НЕЗАБУДКИ
Я немного опоздала, потому пришла последняя.
- Здравствуй, золотая моя, - поприветствовала меня Зара. Она всегда разговаривает нарочито ласково. Человек с непроходящей болью внутри нередко бывает особенно бережен к другим.
- Привет, Зара, вот, я Анастасу* незабудки принесла. Не возражаешь?
- Что ты, что ты! - в своей неизменно южной манере причитает Зара, хотя живёт в Москве с юности. Я знаю, что Анастас любил лилии, потому она всегда ищет лилии, ищет и находит. Мы все тоже ищем, но не всегда находим.
Она выходит за оградку и, заведя грязные руки за спину, чтобы никого из нас не испачкать, тянется меня поцеловать. Затем характерным движением предлагает передать цветы ей. Так же, движением, отказываюсь, мол, спасибо, я сама положу, и протягиваю руку к калитке.
- Как хочешь, - неожиданно остро реагирует Зара, и я понимаю, что сделала что-то не так, хотя не знаю что. Она заходит внутрь, склоняется над могилой и, как будто никакого разговора не было, продолжает усердно полоть импровизированный цветник.
Анастас погиб много лет назад, по нелепой случайности выпав из окна, ему не было и двадцати. Единственно, чем живёт Зара, - памятью о нём, и никакие годы, беды и революции не могут потревожить её боль. Она и есть - боль.
Из весны в весну мы приходим сюда, чтобы почтить память её мальчика и поддержать Зару. Но это невозможно: потеря сына - невосполнимая утрата для матери, и Зара не ждёт от нас ничего, кроме понимания, что её боль не уйдёт и жить ей с нею до конца дней. До встречи с ним. Только тогда она успокоится, прекратятся беспричинные обиды и перепады настроения, исчезнет до предела натянутый нерв, истлеет и затянется ожог её измученной души.
Вдруг Зара выпрямляется как струна и замирает в напряжении. Все мы, её друзья и родственники, смотрим туда, куда устремлён орлиный взор этой смуглой, немолодой, но по-прежнему красивой женщины. К нам идёт Глеб – лысоватый мужик под семьдесят. На солнце его высокий лоб поблёскивает испариной, он выглядит уставшим, даже поникшим, но, несмотря на это, от него за версту веет буйволиным упрямством. Не первый год Глеб вторгается своими советами и претензиями на крошечную территорию Зариного мирка. Того, что за оградкой. То щебень не так лежит – осыпался на соседнюю могилу, то цветник избыточно полит – вода стекла на дорожку, её развезло, ноги скользят - не пройти (будто дожди в нашем регионе не случаются), то памятник отбрасывает тень и не даёт его газону разрастаться.
Его газону. Его… В соседней могиле покоится сын Глеба. Такой же мальчишка, как и сын Зары. Такой же весёлый, лихой и дерзкий. Такой же порядочный, прямолинейный и честный. Такой же заботливый, добрый к матери. Такой же твёрдый и верный отцу… Его, талантливого бездельника, а потому второгодника, сразу после окончания школы призвали на Вторую чеченскую войну. Ранило в битве за Комсомольское, из местной больнички перевели в госпиталь, из госпиталя – усилиями отца – оттранспортировали в Москву. Но было поздно. Двадцать первый век наступил, а от заражения ран и крови люди по-прежнему умирали.
Вот и сейчас Глеб недоволен, смотрит исподлобья, ноздри раздуваются. Хочет что-то сказать, да видит, что нас пятеро, а он один. Нас пятеро - значит, дата какая-то и надо бы промолчать, не затевать конфликт, но Глеб не может. Глеб натужно произносит:
- Слышь, Зара, опять воды Васьк; на могилку налила?
- Не налила, Глеб, она сама туда стекла.
- А мне какая разница? Тебя просил кто поливать?
- Глеб, - устало говорит Зара, - я с раннего утра на ногах и уже больше двух часов здесь, давай не будем…
- Нет будем! – переходит на крик Глеб, - Ты, женщина, считаешь, что только твоё горе – горе? Только твоего сына оплакивать надо?
- Ну что ты, Глеб, что ты, никогда я такого не говорила…
- Ты перестань мне тут ваньку валять! Я тебе какой год твержу лужи мне здесь не разводить?
Зара чуть не плачет, но слёзы сдерживает и неожиданно язвительно отвечает:
- Ну что же ты мне прикажешь тряпкой эти лужицы промокать?
- А хоть тряпкой! – рычит Глеб.
Я беру газету - в неё у большинства из нас были завёрнуты цветы, и накрываю мокрые пятна, в которые по нынешней жаре быстро превратились ручейки Зариного полива.
- Так лучше, Глеб?
Он сопит, не знает, что сказать. Газета не украшает вида, но впитывает остатки воды быстро. Минут через семь я собираю газеты в мокрый, лоснящийся комок, убираю в пакет. Мусорные баки далеко - потом отнесём. Глеб поворачивается к нам спиной и, держа в руках пятилитровые корчажки, уходит на другой конец нашего квадранта – за водой.
Мы стоим и долго-долго смотрим на идеально отполированное габбро, на строго выведенные буквы, на портрет навсегда юного Анастаса. Зара отворачивается, плечи её мелко вздрагивают, мы понимаем, что нам пора уходить – надо оставить их, мать и сына, наедине. Вместе с нами также незаметно уходит и отец Анастаса, муж Зары – Иван. Я иду за ним, смотрю на его некогда могучую спину: она не вздрагивает, но осунулась пуще прежнего, уменьшилась в размерах, кажется хрупкой.
У ворот Зара нас догоняет и с ухмылкой сообщает:
- А Глеб там воды нанёс. Нанёс и разлил. Прямо у своей калитки. Стоит, топчется, пытается перешагнуть.
С внезапно нахмурившегося неба мне на лицо падает капля.
- Ой! – восклицаю я, - А ты там куртку мою синюю на оградке не видела?
- Нет, - качает головой Зара, - не заметила.
Да куда ей – слёзы же застили все глаза. Огорчаюсь:
- Не ждите меня, поезжайте, я назад, за курткой.
Каждый меня обнял, Зара – расцеловала, будет время, заворачивай в гости, говорит. Ушли.
Я припустила в обратную - дождик заморосил тонкими царапинами по моим очкам. Издали вижу – на оградке ярко-синим горит любимая старая ветровка. Присматриваюсь, а за оградкой, за нашей Анастасовой оградкой, внаклонку стоит Глеб. Глеба вижу, а что он делает, разглядеть не могу. Чувствую, к щекам прилило, руки в кулаки сами с собою сжались, шаг ускорился, а что предприму, когда доберусь до Глеба, не знаю.
Он, словно почуяв моё приближение, разогнулся, воровато озирается по сторонам, выходит из калитки и сигает к себе. Я, не сбрасывая темпа, подлетаю и выдыхаю ему прямо в лицо:
- Что вы делали у Анастаса?
Он опускает в землю глаза, краснеет как дитя, запинается о собственные слова, мямлит, сказать связано ничего не может.
- Признавайтесь немедленно! – повышаю я голос.
Глеб собирается с духом и виновато бормочет:
- Там кто-то незабудки ему на могилку положил… Дождь пошёл - их ветром сдуло. Ну, я поднял и на место пристроил.
15.05.2019
*Анастас в переводе с древнегреческого обозначает — «воскресший», возвращённый к жизни