- Я знаю! – Сказала Катя заносчиво, но сама с тоской подумала, что вот она стала распродавать тряпочки, скоро и изумруд отдаст за бесценок вот такой же бесстыжей богатой бабенке, которая купается в роскоши и круглые сутки привыкла носить драгоценные меха и бриллианты.
Но она ошибалась. Лиза Портянкина, надоевшая всем дурацким отбеливателем, зарабатывала мало и чтобы выглядеть на уровне - крутилась, скаредничала, ловчила. И отлично понимая, что шуба тех денег, которые просила за неё молоденькая беременная женщина, стоила и если бы она могла подождать, то получила бы эту сумму. Но, во-первых, у Лизы не было таких денег, а во-вторых, шубкина хозяйка ждать, видимо, не могла.
И ещё, Лиза поняла, что перед ней находится та самая Катя, о трагической судьбе которой ей поведал, дабы воспользоваться Лизиной сентиментальностью и заманить в койку, её брат Витька. Светловолосый викинг, с которым она снималась в рекламе французского слабительного.
- Белокурая бестия. – Она усмехнулась. - Он сейчас в Париже, говорят, обслуживает этого порочного французика, а заодно пользует и его мадам. Лиза видела её однажды мельком. Омерзительно костлява, морщиниста и порочна, чувствуется, похлеще муженька. Но так ему и надо! Когда Лиза не устояла против его телесных чар и змеиного язычка, он постоянно в своих речах ссылался на древних греков, особенно часто поминал Диогена, чувствуется, что тот очень был ему близок своей философией полного пофигиста во всем. И Витька, едва вывалившись из её кровати; чуда, которого ожидала Лиза, и с ним не произошло; нагло хапнул ключи от «Сааба», который ей пожаловал Серов. Умчался на машине в ночь и трое суток где-то мотался, а вернул её только тогда, когда Лизка дозвонилась ему на сотовый и устроила раздербон с угрозами заявить об угоне.
Конечно, с беременной Катей она обошлась скверно, та запросто продала бы шубку и за две тысячи…
Легкие уколы совести Лиза подавила – теперь каждый за себя!
В детстве в этот день отец всегда ставил елку – метра в два ростом, мохнатую, приносящую в квартиру смоляной запах зимнего леса. И её украшали игрушками – у детей были необыкновенные дореволюционные игрушки, они, какие хрупко-стеклянные, оказались прочнее людей и книг, пережили и революции, и войны. И сияли, и очаровывали своим блеском.