает отпустить – верить боюсь, но в Строительстве еле выживаю. В 20-х числах все должно осуществиться, значит и решиться.
Вчера сдали «заказ» (я работаю с двумя помощниками) на декорацию «Степь ночью и татарская степь», расписные горшки, красных петушков на скатерть для спектакля отдела народного образования – получим за это 6 – 7 тысяч. «Шутя и играя» и с большим удовольствием, заработал, в 2-3 дня заработал 2.000.
Ем каждый день утром 2 яйца, пью 1 – 1 1/2 бутылки молока в день. Чувствую себя отлично и судорожно жду и надеюсь… Студия развивается. Принимаю деятельное участие в организации». (11 мая 1920 г.)
25 мая 1920 г. С.М. Эйзенштейн по службе переехал из Великих Лук в Полоцк.
«… ну, да, из Лук переехало все, мне интересное и дорогое, и… место декоратора при труппе политотдела, во главе которой – Елисеев режиссером. С ним мы условились делить оба труда – режиссера и декоратора – пополам, и вот эта сволочь Пейч меня не отпустил – и баста.
Знаешь, Мамуля, мне так тяжело – я готов, кажется, лишиться всего,
лишь бы быть на любимом и всецело мной владеющем деле…».
Полоцк, пароход «Герой». (1 июня 1920 г.)
Подведение итогов пребывания Сергея Эйзенштейна в Великих Луках
(С.М. Эйзенштейн, К.С. Елисеев, Р.Н. Юренев, В.В. Забродин, В.Н. Павлов)
Попытаюсь обобщить все большие и малые факты влияния Великолукского периода (определение Павлова В.Н.) на жизнь, творчество С.М. Эйзенштейна:
БОЛЬШИЕ факты Великолукского периода жизни С.М. Эйзенштейна
1. С.М. Эйзенштейн «поставил и оформил три спектакля: «Зеркало» Ф. М. Случайного, «Двойник» А. Аверченко и «Марат» А. Амнуэля. В качестве художника работал над пьесой Ромена Роллана «Взятие Бастилии» (Забродин В.В.). В этих спектаклях он попробовал себя в разных качествах: режиссёра, художника-декоратора, артиста.
2. «Он участвовал в создании Студии, где попытался наладить обучение участников любительской труппы начаткам профессиональных умений».(Забродин В.В.). Позже в мемуарах Эйзенштейн отметит: «учу я уже с 1920 года». Педагогическая карьера стартовала в Великих Луках!
3. «Однако главным итогом пребывания в Великих Луках было завершение первой литературной работы — «Заметок касательно театра»… Именно в Великих Луках он переработал разрозненные записи в «Заметки касательно театра»… Мы убеждены, работа над ними началась в конце января — начале февраля, а завершилась в конце мая 1920 г.» (Забродин В.В.).
4. «В Великих Луках Эйзенштейн успел поработать и в профессиональном театре – правда, всего лишь статистом, актером «на выходах». «Вчера и третьего дня занимался «статистикой» (то есть был с другими студистами – статистом) в городском театре: «Боярином» – в «Василисе Мелентьевне» и «Полицейским, которого закалывают» – в «Коварстве и любви» – был заколот с большим эффектом» (С.М. Эйзенштейн, письмо матери из Великих Лук от 19 апреля 1920 г., Забродин В.В.).
5. «Благодаря» Гражданской войне, которая перекатывалась кровавыми, братоубийственными волнами по просторам России в Великих Луках – перекрёстке России в 1918 – 1922 годы жили, служили, творили многие знаменитые люди. Несомненно, на формирование дальнейшего жизненного выбора Сергея Михайловича оказали встречи, беседы, совместная творческая работа в великолукской театральной среде. В первую очередь – с К.С. Елисеевым, В.П. Лачиновым, а также – с А.А. Кайдаловым, М.Т. Арнольди, другими профессиональными режиссёрами, артистами, любителями из театральной студии, ставивших спектакли и игравших в них на великолукских сценах в то время (Павлов В.Н.).
6. Из писем Эйзенштейна матери из Великих Лук, неоднократно, и из Полоцка от 1 июня 1920 г.
мы видим, что Сергей Михайлович, практически, СДЕЛАЛ СВОЙ ДАЛЬНЕЙШИЙ ЖИЗНЕННЫЙ ВЫБОР
именно в Великих Луках – творческая работа в искусстве стала его приоритетом (Павлов В.Н.).
7. Закрепляется этот выбор в дальнейшем в Смоленске: «…Теперь я буду всецело принадлежать театру. Сегодня уже получил удостоверение личности на «художника-декоратора» (Сергей Эйзенштейн, письмо матери из Смоленска от 11 июля 1920 г., Забродин В.В.). Это первая творческая профессия С.М. Эйзенштейна документально заверенная!
Удостоверение декоратора, можно смело утверждать, выдано Сергею Михайловичу по итогам его работы художником-декоратором в великолукских постановках, ибо в последующие полтора месяца, после отъезда из Великих Лук, до 11 июля 1920 г., никаких спектаклей он не оформлял (Павлов В.Н.).
8. Именно, в Великих Луках состоялось ПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ ПРИЗНАНИЕ К. С. Елисеевым С.М. Эйзенштейна ярким, интересным театральным художником – это дорогого стоит! (Павлов В.Н.).
К.С. Елисеев: «…здесь впервые показал себя Эйзенштейн как яркий, талантливый театральный художник.
По всем эскизам, которые он приносил ко мне на консультацию, я мог давать лишь технические советы,
что же касается художественной стороны, то они всегда вызывали одобрение своей смелостью
и логической простотой конструктивного решения...» (Юренев Р.Н.).
С.М. Эйзенштейн: «… Кстати, в высшей степени одобрены мои рисунки театральным художником Елисеевым. Он очень симпатичный и весьма серьезный… Сейчас, пришпоренный поощрением художника, усиленно рисую, фантазирую etc., конечно, потому выгляжу неважно» (С.М. Эйзенштейн, письмо матери из Великих Лук до 18 марта 1920 г., Забродин В.В).
9. Многолетняя дружба с К.С. Елисеевым («Елисеев – очень знающий и дельный художник» – С.М. Эйзенштейн, письмо матери из Смоленска от 11 июля 1920 г., Забродин В.В.) началась в декабре 1919 г. в Великих Луках. Совместная работа, беседы, споры двух художников, несомненно, способствовали творческому развитию и новым поискам обоих мастеров карандаша и кисти. Она счастливо продолжилась после Великих Лук ещё несколько месяцев в Смоленске, в Минске, завершилась в сентябре 1920 г., когда С.М. Эйзенштейн уехал в Москву. В 1920-х годах Константин Елисеев с семьёй переедет в Москву. В столице друзья-художники, неоднократно встречались, вспоминали «события минувших дней» (Павлов В.Н.).
МАЛЫЕ факты Великолукского периода жизни С.М. Эйзенштейна
(по книге Забродина В.В.)
1. Принципиально отказался от употребления алкоголя.
2. 22 января 1920 г. отметил своё 22-летие в Великих Луках.
3. Осознал, что профессиональным артистом ему лучше не быть.
4. Сбылась мечта: «Вчера раздобыл себе наконец Брокгаузовское издание Шекспира
для прочтения и усиленно читаю, и увлекаюсь им».
(письмо матери из Великих Луки от 26 февраля 1920 г.).
5. Продолжал служить в Красной Армии, в 18-ом Военном строительстве 15-й армии,
что элементарно помогало выживать в то время.
Подведём итоги Великолукского периода в жизни и в творчестве Сергея Эйзенштейна.
Полностью разделяю мнение исследователя В.В. Забродина :
«Надо сказать, что полугодовое пребывание в Великих Луках – один из важнейших периодов
в становлении Эйзенштейна – театрального деятеля».
Часть 2. Сергей Эйзенштейн в Смоленске
"Теперь я буду всецело принадлежать театру..."
После более чем полугодового пребывания в Великих Луках жизненный путь Сергея Эйзенштейна пролегал через Полоцк (пребывание: с конца мая по 1 июля 1920 г.), Могилёв и Смоленск. Пребывание его в Смоленске составило, как минимум, около двух недель: с 11 июля – этим днём датировано его письмо матери из Смоленска по 26 июля 1920 г., когда он с теочастью ПУЗАП (театральная часть Политуправления Западного фронта) переехал в Минск.
Вернёмся к книге Владимира Забродина, где он публикует интереснейшие, письмо и телеграмму (1) Сергея Эйзенштейна к матери из Смоленска.
«г. Смоленск 11 июля 1920 г.
Милая дорогая Мамуля!
Воображаю, как Ты поражена моим «новым адресом» <1 строка в оригинале утрачена> Теа-часть – это значит Театральная часть (1).
27 июня я покинул Строительство. Последнее время службы в нем для меня было несказуемым <1 строка оригинала утрачена> страдал, именно страдал и мучился, знаешь, настолько, что до сих пор (уже 2 недели, как я ушел и уже далеко от строительства, идущего к Минску) боюсь верить, что теперь я буду всецело принадлежать театру.
Сегодня уже получил удостоверение личности на «художника-декоратора» (первая (!) творческая профессия С.М. Эйзенштейна документально заверенная – В.П.) и до сего дня не писал Тебе из… суеверия – настолько я был заморен последние 3 месяца
(пока Пейч меня «водил»).
Он ушел из Строительства, и в последний вечер нам (Елисееву, одному ученику Рериха и члену Р. В. С. и моему большому другу начальнику отдела Автоарма 15) удалось «вырвать» (буквально) его согласие (комиссар всегда был за меня и согласен).
Затем 1-го мы – мой режиссер-художник Елисеев и нач. Теачасти Позапа (2) – уехали (в собственной теплушке) сперва в Могилев, где хотели устроить образцовый показательный театр фронта, а затем сюда, где он, вероятно, устроится. Оба они очень милы, а первому я обязан всем случившимся. Пока что идет строительство этого нового театра (выбор труппы, оборудование театра etc.) – ничего не делаю и живу один в теплушке на станции Смоленск Р. О. Елисеев через шесть путей от меня с семьей и «ядром» труппы.
С питанием дело с сегодняшнего дня, кажется, поналадится, но что голод, будучи декоратором!
Это не то, что голод <1 сл. нрзб>! Я, кажется, готов вообще навсегда отказаться от еды, лишь бы быть тем, что я сейчас. Научусь, по-видимому, очень многому. Елисеев – очень знающий и дельный художник, а другой не менее – режиссер (старый Незлобинец (3), а мне придется в теснейшем контакте с ними работать. А затем «стаж», «марка»!
Вот только в сентябре возникнет болезненная дилемма: Строев пишет, что в сентябре дадут возможность студентам (всем) вернуться в Alma mater. Присмотрюсь, как пойдет дело и, если успешно, то еще на один сезон отодвину Институт, хотя «инженер» – это не по мне.
Пропустить же такой случай мне сейчас – преступно. Начинающему безумно трудно «втереться» куда-либо. Если же впереди Академия или Режиссура – то зима в серьезном театре – ценнейший вклад. Во всяком случае, напиши, что Ты об этом думаешь, хотя дело еще далеко впереди?
Сегодня в Позап прибыл какой-то пакет от отрука 18 (4). Я жду денежный аттестат, но даже весь похолодел при мысли, что это что-то вроде «игры назад» – нач[альник] Теа-части говорил, что, что бы ни было, он меня не отпустит, но мне делается почти дурно при мысли попасть опять в обстановку строительства и опять так внутренне мучиться!
Ну, вот Тебе все о моей новой странице жизни.
Материальной стороны, помимо пайка, еще не знаю, да и не все ли равно!
Вот с сапогами плохо (хотя в не полевой обстановке это немного менее остро). Нету денег на починку или покупку низких ботинок, но Ты пока ничего не переводи, ибо возможно, что Позап переедет в Минск (5). Тебе напишу и, хотя мне очень тяжело, воспользуюсь Твоей добротой
(впрочем, думаю, что, поосмотревшись, примусь зарабатывать на стороне еще – платят очень хорошо).
На «стол» хватает – свожу концы с концами. Продаю никудышную материю и никудышный хлам. Хорошо бы подумать о зимнем пальто из шинельного сукна. Сейчас имею прекрасный суровый холст (5 аршин – широченнейший) – буду шить «артистическую» рубаху и панталоны для работы. Только я так не люблю возиться с этим!
В отношении хозяйства тоже весьма многому научусь у Елисеева – он очень практичен и «оборотист».
Пиши мне немедленно о себе. Я очень волнуюсь. Жду телеграмму.
Целую очень, очень крепко.
Обожающий сын и декоратор Сергий
Примечания:
(1) Имеется в виду телеграмма Эйзенштейна, отправленная им из Смоленска:
«Немедленно телеграфирую о себе Адрес: Смоленск Политотдел Запфронта Теачасть Декоратору Письмо посылаю Целую Сережа».
(2) Речь идет о М. А. Днепрове — начальнике театральной части
Политического управления Западного фронта.
(3) Имеется в виду Константин Николаевич Незлобин (наст. фам. Алябьев; 1857 – 1930) — антрепренер, режиссер, драматический артист.
(4) Речь идет о С. Н. Пейче – начальнике Эйзенштейна в 18-ом строительстве.
(5) Первое письмо из Минска Эйзенштейн написал матери 4 августа 1920 г.»
"И самое страшное рисовалось мне живым воспоминанием железнодорожных путей под Смоленском в гражданскую войну..."
Период пребывания в Смоленске Сергей Михайлович ярко описал и в своих мемуарах (Сергей Эйзенштейн «Мемуары», том первый, составление, предисловие и комментарии Н.И.Клейман, Москва, Редакция газеты "Труд", Музеи кино, 1997 г.)
Здесь надо отметить ВАЖНЕЙШИЙ ФАКТ В ТВОРЧЕСКОЙ БИОГРАФИИ ЭЙЗЕНШТЕЙНА - УНИКАЛЬНЫЙ МЕТОД,
КОТОРЫЙ ОН В ДАЛЬНЕЙШЕМ НЕОДНОКРАТНО С УСПЕХОМ ПРИМЕНЯЛ НА СЪЁМКАХ СВОИХ ЗНАМЕНИТЫХ ФИЛЬМОВ,
ЗАРОДИЛСЯ, НА ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫХ ПУТЯХ СТАНЦИИ СМОЛЕНСК!
"И неумолимые зубчатые колеса раз пущенной в ход машины злодеяния, которые уже дальше в цепь улик обращают против Клайда все то, что было им предпринято в плане совершения убийства. Раз пущенная в ход, роковая машина преступления автоматически идет своим ходом – хочет ли или не хочет, противится ли ей или избегает ее раз пустившее ее в ход преступное намерение.
Своего рода джин с черепом и костями на бутылке, из которой он вырывается.
В основе любезного мне этого образа – живое впечатление.
Конечно!
Ведь не впервые у меня фигурирует этот образ неумолимого, автоматического, машинизированного хода.
До этого таким же слепым, неумолимым ходом движется безликая, без лиц (без крупных планов!) шеренга солдат вниз по Одесской лестнице.
Одни сапоги!
А позже – опять безликая, бездушная машина – прародительница гудериановских танковых полчищ – лавина железной «свиньи» тевтонских рыцарей в «Невском».
Снова без лиц. На этот раз физически закрытых шлемами, где глазные щели повторяют контуром бойницы будущих «тигров» и «пантер».
А дальше – роковой путь Владимира Андреевича под исступленный рев опричников, неумолимо черных, снова как рок, снова с закрытыми лицами ведущих его траурным хором к гибели.
... Когда-то я себя спрашивал: что самое страшное?
И самое страшное рисовалось мне живым воспоминанием железнодорожных путей под Смоленском в гражданскую войну.
Количество путей неисчислимо.
Количество товарных составов на них… еще более неисчислимо.
Вероятно, так не говорят. Но количество их именно таково.
Гигантская пробка, в которую зажаты эти темно-красные змеи, рвущиеся вслед наступающим армиям.
Пока что они притихли у Смоленска, но ежеминутно готовы потоками ринуться дальше.
Товарные поезда, как необъятной длины киты, лежат в заводи холодных рельсов запасных путей Смоленска (с. 303).
Гляньте на их спины с тонкого мостика, переброшенного через их ширину.
Длина их вправо и влево скроется вдали и сольется с пылью отдаленных разъездов, ушедших во тьму.
Так, сливаясь со мглой, исчезают без конца огни Лос-Анжелоса (города в 90 километров длины), когда, кружась, спускается самолет. Пронзительно болят барабанные перепонки.
Стучат виски…
Так же стучат виски, когда стараешься охватить это ночное марево чешуйчатых спин эшелонов.
В темноте они движутся взад и вперед.
Забавно и хрипло играют в темноте рожки стрелочников.
Не они ли навели меня на мысль о ночных дальних свиристелках в ночной сцене, в канун Ледового побоища в «Невском»?
Не менее необъятен и страшен этот парк неодушевленных и все же подвижных чудовищ,когда снизу между рельсами и под колесами их пробираешься в поисках своей теплушки.
Я живу в двадцатом году в теплушке на путях.
Хотя работаю я в Политуправлении фронта, но город Смоленск так перенаселен, что часть из нас продолжает обитать в теплушках.
Со стуком из темноты в темноту проскальзывают плотно зажатые двери теплушки. Или проносятся линией пунктира, какой чертят эти пути на картах, бледные прямоугольники раскрытых вагонов порожняка.
Стучат молотки по осям, как в кошмарах Анны Карениной.
В темноте хрипят рожки.
И, мерно привскакивая, как в странном танце, переводятся стрелки.
Красный свет меняется на зеленый.
Зеленый — обратно в красный…
Но самое страшное не это.
Не ночные часы поисков своего вагона вдоль километров молчаливых вагонов, не страшная жара раскаленных крыш под полуденным солнцем, когда лежишь больной...
но хвост эшелона, длинного, бесконечного, в десятки и десятки вагонов длиной, хвост эшелона, который, пятясь назад, тупой мордой последнего вагона движется на вас.
Мерцает красный «тыльный» фонарик одиноким невидящим глазом (с. 304).
Ничто его не остановит.
Ничто не может его удержать.
Далеко на другом конце — машинист.
И с его места он ничего не видит.
Противник. Жертва. Случайный встречный. Все могут оказаться на его пути.
Но ничто не остановит медленного движения красного неморгающего глаза, торчащего из тупого рыла последнего вагона, носом своим въедающегося в сумерки…
Сколько раз в часы блужданий моих по путям так предательски, еле-еле постукивая, как бы прокрадываясь, из темноты в темноту, то на меня, то мимо меня, то рядом со мной шныряли ночные чудища эшелонов…
По-моему, это они, их неумолимый, слепой, беспощадный ход перекочевали ко мне в фильмы, то одеваясь солдатскими сапогами на Одесской лестнице, то обращая свои тупые рыла в рыцарские шлемы в Ледовом побоище, то скользя в черных облачениях по плитам собора вслед свечке, дрожащей в руках спотыкающегося Владимира Старицкого…
Из фильма в фильм кочует этот образ ночного эшелона, ставшего символом рока".
После Смоленска жизненный и творческий путь двух друзей, двух художников
Сергея Михайловича Эйзенштейна и Константина Степановича Елисеева лежал в Минск.
Они проработают вместе ещё два месяца и расстанутся в конце сентября 1920 г.
В воспоминаниях Константина Елисеева, в главе «Юность художника» (Юренев Р. Эйзенштейн в воспоминаниях современников. – М.: Искусство, 1974), есть такие проникновенные строки: «У меня сохранился рисунок, подаренный мне в 1920 году Сергеем Михайловичем. На нем сбоку имеется надпись: «Дорогому маэстро, в знак того, что я никогда не позабуду того, что им для меня сделано. Душевное спасибо. Не забуду никогда. Минск. 25/IX-20. С. Эйзенштейн».
Я тоже никогда не забуду наших встреч».
Сергей Эйзенштейн (режиссёр) и Константин Елисеев (художник по костюмам) вернутся в Великие Луки и в Смоленск в декабре 1938 года и ещё много-много раз вместе со своим знаменитым фильмом «Александр Невский»...
Часть 3. Предложения культурным сообществам городов Великие Луки и Смоленск
В ноябре 2019 г. в Великих Луках на здании Великолукского драматического театра, в июле 2020 г. в Смоленске на здании железнодорожного вокзала установить мемориальные доски в честь 100-летия прибытия великого кинорежиссёра ХХ века Сергея Михайловича Эйзенштейна в наши города. Памятник, памятный знак, арт-объект также приветствуются. Данные тексты, предложения и макеты мемориальных знаков были представлены
мною заинтересованным, неравнодушным лицам в Великих Луках и в Смоленске.
Надеюсь, у нас всё получится…
Выделение шрифтом дат и важных фрагментов текстов – Владимир Павлов.
Используемая литература:
Эйзенштейн С. Мемуары / Составление, предисловие, комментарии Н.И. Клеймана. М.: Труд; Музей кино, 1997. Том 1 Wie sag' ich’s meinem Kinde? — 432 с. («Живая классика»).
Забродин В. Эйзенштейн: попытка театра: Статьи и публикации. – М.: Эйзенштейн-центр, 2005. — 344 с.
Юренев Р. Эйзенштейн в воспоминаниях современников. – М.: Искусство, 1974.
Материалы из интернета и фондов ВЛО ГАПО.
Фото: из интернета, фондов Великолукского краеведческого музея, фондов ВЛО ГАПО.