35. Prelude and Fugue No.11 in F major, BWV.880 или тридцать лет спустя (продолжение)из романа "Перекрёстки детства"
«Мне кажется, я узнаю себя
В том мальчике, читающем стихи;
Он стрелки сжал рукой,
Чтоб не кончалась эта ночь,
И кровь течёт с руки»
Б. Гребенщиков.
Мы входим на кухню, и Лина садится к столу, а я стою, либо прохаживаюсь, прихлёбывая из кружки. Кипяток успел остыть, отпев обречённую юность.
— Печенюшку будешь? — спрашиваю я, едва Лина делает глоток и подозрительно морщится.
— Ага, с удовольствием. Давай, а то крепкий слишком, — и, откусив кусочек, хитро глядит на меня. — Скажи–ка, что я тебе частенько пекла к чаю?
— Шарлотку…
— Вкусную? Честно, не льсти, не обманывай!
— Признаться… иногда тесто не пропекалось, — начинаю я с ехидцей.
— Ах! Ишь, ты! Тесто не пропекалось, — она вскакивает и приближается ко мне вплотную, — а сам ел, да нахваливал!
В её глазах азартно пляшут искорки.
— Врунишка, — шепчет Лина, смешивая в коктейль наши дыхания. — Ты разучился целоваться. Ой, мы целовались словно обезумевшие, изголодавшиеся! У меня губы болели. А твои – мягкие, пахли мёдом … Молоком и мёдом… Хмелем и солодом…,
— А у меня челюсть ныла. Мы закрывались в спальне, я подпирал дверь стулом, падал на кровать, ты – рядом, и…
— Мы обнимались допоздна! И ты брился чаще, — подкалывает она мою недельную небритость, на что я чешу подбородок, изображая кота Матроскина.
— Первую женщину не забыть, как и первую любовь.
— Ты раньше жил в прошлом, а теперь им грезишь.
— Я, затерянный в окопах средь болот, обретаю суть неуловимых мгновений в днях потерянного счастья. Хорошо вычленить смысл в земном хаосе, даже, если он – надежда, которая не сбудется, или – страсть, которая не повторится.
— А ты б хотел его возвратить.
— Недавно в фантастическом романе я прочёл про изобретение в мрачном грядущем препарата наподобие наркотика, человек его принимал, отключался и заново проживал сокровенные воспоминания. Они выбирались целенаправленно и повторялись до бесконечности. Многие сходили с ума, умирали от истощения.
— Сергей, ты всегда был большим эмоциональным ребёнком, ты и остался им.
— Ты заблуждаешься…
— Ни капельки. Иначе я не появилась бы. У тебя лишь морщинок прибавилось.
— Возраст вспять не повернуть. Он сулит, ржёт, угрожает и лжёт пуще прежнего.
— Ошибаешься. Ты сможешь вернуться в двадцать пять лет.
— В двадцать пять? Шутишь?
—Придёт миг, мы встретимся на одном из бесчисленных перекрёстков твоего детства…
— Почему моего?
—Мы – в твоём сне. Ты вызвал меня…
— Лин, хоть ты и нагнала тумана, я начинаю понимать, когда и где состоится свидание. Я соскучился по тротуарам, расцвеченным множеством пёстрых блузок. Впрочем, припасу монетку и для старика Харона…
— Серёж, ты – умничка.
— Скоро?
— Неужели время имеет значение в решении вечных вопросов?
— Наверное, ты права, время в подобных вопросах не важно, оно не властно над ними. Как–то я поругался с той, второй Линой. Она наплела, будто я упиваюсь прошедшим, чем предаю и жену, и дочку… А я возразил: завтрашний день не только вырастает из минувшего, он основывается на нём, подпитывается им. Оттого, изменяя его, мы влияем на будущее. А настоящего у нас и нет вовсе. Настоящее – это река, разве пленишь текущую реку? Ты наблюдаешь за ней, плещешься в ней, а остановить её, присвоить её – не способна. Плевать в память – нельзя, отрекаться – чревато. А она… Ха! Женщина без прошлого. Позади – пустота и ад. Увольте, пусть вокруг царит преисподняя, а минувшее... В нём сокроюсь и обрету успокоение от затравленных закатов, катящихся в пропасть…
— А что, такое возможно?
— Обратное не доказано. Вы, дамочки, в нём находите исключительно плохое, гадости, а доброе втаптываете в осеннюю распутицу, сосчитав в колосьях уснувшие зёрна.
Лина протестующе дёргается, ёрзает, но я продолжаю:
— У нас с тобой случалось и радостное, и грустное, а ты ассоциируешься у меня с солнышком.
— Ну вот! Не зря же мы дочь назвали Светланой! Написали имена на бумажках, спрятали их в шапку и вытягивали.
– Верно! Забавно получилось… Лин, ты, я, входили сейчас сюда, обнявшись, и мне чётко представилось… Однажды мы, накануне клявшие друг друга, мучавшие, травившие, очень похоже шли по улице, сцепив пальцы, чудом замяв скандал, – летом, возвратившись с сессии, ты швырнула мне обручальное кольцо1. А мне удалось тебя убедить обождать с разводом, дать мне шанс, не пороть горячку. Я в отчаянии усы сбрил, чтобы на сотую долю процента снова тебе нравиться. Значит, мы идём у магазина, а навстречу – совершенно незнакомая старушка, притормозила, посмотрела на нас и перекрестила: «Молодцы, ребятки! Живите, держась за руки»…
— А ты улыбнулся: «Спасибо! Мы обязательно постараемся!»
— Соврал. Не постарались. А другая – ничего не сберегла, ничего. Она и к Лане меня не пускала, на пару с матерью изъяла у меня ключи, и выкинула нелюбимого в гудящие холода. «Уронили мишку на пол, оторвали ему лапу…» Оболган и проклят… И поезд мчал меня в декабрьские морозы, а шкаф в углу дышал враждою. Представляешь, я приходил, звонил и стучал… Лана, чей локон я срезал, ловя отсветы пустовзорных теней, кричала: «Папа, папа!», а тёща ругалась: «Зачем припёрся? Лина мне запретила открывать!» Конечно, так не сразу сложилось, вначале мне позволяли четверть часа играть с Ланой. А потом телега окончательно понеслась в тартарары! Подарки Светке я через соседку, Веру Михайловну, передавал.