КАК МЫ КОСИЛИ
Про Брониславовича
Было это в конце лета, то ли в 2000-м году, когда мы приехали пожить в Беларусь с новорожденной Анной, то ли на год-два раньше - мы тогда приезжали почти каждый год на уборку картошки. Таня еще трудилась в книжном магазине, отпроситься на неделю могла легко, а я в свободном полете строителя-отделочника тоже имел сносную маневренность, это если не упоминать о простоях - полетах без работающего двигателя.
Помню, что сентябрь был сухой, а лето позади богатым на дожди, травы поднялись как на дрожжах, и картофельная ботва в метр высотой - ее то и нужно было косить, чтобы через пару дней просушки ползти на карачках за копалкой и собирать урожай бульбы. Посадка располагалась за фамильной деревней тестя - Добрияново. Уже не жил в своей избушке дед, Бронислав, да и жилыми остались на всю деревню три-четыре двора, и в тех не разберешь - летние, дачные там жильцы, или еще живы бабки-дедки, которые не тронулись от родных штакетников и печей куда-то в села-города, ближе к упорхнувшим деткам. Детки и должны были бежать, в колхозах люди бедствовали, а деревня вообще располагалась где-то в глухомани, никаких следов обновлений, никаких магазинов или восстановленных дорог, только вот пашни более-менее обработаны, унавожены. Земля не должна простаивать - этому правилу \да и указке руководящих органов\ белорусские колхозы следовали достаточно добросовестно, непонятно уже, на каких усилиях и резервах. Видел я пару раз тех трактористов, что пригоняли трактора или комбайны на помощь жителям Добрияново. Черные и худые, словно бы щуки холодного копчения. При близком взгляде оказывалось, что смуглота не от солнца, или не столько от него, а от самогона. Пропитые мужики начинали разговоры со стакана, потом в пыльную кабину, три четыре рывка по серому лоскуту надела, потом еще стакан и бутылку с собой. И слезящиеся глаза с красными белками, и сами они по-иконописному \прости господи\ подернуты маревом перегара или спирта, словно призраки, обозначившие себя. Но на деле-то совсем из другой реальности. Не дай бог в нее попасть.
Приехали на рассвете, тогда еще была у тестя красная "джетта", терпеливая и живучая, будто старенькая мелкая такса, стоит лишь вспомнить, как набивали ее мешками с картоплей, так что задние дверцы и багажная крышка болтались на ходу. Тесть заглянул в сарай родовой усадьбы, раскопал в углу и даже обстучал две косы с рыжим железом. В бардачке авто имелись напильники, которыми я стал подтачивать волнистые лезвия. Брониславович времени не терял, нашел пару мешков, веревочки- завязки, все в багажник, а потом сходил к дальней соседке - живучей и шебутной бабке Ванде, ее дома не оказалось.
- В грибы убегла,-сказал тесть.- Грибов мает немеряно, все леса и болота обходила с сызмальства, потому и знает, где че найти можно.
- Грибы сушит?- спросил я.
- А то!
- Я бы у нее сухих накупил. И трав, если она травами занимается.
- Травами-то конечно. Она тут первая ведьма, я с такой и говорить не хочу, еще дед мой ее матку опасался! Ты, Юрок, опосля сходи к ней, про грибки заспрошай, про ягоды и травки, а мне поллитра купишь. Самогонка у нее своя имеется.
- Не отравит бабуля?
- А ей тебя за что? Ежели соседей, тех запросто, а тебя за что?
- Да чтобы не ходили рядом всякие...- буркнул я.
В существование ведьм я верил, таковой являлась, по моему мнению, всякая тетка, сильно обозленная на окружающий мир. Если у бабы к тому же глубоки-широки познания в травах-ягодах, да опытные люди подсказали десяток наговоров-прибауток-шуток, опасность возрастала в геометрической прогрессии. А мы уже выехали на "джетте" к полю с ботвой. Заросли топорщились заградительными валами. Брониславович пару раз показательно махнул косой, передал ее мне и пошел осматривать окрестности. Где у кого и что посажено, как уродилось, где не распахано, кого еще можно увидеть, любознательности у сына вечного партизана было немеряно. И я косил с час, даже не порезав ни ног, ни рук. Мягкое железо на лезвии быстро тупилось, да еще чиркало иногда о камни, невидимые в густой сорнячьей растительности. Брониславович вернулся, обнаружил, что напильник уже вывалился из дырявых карманов его куртки, пошел искать запасной напильник в машину, а я пошел на разведку к той соседской бабке.
Припекало солнце, в болоте обиженно мычала старая корова, неподалеку паслись аисты, сухо щелкая клювами и выхватывая из пузырей мелких лягушек. У кого-то в деревне затопилась баня, донося ласковый аромат синего дымка. Эх, люблю баню, а деревенскую черную люблю особо, с опаской угореть и перемазаться сажей и смолой, но именно в деревне после баньки можно куда-нибудь нырнуть или сразу же, в горячей истоме и голом виде, хлебнуть запасенного пивка, оглядеть зеленые дубравы, не смущая никого голым присутствием... Единение. Души, тела, природы. Комаров-слепней. Они, кстати, меня потного уже вычислили и начинали донимать. Но я вошел к бабке во двор, постучал сперва калиткой о столбик, потом кулаком по двери в хату, и бабка вынырнула, с отчаянным любопытством на загорелом личике изучая меня.
- Я зять Добрияна, который Казик,- представился я.- Косить приехали. Ботва на бульбе огромная! Казимир к вам заходил, да не застал. А мне охота узнать, можно ли у вас грибов сушеных прикупить? И травами интересуюсь.
- Нема дождей, и грибов, значитца, нема,- сказала хозяйка.- Чего на пороге застрял? Зайти в хату, присядь.
В хате была на удивление светло и обычной у стариков в деревне кислятиной не воняло. Больше того, на паре окошек были вынуты ставни и гулял сквознячок.
- Вот грибы,- старушка указала рукой на связки, висевшие на щепках по бревнам сеней. Грибки были черные, пыльные, крайне неаппетитные.
- А чтобы не черные?- спросил я.
- Мало набирала, почти не сушила, эти-то с прошлого лета висят. Не хочешь покупать?
- Травки сушите, душицу, шалфей или чабрец, чтобы в чаек замешивать?
- Нема травок, ничего нема,- почему-то обиженно сказала бабка.- Говоришь, зятек ты Казика? Где он сам, горилку ищет?
- Он у вас готов бутылку купить,- я высунул из кармана несколько фантиков.
- Не дам, ему не дам,- строго возразила бабка.- Сам ты откуда приехал?
- Из Питера, это который Ленинградом раньше был.
- А кого из дочек сосватал, старшую или младшую?
- Хотел обеих, дали одну,- отшутился я.
Мне не нравился ее напор, какой-то безудержный интерес к новой персоне. Бабка едва ли не приплясывала, кружила вокруг меня и обшаривала глазами все мои черты, шмотки и слова.
- Может быть, мед есть или ягоды?
- Нема, ничего нема. А Казик то подойдет? Хоть бы поздоровкался...
- Передам, бабушка,- вежливо сказал я и утек из хаты.
Шавка не гавкала, куры уступили тропинку, я пошел обратно к полю. Думал, эх, можно было что-нибудь выведать у бабки-знахарки, вот наверняка я что-то говорил или делал не так, меня всерьез не восприняли. Да и Казика не особо привечают. Старший Добриян, отец тестя, пару лет назад сказал мне, что с теми и этими соседями он по пятьдесят лет не разговаривает, потому как кто-то когда-то, кажись, до революций, с завалинки шмат сала украл, вот и нечего с ними дружить...Бабулька вслед мне вышла к забору и долго смотрела, как я бреду прочь по глиняным колдобинам разбитой тракторами дорожки.
Брониславович лежал в тени под красной машиной. Помахал мне рукой, я подошел.
- Чего бабка дала?
- Ничего. Грибы старые, трав и ягод нет. Зажала бабулька припасы.
- А горилку-то попросил?
- Просил, она говорит - не дам Казику горилку!
- А зачем про Казика ляпнул? Себе беру, и все! Ай!
Я видел, что тесть уже был поддатый. Нам вообще-то еще возвращаться на машине в Глубокое. Это полсотни километров по плохим дорогам. И я рулить не обучен. Это к тому, что раскаянья не испытывал. Взял косу и пошел махать, ботву кромсать. Размышлял, что такое белорусское "ай", из аналогов ближе всего наше "елы-палы", но "ай" используют и мужики, и женщины, последние чаще, и разнообразие эмоциональных и смысловых оттенков у этого восклицания будет побольше, чем у "елы-палы". По богатству интерпретаций разве что с "бля" сравнить можно. С другой стороны, "ай" не в пример культурнее, чем какое-то там бля.
Неугомонный тесть уже виднелся на краю картофельных посадок, где густо зеленели кусты и деревца перелеска. Что-то он там обнаружил, один большой куст закачался, ветви поочередно взмывали и опадали, словно бы призывая на помощь. Замахал руками сам тесть. Я подошел.
- Мешок принес?- спросил он.
- Какой мешок?
- Я тебя с мешком звал! Ай!
Он обдирал куст лещины, орешника, и орехов было много, вот только еще сильно неспелых. Тесть резонно сказал, что доспеть им никто не даст, обдерут, и я сбегал за мешком, примерно за час куст мы обчистили, сильно помяв и заломав к тому же. Я снова ушел косить.
Брониславович потопал в деревню, к кому теперь, не знаю. Хуже, что нашел-таки горилку и назюзюкался. Самая жара, он мокрый от пота, вращает красными глазами да уминает яйца с огурцами за двоих, а я обедаю и хмуро думаю: как с таким пьяным водителем возвращаться? Тут же выяснилось, что он потерял второй напильник, через ту же огромную дыру в кармане куртки. Мы побродили по полю, спотыкаясь на сухой и жесткой стерне, шуганули гадюку, нашли напильник. Тесть спать, я докашивать. Когда закончил, напарник спал в машине, я подошел, мечтая напиться воды из бутылки-полуторки. Воды уже не было, а Брониславовичу было плохо.
Он держался за сердце, сидя на водительском сиденье, кстати, зря там спать устроился - в салоне под палящим солнцем была натуральная душегубка, градусов за сорок, вот и поспал где не надо. Я его вытащил, уложил на траве, сбегал к болотцу, там и ручеек бренчал на камушках, я свою майку намочил, вернулся и выжал воду тестю на голову, майку нахлобучил на голову.
Ему было очень плохо и страшно, потому что сипел, крепко хватал меня за руку и шептал что-то трогательное:
- Не бросай, смерть пришла, спасай, Юрок...
Чем спасать? Самому вести "джетту"? По асфальту еще попытался бы. По глиняным буеракам - нет шанса справиться. Еще и в канаву завалю нас и машину. Таблеток нет, ни хрена нет. Я помассировал ему грудь. Вскочил, оглядываясь. У края поля, где начинались зады Добрияново, стояла Ванда, в цветастой длинной юбке и платке. Я к ней. Руками махал, кричал, что спасать надо Казика.
Бабка шустро очутилась у машины, села возле больного.
- Беги в мою хату, на окне там валидол и нитроглицерин найдешь.
Я побежал. Вернулся с таблетками - желтыми от старости и солнца, да с полупустым пузырьком капель. Ванда уже налепила на грудь Брониславовича какой-то жеванной листвы, кажется, лопухов или подорожника, легко хлестала его по красным щекам и что-то бормотала. Капли в рот, еще воды из ручья на голову, он стал оживать. Сунули две таблетки под язык, тесть заворочался, сел, навалясь спиной на колесо. Мрачно сказал что-то благодарное Ванде, она тут же ушла. Еще с час мы сидели, я курил, он часто дышал. Конечно, я сказал ему, что нажираться по такой жаре - каким дураком надо быть!
- Ты это, матке не сболтни,- попросил он, имея в виду свою жену.- Косы засунь в машину. И орехи, орехи не забудь!
Очень потихоньку ехали обратно. Окна все открыты, но лицо у тестя все одно оставалось мокрым и багровым. Когда добрались до дома в Глубоком , он сразу подниматься не стал, сидел час в гараже, видимо, хотел побольше оклематься. И протрезветь. А как пришел, давай хвастаться, сколько орехов насобирал. Я смотрел да слушал его полупьяные речи, думал про старуху Ванду, что все-таки есть в ней загадка колдовская, не выдала мне старушка секрета, и травок полезных не дала. Обидно.
А орехов действительно привезли много, долго высушивали их, разложив на балконе и кухонных шкафах, когда доспели, стали повкуснее. Года два-три потом кучки мелких крепеньких фундуков попадались в вазочках и тарелках. Раскусывать их было тяжело, били молотком, с грохотом, что сами не съели, то червячки освоили - а что-то и повыбрасывали.
16.05.2019г.