Сталин летом сорок первого. Роман

Сталин летом сорок первого
Роман

Москва, Кремль 5 мая 1941 года
Вместо предисловия.

       Отгремел Первомай сорок первого, отгремел, как и в минувшие годы, радостно, весело, разливая жизнеутверждающие песни, заполняя центральные улицы городов украшенными транспарантами колоннами празднично одетых людей.
       Под восторженные аплодисменты ликующих трибун прошли по Красной площади парадные батальоны, прогрохотала военная техника.
       Многим запомнилось то, что все мероприятия словно бы носили нарочито мирный оттенок!
       Кто мог предположить, что это последний первомайский парад, перед долгими четырёхлетними испытаниями суровой войны. Кто? Наверное, очень и очень немногие. Во всяком случае Сталин, принимая парад и демонстрацию трудящихся, не мог не подумать с некоторою грустью о том, что этот праздник завершает мирные годы социалистического строительства, что завтра – война!?
       Завтра – конечно, понятие образное. Первого мая ещё не была точно установлена дата нападения гитлеровской Германии на СССР, но то, что это нападение готовится и что оно неминуемо, Сталин прекрасно понимал, причём понимал лучше других, лучше даже тех государственных и военных деятелей, среди которых были и такие, кто заблуждался, а были и такие, кто умышленно отстаивал свою точку зрения. Она заключалась в том, что Гитлер не совершит нападение на Советский Союз, пока полностью не разделается с Англией. А такая постановка вопроса приводила к самым неопределённым прогнозам, поскольку Англия не собиралась сдаваться на милость победителя.
       Отгремел Первомай и первым майским мероприятием, отнесённых Сталиным к числу наиболее важных, был торжественный приём выпускников военных академий РККА, назначенный в Кремле на 5 мая 1941 года.
       Сталин принял решение выступить перед выпускниками давно, возможно, ещё в конце декабря 1940 года, то есть сразу после того, как к нему на стол легло сообщение о речи Гитлера 18 декабря. Гитлер выступил по поводу выпуска из военных училищ пяти тысяч германских офицеров. Это была речь, настраивающая на агрессию, на захват чужих территорий и прежде всего – территории Советского Союза.
       Сталин пробежал глазами текст, остановился на том, что отметил руководитель личной стратегической разведки генерал Лавров. Гитлер заявил о исторической несправедливости, сложившейся на планете – 60 миллионов великороссов владеют одной шестой частью земного шара, а около 90 миллионов немцев ютятся на клочке земли.
       Прочитав, Сталин усмехнулся: «Какие 60 миллионов!? Свыше двухсот!»
       Известно, что к июню 1941 года в СССР было 209.3 млн. человек.
       Сталин прекрасно понял, что выдумкой неправильных цифр, он хотел усилить эффект вот этой несправедливости!
       Тогда уже Сталин решил ответить и ответить серьёзно, но не афишировал детали этого ответа.
       Было ясно, что это заявление сделано не случайно. И действительно, в конце декабря 1940 года Сталину стало известно, что Гитлер утвердил план нападения на СССР, деталей которого пока ещё вскрыть не удалось, да и дата нападения не была определена с точностью.
        Что ж, настала пора и Сталину сказать своё слово, донести слово руководителя первой страны советов до её защитников. Но и этого мало. настала пора и укрепления государственности Советского Союза путём производства некоторых новых назначений. По некоторым назначениям ещё до вопроса о них на заседание Политбюро, Сталин решил посоветовался с Маршалом Советского Союза Борисом Михайловичем Шапошниковым.
       Сталин не стал приглашать заслуженного военного к себе. Сам приехал к нему. Зайдя в кабинет, поздоровался, справился о самочувствии и, коротко охарактеризовав международную обстановку, задал вопрос:
       – Борис Михайлович, думаю настало время назначить на должность начальника Генерального штаба товарища Жукова! Что вы скажите на этот счёт?
        Шапошников ответил не сразу. Ответил, не торопясь, стараясь аргументировать свой ответ:
      – Товарищ Сталин! Тут вопрос серьёзный. Годится ли он для штабной работы? Помните замечание Рокоссовского, сделанное ещё в тридцатом году? Вы мне сами о нём говорили…
       Да, действительно, Константин Константинович Рокоссовский в то время командовавший 7-й Самарской кавалерийской дивизией, 8 ноября 1930 года написал в аттестации, что учитывая уровень знаний и склад характера командир 2-й кавалерийской бригады Г.К. Жуков «может быть использован с пользой для дела на должности помкомдива или командира мехсоединения при условии пропуска через соответствующие курсы. На штабную или преподавательскую работу назначен быть не может – органически её ненавидит».
       – Вы же понимаете, товарищ Сталин, что ненависть к штабной работе неминуемо приводит к желанию иных командиров, как говорил Михаил Юрьевич Лермонтов, ломить стеною. Да вот только теперь времена иные. Ломить стеною, не размышляя над сложными замыслами, гибельно.
       – Это я понимаю, – сказал Сталин. – Но тут вот в чём дело. Идёт дипломатическая война, война действий и символов. Нужен ответ на действия Гитлера, который в выступлении перед выпускниками военных училищ прямо заявил о нападении на нас. Данное выступление не символизирует ли подготовку к войне? Вполне понятно, что символизирует. Думаю, что хорошим ответом будет назначение, во-первых, великоросса – раз уж Гитлер о великороссах заговорил, во-вторых, победителя японцев на Халхин-Голе! Тем более наркомом обороны мы уже назначили победителя финнов товарища Тимошенко! Пусть Гитлер задумается! Во главе Красной Армии представители двух братских народов – русского и украинского – и оба уже разгромили агрессоров, выступивших простив Советского Союза!
      – Ну если политические интересы требуют, тогда другое дело. Язык символов – действенный язык. Понимаю, что необходимо оттянуть войну на возможно больший срок.
      Шапошников сделал паузу, полагая, что Сталин скажет ещё что-то, но Сталин ждал его советов. И Шапошников сказал, хотя, быть может, и скрепя сердцем, и не будучи на все сто уверенным, что сказанное полностью соответствует действительности:
      – Впрочем ведь и времени достаточно прошло после характеристики Рокоссовского. Жуков набрался опыта.
      – Вот и порешили! – сказал Сталин, как показалось Шапошникову, с некоторым облегчением.
      
       14 января было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О начальнике Генерального штаба и командующих войсками военных округов». Генерал армии Георгий Жуков занял место Кирилла Мерецкова, на должности начальника Генерального штаба РККА. Мерецков принял под своё командование Ленинградский военный округ.
 
         И вот, на 5 мая 1941 года был назначен в Кремле торжественный приём в честь выпускников военных академий. А накануне состоялось важнейшее событие в жизни страны, событие не случайное, знаковое, символизирующее сосредоточение Советского Союза в подготовке к отражению любой агрессии. Авторитету Гитлера на мировой арене, пусть дурному, пусть порочному, но авторитету противопоставлялся авторитет Сталина, имя которого тоже не сходило уже со страниц мировой прессы.
         4 мая члены Политбюро ЦК ВКП(б) собрались на очередное заседание. Оно было особым. Настала пора представить всему миру в противовес полновластному руководителю Третьего рейха Гитлера полновластного руководителя СССР. До сих пор Сталин, возглавлявший партию, государственных постов не занимал. Партия руководила государством, а партией руководил Сталин. Почти все, за редким исключением, руководители министерств, ведомств, производств, военачальники были членами партии, а, стало быть, подчинялись её руководителю в порядке партийной дисциплины. Но для всего мира такое подчинение не совсем было понятно. Возглавлять государство должен, если не президент, то руководитель правительства, хоть и по оглашению исполнительного органа, но на самом дере фактически органа, руководящего в полной мере и в полном объёме.
       И вот 4 мая состоялось постановление Политбюро ЦК ВКП(б), в котором говорилось:
       «В целях полной координации работы советских и партийных организаций и безусловного обеспечения единства в их руководящей работе, а также для того, чтобы еще больше поднять авторитет советских органов в современной напряженной международной обстановке, требующей всемерного усиления работы советских органов в деле обороны страны, ПБ ЦК ВКП(б) единогласно постановляет:
        Назначить тов. Сталина И.В. Председателем Совета Народных Комиссаров СССР.
        Тов. Молотова В.М. назначить заместителем Председателя СНК СССР и руководителем внешней политики СССР с оставлением его на посту Народного Комиссара по иностранным делам.
        Ввиду того, что тов. Сталин, оставаясь по настоянию ПБ ЦК первым секретарем ЦК ВКП(б), не сможет уделять достаточного времени работе по Секретариату ЦК, назначить тов. Жданова А.А. заместителем тов. Сталина по Секретариату ЦК, с освобождением его от обязанности наблюдения за управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП(б)»
       Но опубликовано это постановление было не как обычно, на следующий день, в данном случае, 5 мая, а только 6 мая.
       Что же произошло 5 мая?
       А 5 мая с утра на стол Сталину легли самые свежие сообщения, полученные военной разведкой, о политических событиях в Германии, которые значительно обостряли и без того напряжённую обстановку.
       В донесении начальника внешней разведки Народного комиссариата государственной безопасности СССР (НКГБ СССР) сообщалось о секретном выступлении Гитлера перед немецкими офицерами:
      «Источник, работающий в штабе германской авиации, сообщает: 29 апреля Гитлер в речи, произнесенной в "Спортпаласе" (огромном культурно-спортивном центре, построенном ещё в 1910 году и рассчитанном на 100 тыс. посетителей – комм.) перед молодыми офицерами-выпускниками, содержание которой в прессе опубликовано не было, заявил: "В ближайшее время произойдут события, которые многим покажутся непонятными. Однако мероприятия, которые мы намечаем, являются государственной необходимостью, так как красная чернь поднимает голову над Европой». Эти сведения получены источником от нескольких офицеров, но подлежат дополнительной проверке».
       А вечером 4 мая Гитлер выступил в Рейхстаге «с программной речью, в которой даже и не упомянул СССР! Как будто государства, занимающего одну шестую часть земного шара, с которым у Германии договор о ненападении, не существует».
       Приводились и некоторые выдержки:
         «Мне искренне жаль, как немцу, который всегда с глубоким почитанием относился к культуре этой страны, из которой пришёл первый свет красоты и достоинства, и мне было особенно больно наблюдать за развитием событий, не имея возможности повлиять на них». Далее Гитлер продолжал: «В этой кампании немецкие вооружённые силы превзошли самих себя. Атака на сильно укреплённые позиции, особенно на фронте Фракии, была одной из самых тяжёлых задач, поставленных когда-либо перед любой армией».
      И снова об исторической несправедливости, словно продолжение речи 18 декабря 1940 года.
      «Историческая справедливость обязывает меня заявить, что из всех противников, которые нам противостояли, греческий солдат сражался с наибольшим мужеством. Он сдался только тогда, когда дальнейшее сопротивление стало невозможным и бесполезным».
        Почти одновременно поступил очередной доклад генерала Голикова. Согласно этому докладу, «количество немецких войск против СССР достигло 103-107 дивизий, включая 6 дивизий, расположенных в районе Данцига и Познани, и 5 дивизий в Финляндии. Из этого количества дивизий находилось: в Восточной Пруссии – 23-24 дивизии; в Польше против Западного округа – 29 дивизий; в Польше против Киевского округа – 31-34 дивизии; в Румынии и Венгрии – 14-15 дивизий...»
        Выдвижение войск к границам СССР продолжалось…
        И в то же самое время нарком обороны Маршал Советского Союза Тимошенко и начальник Генерального штаба генерал армии Жуков пытались убедить Сталина, что войной ещё и не пахнет.
        Сталин перечитал доклад Жукова от 11 марта 1941 года, в котором говорилось:
       «... докладываю на Ваше рассмотрение уточненный план стратегического развертывания Вооружённых Сил Советского Союза на Западе и на Востоке ... Сложившаяся политическая обстановка в Европе заставляет обратить исключительное внимание на оборону наших западных границ ... При условии окончания войны с Англией предположительно можно считать, что из имеющихся 260 дивизий ... до 200 дивизий, из них до 165 пехотных, 20 танковых и 15 моторизованных, будут направлены против наших границ ... Германия вероятнее всего развернет свои главные силы на юго-востоке от Седлец до Венгрии с тем, чтобы ударом на Бердичев, Киев захватить Украину...»
       Далее Жуков заявлял о том, что Гитлер начнёт войну против СССР не ранее окончания войны с Англией. И доказывал это со своей колокольни.
        А спустя несколько дней – 20 марта 1941 года – подобное же заявление сделал в докладе Сталину начальник разведывательного управления РККА генерал Ф. И. Голиков. Он разобрал варианты возможных действий Германии и твёрдо заключил:
        «1. На основании всех приведенных выше высказываний и возможных вариантов действий весной этого года считаю, что наиболее возможным сроком начала действий против СССР будет являться момент после победы над Англией или после заключения с ней почетного для Германии мира.
        2. Слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, может быть, германской разведки».

        Пройдут годы, и маршал Жуков будет писать и говорить о том, что «И. В. Сталин допустил непоправимую ошибку, доверившись ложным сведениям, которые поступали из соответствующих органов...». А как же быть с тем фактом, что одним из этих органов был возглавляемый им Генеральный штаб, что и сам он пытался убедить Сталина в том, что Германия войны не начнёт, пока не разделается с Англией.
        Быть может, именно тогда, когда Сталин прочитал только что поступившие документы о речах Гитлера 29 апреля и 4 мая, он решил расширить своё выступление на торжественном приёме в честь выпускников военных академий ещё и тостами, один из которых стал, ровно как и основное выступление, секретным с момента его произнесения. Быть может, именно тогда он решил сделать откровенное сообщение для военной элиты, которое значительно расширило кругозор присутствующих и вызвало необычайный интерес разведок, прежде всего германской, да и не только её.
        На характер выступление Сталина во время торжественного приёма в честь выпускников военных академий повлияли и другие события, которыми были полны те дни.
        30 апреля появилось сообщение о том, что германские войска высадились в Финляндии и о том, что в морской порт Або, находящийся
на юго-западе Финляндии в городе Турку у впадения реки Аурайоки в Архипелаговое море и имеющий выход в Балтийское море, прибыл 12-тысячный контингент германский вооружённых сил.
        А через несколько дней 1-й секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) Андрей Александрович Жданов получил письмо, подписанное псевдонимом «Гражданин». Оно вроде бы и анонимно, и в тоже время – не анонимка!
       Жданов, прочитав письмо, тут же представил эго Сталину, сочтя написанное в нём весьма и весьма важным. В письме, в частности, говорилось:
      «Гитлер занял Югославию, Грецию, кинется на Турцию, нам уже скоро из Чёрного моря будет закупорен выход, как он закупорен из Балтийского моря в результате занятия Германией Норвегии». И далее отмечалось, что нельзя больше «сидеть ожидать, когда Гитлер окружит нас со всех сторон и предъявит ультиматум – пропустите мои войска в Индию».
       Сталин уже выступал на аналогичном приёме в 1935 году. его выступление хорошо запомнилось и стало программным. Но это, назначенное на 5 мая 1941 года, готовилось с особой тщательностью.
      Скрупулёзно отбирались кандидатуры тех, кто будет приглашён в Кремль. Списки были тщательно выверены. Те, кто помнил выступление 1935 года, сразу поняли – на этом будет озвучено что-то чрезвычайно важное.
       И вот наступил этот праздничный день. В 18.00 в Большом Кремлёвском дворце началось торжественное собрание выпускников шестнадцати военных академий и девяти военных факультетов, созданных при высших учебных заведениях страны. Были приглашены и представители профессорско-преподавательского состава, военачальники.
        Точно в назначенный час свои места в президиуме заняли члены Политбюро, генералы из наркомата обороны. Сталин сел рядом с наркомом обороны Маршалом Советского Союза Тимошенко.
       Всё шло обычным порядком. Доклад начальника управления военно-учебных заведений Смирнова, приветствие Михаила Ивановичу Калинина.
       И тут Тимошенко, который вёл заседание, предоставил слово Сталину. Зал взорвался аплодисментами. Речь Сталина была важной, интересной, содержательной. Сталин говорил спокойно, не пользуясь никакими бумажками, говорил около 40 минут, начав с поздравления и характеристики Красной Армии:
      – Товарищи, разрешите мне от имени Советского правительства и Коммунистической партии поздравить вас с завершением учебы и пожелать успеха в вашей работе.
       Товарищи, вы покинули армию три – четыре года тому назад, теперь вернетесь в её ряды и не узнаете армии.
       Красная Армия уже не та, что была несколько лет тому назад.
       Что представляла из себя Красная Армия три-четыре года тому назад? Основным родом войск была пехота. Она была вооружена винтовкой, которая после каждого выстрела перезаряжалась, ручными и станковыми пулеметами, гаубицами и пушкой, имевшей начальную скорость до 900 метров в секунду. Самолеты имели скорость 400 - 500 километров в час. Танки имели тонкую броню, противостоящую 37-мм пушке. Наша дивизия насчитывала бойцов до 18 тысяч человек, но это не было еще показателем ее силы.
       Чем стала Красная Армия в настоящее время? Мы перестроили нашу армию, вооружили ее современной военной техникой.
        Но надо прежде всего сказать, что многие товарищи преувеличивают значение событий у озера Хасан и Халхин-Гол с точки зрения военного опыта. Здесь мы имели дело не с современной армией, а с армией устаревшей. Не сказать вам всего этого, значит, обмануть вас. Конечно, Хасан и Халхин-Гол сыграли свою положительную роль. Их положительная роль заключается в том, что в первом и во втором случае мы японцев побили.
Но настоящий опыт в перестройке нашей армии мы извлекли из русско-финской войны и из современной войны на Западе.

       Далее Сталин рассказал о многих изменениях, причём сообщил данные, которые были секретными. Недаром подбирали на эти торжества людей проверенных, надёжных, недаром много раз перетрясали списки. Он говорил, и выпускники слушали затаив дыхание…
        В зале были те, кто уже через месяц, то есть после отпуска, предоставляемого сразу после выпуска, прибудут в войска на самые различные должности. Им предстоит влиться в воинские коллективы и в этих коллективах встретить всё, что суждено встретить стране.
         Они носили разные звания – эти слушатели, – они направлялись на различные должности и в различные рода войск, но они были объединены единым боевым порывом, единым боевых духом…
       Речь была действительно важной, но все ждали ещё чего-то такого, что не могло не произойти после столь долгой и серьёзной подготовки аудитории.
       Сталин выступал спокойно, сдержано, его чуточку глуховатый голос доходил до сердца каждого, потому что был проникновенен, потому что в каждой фразе чувствовалась доброжелательность. И ещё, конечно, подкупала необыкновенная доверительность:
        – Я говорил, что имеем современную армию, вооруженную новейшей техникой. Что представляет из себя наша армия теперь? Раньше существовало сто двадцать дивизий в Красной Армии. Теперь у нас в составе армии триста дивизий. Сами дивизии стали несколько меньше, но более подвижные. Раньше насчитывалось восемнадцать – двадцать тысяч человек в дивизии. Теперь стало пятнадцать тысяч человек. Из общего числа дивизий – третья часть механизированные дивизии. Об этом не говорят, но это вы должны знать. Из ста дивизий – две трети танковые, а одна треть механизированные. Армия в текущем году будет иметь пятьдесят тысяч тракторов и грузовиков. Наши танки изменили свой облик. Раньше все танки были тонкостенные. Теперь этого недостаточно. Теперь требуется броня в три – четыре раза толще. Есть у нас танки первой линии, которые будут рвать фронт. Есть танки второй-третьей линии – это танки сопровождения пехоты. Увеличилась огневая мощь танков.
        После короткой паузы Сталин продолжил рассказ о состоянии родов войск:
        – Об артиллерии, – проговорил он, как бы анонсируя очередную тему: – Раньше было большое увлечение гаубицами. Современная война внесла поправку и подняла роль пушек. Борьба с укреплениями и танками противника требует стрельбы прямой наводкой и большой начальной скорости полета снаряда – до одной тысячи и свыше метров в секунду. Большая роль отводится в нашей армии пушечной артиллерии.
         Затем Сталин коснулся авиации РККА. Он напомнил, что прежде «скорость авиации считалась идеальной четыреста – пятьсот километров в час».
         Не без гордости он заявил:
         – Теперь это уже отстало. Мы имеем в достаточном количестве и выпускаем в массовом количестве самолёты, дающие скорость шестьсот – шестьсот пятьдесят километров в час.
        Да, военно-воздушные силы Красной Армии спешно оснащались боевыми самолётами – в первую очередь истребителями, бомбардировщиками и штурмовиками, способными противостоять германскому люфтваффе. И эти самолёты уже в достаточных количествах поступали в приграничные округа. Если бы только их умели или не столько умели, сколько хотели некоторые крупные военачальники правильно применять! Впрочем, Сталин, увы, в тот день и час, когда выступал перед выпускниками военных академий, вряд ли мог себе представить, что результаты самоотверженного, титанического труда советских людей обречены на уничтожение, причём обречены не столько благодаря боевому опыту врага, сколько в результате невероятных, не поддающихся объяснению действий командования приграничными военными округами, особенно командования Западного Особого военного округа.
       Сталин напоминал простые, ясные для каждого командира и начальника истины:
       – Можно иметь хороший начальствующий состав, но, если не иметь современной военной техники, можно проиграть войну.
       Да, в войне моторов важны не только мастерство и талант полководца, но и боевые средства, на которые может опереться этот талант.
       Далее Сталин говорил о необходимости уделять внимание и такому «ценному роду оружия, как минометы». Относительно миномётов он сделал вывод ещё по результатам финской кампании. И под его нажимом миномёты стали внедряться в войска. Особенно же он отметил:
       – Чтобы управлять всей этой новой техникой – новой армией, нужны командные кадры, которые в совершенстве знают современное военное искусство. Вот какие изменения произошли в организации Красной Армии. Когда вы придёте в части Красной Армии, вы увидите происшедшие изменения. Я бы не говорил об этом, но наши военные школы и академии отстают от современной армии.
         Для выпускников военных академий и особенно для профессорско-преподавательского состава, представители которого присутствовали на торжественном приёме, это было особенно важно. Увы, болезнь не только предвоенных лет. Увы, не так уж редки случаи, когда курсантов и слушателей учат по старинке.
        Сталинская оценка была нелицеприятной:
        – Наши военно-учебные заведения отстают от роста Красной Армии. … Наши военные школы еще отстают от армии. Обучаются они еще на старой технике. Вот мне говорили, в Артиллерийской академии обучают на трехдюймовой пушке. Так, товарищи артиллеристы?
        Сталин сделал паузу, пристально всматриваясь в зал. Но никто не проронил ни звука, хотя, конечно, многие были согласны с замечанием Сталина. А он обратил внимание, что Военно-воздушная академия обучает еще на старых машинах И-14, И-16, И-153, СБ. и твердо заявил:
         – Обучать на старой технике нельзя. Обучать на старой технике – это значит выпускать отстающих людей. Этому отставанию способствуют также программы. Ведь чтоб обучать новому и по-новому, надо изменить программу, но для этого надо много работать. Куда легче учить по старым программам, меньше забот и хлопот. Наши военные школы должны и могут перестроить своё обучение командных кадров на новой технике и использовать опыт современной войны. Наши военные школы отстают, это отставание закономерно. Его нужно ликвидировать.
         Сталин сделал очередную короткую паузу, чтобы привлечь внимание к тому важному, что собирался сказать дальше. Ведь ни для кого не было секретом, что весь мир с ужасом следил за победным шествием германской армии по Европе, за тем, как терпели поражения европейские армии, которые казались сильными и способными к ведению войны.
       Сталин говорил откровенно, очень откровенно и раскрывал те вопросы, которые ставил, ясно и доходчиво:
       – Почему Франция потерпела поражение, а Германия побеждает? Действительно ли германская армия непобедима? Вы придёте в части из столицы. Вам красноармейцы и командиры зададут вопросы, что происходит сейчас. Вы учились в академиях, вы были там ближе к начальству, расскажите, что творится вокруг. Почему побеждена Франция? Почему Англия терпит поражение, а Германия побеждает? Действительно ли германская армия непобедима?
        Сталин стремился разъяснить выпускникам, в чём всё дело. И напомнить о их непреложной обязанности быть ближе к красноармейцам, уметь разъяснять им правдиво и доходчиво сложные вопросы современности. Он говорил:
       – Надо командиру не только командовать, приказывать, этого мало. Надо уметь беседовать с бойцами. Разъяснять им происходящие события, говорить с ними по душам. Наши великие полководцы всегда были тесно связаны с солдатами. Надо действовать по-суворовски.
      Сталин часто вспоминал имя великого Суворова, но он перед войной возвратил Отечеству и многие другие славные имена, оплёванные в первые послереволюционные годы теми, кто примазался к революции социалистической, имея душонки мелкие, мещанские.
        Он прямо говорил о причинах успехов германской армии:
         – Вас спросят, где причины, почему Европа перевернулась, почему Франция потерпела поражение, почему Германия побеждает? Почему у Германии оказалась лучше армия? Это факт, что у Германии оказалась лучше армия и по технике, и по организации. Чем это объяснить? Ленин говорил, что разбитые армии хорошо учатся. Эта мысль Ленина относится и к нациям. Разбитые нации хорошо учатся. Немецкая армия, будучи разбитой в тысяча девятьсот восемнадцатом году, хорошо училась. Германцы критически пересмотрели причины своего разгрома и нашли пути, чтобы лучше организовать свою армию, подготовить её и вооружить. Военная мысль германской армии двигалась вперёд. Армия вооружалась новейшей техникой. Обучалась новым приёмам ведения войны. Вообще имеется две стороны в этом вопросе. Мало иметь хорошую технику, организацию, надо иметь больше союзников. Именно потому, что разбитые армии хорошо учатся, Германия учла опыт прошлого.
       Далее он коснулся более глубокой истории, рассказал о причине поражения французов в 1870 году. Немцы победили, «потому что они дрались на одном фронте».
       Ну а поражения немцев в 1916 – 1917 годах связаны с тем, что они дрались на два фронта. Французы же ничего не учли из прошлой войны 1914 – 1918 годов?
       Сталин напомнил:
       – Ленин учит: партия и государства гибнут, если закрывают глаза на недочёты, увлекаются своими успехами, почивают на лаврах, страдают головокружением от успехов. У французов закружилась голова от побед, от самодовольства. Французы прозевали и потеряли своих союзников. Немцы отняли у них союзников. Франция почила на успехах. Военная мысль французской армии не двигалась вперёд. Она осталась на уровне тысяча девятьсот восемнадцатого года. Об армии не было заботы, и ей не было моральной поддержки. Появилась новая мораль, разлагающая армию. К военным относились пренебрежительно. На командиров стали смотреть как на неудачников, как на последних людей, которые, не имея фабрик, заводов, банков, магазинов, вынуждены были идти в армию. За военных даже девушки замуж не выходили. Только при таком пренебрежительном отношении к армии могло случиться, что военный аппарат оказался в руках Гамеленов и Арансайдов, которые мало что понимали в военном деле.
Такое же было отношение к военным и в Англии.
      Не случайно Сталин напомнил о британском фельдмаршале бароне Эдмунде Уильяме Айронсайде. Активный участник иностранной военной интервенции в России Айронсайд 4 сентября 1939 года был назначен начальником Имперского Генерального штаба. Приложив все силы к тому, чтобы Англия не выступила в поддержку атакованной Гитлером Польши, он был инициатором вмешательства Британии в советско-финскую войну и предлагал нанести бомбовые удары по нефтяным промыслам Баку. Призывал открыть военные действия против СССР ещё в 1940 году. Полный разгром союзницы Англии Франции поставил точку на военной карьере этого злобствующего бездаря. Черчилль, едва став премьер-министром, изгнал фельдмаршала Айронсайда с должности начальника Имперского Генерального штаба. Связи помогли фельдмаршалу зацепиться за должность
главнокомандующего британскими войсками в метрополии. Но спустя год Черчилль изгнал его и оттуда.
      Не лучшим образом показал себя в годы Второй мировой войны
французский армейский генерал, занявший пост главнокомандующего французской армией. Его пассивность при нападении Гитлера на Голландию и Бельгию привела к полному поражению, за что в сентябре 1940 года был арестован и осуждён за предательство.
       Коснувшись причин неудач европейских армий, Сталин вновь перешёл к размышлениям о Красной Армии и, возвысив голос, заявил твёрдо и проникновенно:
       – Армия должна пользоваться исключительной заботой и любовью народа и правительства – в этом величайшая моральная сила армии. Армию нужно лелеять. Когда в стране появляется такая мораль, не будет крепкой и боеспособной армии. Так случилось и с Францией. Чтобы готовиться хорошо к войне, не только нужно иметь современную армию, но надо войну подготовить политически. Что значит политически подготовить войну?
Политически подготовить войну – это значит иметь в достаточном количестве надежных союзников из нейтральных стран. Германия, начиная войну, с этой задачей справилась, а Англия и Франция не справились с этой задачей. Вот в чем политические и военные причины поражения Франции и побед Германии.
       Понимал Сталин и то, что для каждого сидящего в зале очень важно получить ответ на самый животрепещущий вопрос:
       – Действительно ли германская армия непобедима? Нет. В мире нет и не было непобедимых армий. Есть армии лучшие, хорошие и слабые. Германия начала войну и шла в первый период под лозунгом освобождения от гнета Версальского мира. Этот лозунг был популярен, встречал поддержку и сочувствие всех обиженных Версалем. Сейчас обстановка изменилась. Сейчас германская армия идёт с другими лозунгами. Она сменила лозунги освобождения от Версаля на захватнические. Германская армия не будет иметь успеха под лозунгами захватнической завоевательной войны. Эти лозунги опасные.
       И проиллюстрировал всё сказанное на историческом примере наполеоновских войн:
       – Наполеон Первый, пока он вёл войну под лозунгами освобождения от крепостничества, он встречал поддержку, имел союзников, имел успех. Когда Наполеон Первый перешёл к завоевательным войнам, у него нашлось много врагов, и он потерпел поражение. Поскольку германская армия ведёт войну под лозунгом покорения других стран, подчинения других народов Германии, такая перемена лозунга не приведёт к победе. С точки зрения военной, в германской армии ничего особенного нет и в танках, и в артиллерии, и в авиации. Значительная часть германской армии теряет свой пыл, имевшийся в начале войны. Кроме того, в германской армии появилось хвастовство, самодовольство, зазнайство. Военная мысль Германии не идёт вперёд, военная техника отстает не только от нашей, но Германию в отношении авиации начинает обгонять Америка. Как могло случиться, что Германия одерживает победы? 1. Это удавалось Германии потому, что её разбитая армия училась, перестроилась, пересмотрела старые ценности.
2. Случилось это потому, что Англия и Франция, имея успех в прошлой войне, не искали новых путей, не учились. Французская армия была господствующей армией на континенте. Вот почему до известного момента Германия шла в гору. Но Германия уже воюет под флагом покорения других народов. Поскольку старый лозунг против Версаля объединял недовольных Версалем, новый лозунг Германии – разъединяет. В смысле дальнейшего военного роста германская армия потеряла вкус к дальнейшему улучшению военной техники. Немцы считают, что их армия самая идеальная, самая хорошая, самая непобедимая. Это верно. Армию необходимо изо дня в день совершенствовать. Любой политик, любой деятель, допускающий чувство самодовольства, может оказаться перед неожиданностью, как оказалась Франция перед катастрофой.
        И завершил выступление:
        – Ещё раз поздравляю вас и желаю успеха.

        Наконец, после торжественных мероприятий, после речи Сталина на нём, состоялся уже неофициальный приём в Большом Кремлёвском дворце. Сталин провозгласил два тоста обычных в таких случаях. Первый – за руководящие кадры и преподавательский состав академий:
       – Разрешите поднять тост за наши руководящие кадры академий, за начальников, за преподавателей, за ликвидацию отставания в деле изучения современной материальной части. Почему образовалось отставание? Потому во-первых, что преподавателям легче преподавать уже знакомую старую технику. Чтобы учить слушателей на новой материальной части, надо ее знать и изучить самим преподавателям. Надо переучиваться. В академиях учат на старых программах. В этом первая причина. Вторая причина в том, что наши органы снабжения в армии не дают новую технику в школы и академии. Эту новую технику необходимо дать нашим слушателям для изучения, для ликвидации отставания наших школ и академий.
        Второй тост был за здоровье артиллеристов, танкистов, авиаторов, конников, связистов и пехотинцев. Но начал именно с пехоты:
       – Во всех войнах главным родом войск, обеспечивавшим победу, была пехота. Артиллерия, авиация, бронетанковые силы защищали пехоту, обеспечивали выполнение задач, поставленных перед пехотой. Крепости, города и населённые пункты врага считали занятыми только тогда, когда туда вступала нога пехоты. Так было всегда, так будет в будущей войне. Первый тост я предлагаю за пехоту. За царицу полей – пехоту! За здоровье артиллеристов! Артиллерия – самый важный род войск. Артиллерия – бог современной войны. Артиллерия имеется во всех родах войск: в пехоте, в танках, на самолетах. За здоровье танкистов! Танки – ездящая, защищенная броней, артиллерия. Артиллерию можно на танках довести до ста тридцати миллиметров.
         Интересные и важные мысли высказал Сталин и об авиации, подняв тост «За здоровье авиаторов!»
         – Существует авиация двух родов, – сказал он: – Авиация дальнего действия, это авиация налета по тылам, авиация для партизанских действий, авиация диверсии, но она не имеет большого значения. Решающее значение имеет авиация ближнего боя, которая недооценивалась, которая была в загоне. Речь идёт об авиации, непосредственно взаимодействующей с артиллерией, с танками, с пехотой. Речь идет об авиации, истребительной, штурмовой. За здоровье конников! Мы их немного сократили, но и сейчас роль кавалерии исключительно велика и у нас её немало. Роль кавалерии в современной войне исключительно велика. Она будет преследовать отходящие части противника, вклиниваться в прорыв. В частности, она обязана, преследуя отходящие части артиллерии, не дать возможность выбрать новые огневые позиции и на них остановиться. За здоровье наших связистов, за здоровье наших славных пехотинцев! Я не называл пехоту здесь. Пехота современная – это люди, одетые в бронь, это самокатчики, танкисты. О значении самозарядной винтовки. Один боец с самозарядной винтовкой равен трём бойцам, вооружённым обыкновенной винтовкой.
         
       И тут слово было предоставлено участнику встречи – генерал-майору танковых войск, который, как бы в духе времени, провозгласил вполне привычный тост «за мирную сталинскую внешнюю политику». Сталин словно ждал этого или подобного ему тоста…
        Когда он снова встал и поднял бокал, в зале наступила тишина.
        Сталин неожиданно заговорил о необходимости перейти в мероприятиях Красной Армии от обороны "к военной политике наступательных действий", о необходимости перестроить пропаганду, агитацию, печать, всё воспитание "в наступательном духе", он говорил, и все присутствующие замерли, обратившись в слух...
       – Разрешите внести поправку. Мирная политика обеспечивала мир нашей стране. Мирная политика дело хорошее. Мы до поры, до времени проводили линию на оборону – до тех пор, пока не перевооружили нашу армию, не снабдили армию современными средствами борьбы. А теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны – теперь надо перейти от обороны к наступлению.
Проводя оборону нашей страны, мы обязаны действовать наступательным образом. От обороны перейти к военной политике наступательных действий. Нам необходимо перестроить наше воспитание, нашу пропаганду, агитацию, нашу печать в наступательном духе. Красная Армия есть современная армия, а современная армия – армия наступательная.

Глава первая
Последний мирный отпуск

       Так случилось, что молодой красный командир Николай Алексеевич Теремрин окончил Военную академию имени Фрунзе именно весной сорок первого года, и ему, как отличнику и кавалеру ордена Красного Знамени, выпала честь побывать на приёме в Кремле, устроенном в честь выпускников, на котором Сталин произнёс речь и тосты, один из которых особенно врезавшися в память.
       Теремрин старался запомнить всё до мельчайших подробностей. Приём был торжественным, на нём присутствовали руководители партии и правительства, крупные военачальники.
       Самое главное на этом приёме произошло неожиданно.   
       Присутствовавший на встрече генерал-майор танковых войск предложил тост за Сталинскую мирную внешнюю политику. Этот тост, казалось, был в духе времени, особенно с момента заключения пакта о ненападении с Германией.
       И тут Сталин сам взял слово и сказал размеренно, неторопливо, таким знакомым голосом с хрипотцой, скрывающей и без того незначительный акцент:
        – Разрешите внести поправку…
        Теремрин отметил для себя, что направление речи Сталина резко отличалось от направления пропаганды газет, журналов, радио. Если газеты говорили о прочном мире с Германией и не позволяли выпадов против третьего рейха, а поджигателями войны называли Англию и Францию, то Сталин прямо указал на то, что фашистская Германия является главным очагом войны, и резко осудил её руководство за развязывание новой мировой бойни. Смысл его выступления заключался в том, что Советская политика мира и безопасности есть в тоже время политика подготовки к войне в защиту Социалистического Отечества, что, как известно, нет обороны без наступления, ибо оборонительная доктрина – путь к гибели, что необходимо воспитывать командные кадры и личный состав в наступательном духе. Оборона рано или поздно ведёт к поражению – такова суть военного искусства, проверенная веками. Но наступательная доктрина – не есть доктрина агрессии, ибо она будет применена лишь после того, как страна подвернется нашествию врага. Суть её в отражении удара неприятеля, нанесении ему значительного урона и немедленном ответном и сокрушительном ударе.
       Это выступление Сталина не публиковалось ни в сорок первом году, ни позднее, и даже неизвестно, стенографировалось ли оно в виду крайней секретности. Впоследствии исследователи восстанавливали его по тому, что запомнили участники памятного приёма.
        Выступление Сталина было откровением для присутствующих, хотя, конечно, в прочный мир с Германией и без того мало кто верил. Просто человек устроен так, что хочет верить в лучшее, а лучшее – это, конечно же, мир. Своим выступлением Сталин разрушил благодушные настроения и откровенно заявил выпускникам академий, что международная обстановка обостряется с каждым часом и что в ближайшее время можно ожидать нападения фашистской Германии на Советский Союз. Он призвал по прибытии к местам службы с первый дней отдавать все силы на борьбу за повышение боеготовности подчинённых подразделений. Главное, что уяснил Теремрин – о чём бы ни писали газеты, о чём бы ни говорили политики, военные должны твёрдо знать своё главное дело: они должны свято выполнять свой долг защитников Отечества.
       Вспомним поэму Константина Симонова «Иван да Марья», вспомним строки об окончании военной академии: «Выпуск – праздник! Вдвоём – по Волге. В Сочи – месяц! В Крыму – неделя! Отдыхали так, чтоб надолго. Словно, в воду оба глядел…»
      Выпуск, действительно, большой праздник. Назначение, отпуск и предписание после окончания отпуска прибыть в воинскую часть для прохождения дальнейшей службу.
      Молодому капитану Николаю Теремрину не с кем было ехать вдвоём, он ещё даже не успел и подумать о женитьбе. Ну а на курорты особо не тянуло. Тянуло домой, к матери, в деревню, где она учительствовала в школе, где он вырос, возмужал окреп и откуда поступил в Школу имени ВЦИК.
       Курский вокзал был полон пассажирами, уже отправляющимися на отдых: в Крым, на Кавказ. Он же в точно подогнанной военной форме, стройный, подтянутый, прошёл по перрону, привлекая внимание прохожих ярко сиявшим на груди орденом Красного Знамени, очень в ту пору почётной наградой, и сел в пассажирский поезд. Ну в военной форме тогда было принято ходить почти постоянно, даже в отпуске.
      Скорые поезда на небольшом полустанке Тульской области не останавливались. Теремрин тем не менее взял билет именно на скорый поезд, чтобы сойти в Туле и пересесть на рабочий поезд, кланявшийся каждому полустанку.
        Москва провожала совсем ещё молодой листвой, но Теремрин знал, что родные края встретят уже листвой более зрелой. Всё ж на двести с лишним километров южнее.
       Сел в поезд утром, чтобы добраться до небольшой станции с таким расчётом, чтобы засветло совершить двадцатикилометровый марш пешим порядком до деревни Тихие Затоны.
       Вспомнил, как шёл в первый лейтенантский отпуск, конечно, в парадной форме, как встретили его сельчане – с уважением встретили, даже с каким-то особым почтением. Всё-таки красный командир!
      Ну а теперь – теперь и вовсе выпускник академии – «академик», как полушутя таковых называли в войсках.
      В тот первый приезд с разговорами о политики особо никто не приставал, как-то успокоился народ после бурь гражданской войны, ну а споры и раздоры, вызванные коллективизацией, тоже утихли. А тут уже в поезде сосед по купе, пожилой мужчина, весь седой от волос до бороды, с некоторыми намёками на былую выправку, сразу спросил:
       – Ну что, командир, воевать с германцем будем?
       Вот это «с германцем» утвердило во мнение, что бывал старик в делах боевых, наверняка бывал.
       – Конечно, руководством страны прилагаются все силы, чтоб избежать войны, – заученно проговорил Теремрин, не ведая, как лучше отвечать на подобный вопрос. – Но, – он развёл руками, понимая, что хоть что-то надо сказать бывалому воину: – Но, не всё от нас зависит, далеко не всё!
       – Вижу, что знаешь что-то такое, о чём сказать не можешь, – вздохнув, проговорил старик. – Вижу! Да только и другое вижу – готовится германец, а уж если начал подготовку, непременно нападёт.
       Теремрин ловко перевёл разговор на войну германскую и старик разговорился, рассказал, как воевал, как был ранен, как принял революцию.
       Путь не близок, поговорить было время.
       – А орден-то за что? Великий орден! Почётный! – вдруг спросил старики сам подсказал: – За японскую?
       – Так точно, за неё самую.
       – Ну понятно, что за Хасан или Халхин-Гол?! Для той-то, давней, молод ещё, – заметил старик.
        – Не то, что молод – вовсе не родился, – засмеялся Теремрин.
        – Ну а я на той японской, давней, ещё при царе, хватил лиху. Молодым ещё хватил. А вот уж на германской-то в годах воевал, – поведал старик.
       Теремрин снова увёл разговор от себя, стал расспрашивать про ту, давнюю, японскую 1904-1905 годов.
       Наконец поезд остановился в Туле, Теремрин вышел на перрон и тут же увидел палаточку со знаменитыми тульскими пряниками, памятными ещё с детских лет.
       Рабочий поезд отходил через час. Теремрин побродил по вокзалу, накупил пряников, ну и дождался, наконец, когда подали короткий – всего в несколько вагонов – состав. До станции Лазарево поезд тащился долго, хотя и ехать то всего ничего – всего-то километров сорок.
         Наконец кондуктор объявил станцию, Теремрин взял чемодан и спустился на низкую, едва возвышающуюся над железнодорожными путями платформу. Рабочий поезд продолжал стоять, пропуска скорый. Теремрин не успел дойти до станционного здания – одноэтажного, выкрашенного в грязно-жёлтый свет, или просто перекрасившегося от постоянной копоти железной дороги, в ту пору на паровозной тяге.
         Дал гудок паровоз, тянувший за собой зелёный вагоны скорого поезда. Скорый промчался в клубах паровозного дыма с шумом и грохотом. Теремрин остановился, провожая его взглядом и подумал:
       «Кто-то спешит в морю и завтра уже будет купаться. А здесь ещё холодновато, и всё же нет – не хочу никуда. Хочу домой».
       Путь его лежал по проселкам, по чернозёму. Радовало, что не было дождя, а то ведь в Черноземье мгновенно дороги превращались в непроходимые, даже летом…
       Шёл споро, легко. Пехота! Наконец с возвышенности, по склону которой спускались к реке деревенские домики, увидел каменку – дорогу, выложенную ровными, обтёсанными камнями. Сверкнул вдали, слева от каменки, синий глаз небольшого озерка, названного «Ключи». Скоро вдали показались высокие лозинки на косогоре, сквозь ещё не слишком сочную листву которых краснели капельки крыш.
        Остановился у озерка «Ключи», присел, зачерпнул пригоршню студёной воды, напился с пылу и жару дороги, оросил лицо и легко поднявшись бодро зашагал дальше.
        Если в дороге особо с расспросами не приставали. Может, потому что сосед попался грамотный, понимавший, что не всё может в это суровое и неясное время сказать военный, то в деревне – дело другое. Тут его ещё мальцом знали.
        Конечно, в основном все в поле, но и в деревни у кого-то дела есть. Встретился ехавший на телеге по каким-то делам колхозник.
        – Тпрууу! – остановил он лошадь. – Николай, ты, что ль!? Ишь ведь и не узнать. Каким стал.
        – Я-я, дядь Кузьма.
        – На побывку?
        – В отпуск!
        – И надолго?
        – Месяц! Тридцать суток, ну а потом к новому месту службы.
        – И далече?
        – В Белоруссию! На самую границу.
        Лучше б не говорил. Кузьма спрыгнул с телеги, подошёл, спросил тихо, заговорщицки:
       – Скажи, война-то будет, аль нет?
      Ну что тут ответить? Как сказать, чтоб удовлетворить далеко не праздное любопытство. Пояснить, что партия и правительство делают всё для предотвращения войны и что чужой земли нам не надо, но свою землю будем отстаивать до последней капли крови. Такой ответ не удовлетворит, поскольку именно так пишут газеты, так вещает радио. Сказать то, что думал сам, Теремрин не мог, не имел права. Тем более не имел права рассказывать о том, что услышал на приёме в честь выпускников академий. Да, собственно, там прямо ничего и не было сказано о войне, хотя все выступления Сталина и особенно третий тост, были пронизаны предупреждением о бдительности, о твёрдости в бою, о готовности в любую минуту встретить врага и вступить в жестокий бой за Отечество.
       – Эх, дядь Кузьма, кто ж ответит-то, будет иль не будет.
       – Понимаю, понимаю. То, что рано или поздно будет – это всем ясно. А вот будет в году нонешнем, аль нет?
       – Могу сказать одно, – вздохнул ответил Теремрин, – Очень бы хотелось, чтоб не было. Красная наша Армия перевооружается, оснащается новейшей техникой. Нам бы ещё годик, хотя бы годик!
       – А ноне что ж, аль не готовы что ль?
       – Готовы! Долг каждого военного всегда быть готовым, в любую минуту. Но будем надеяться на лучшее.
       – И то верно. Да что уж там, иди, иди скорее, мать, небось, заждалась тебя.
       Вот и дом на взгорке, скрывшийся за пятью лозинками со стволами даже не в два, а в три обхвата. Мать словно почувствовала, вышла на крыльцо, всплеснула руками:
       – Радость то какая. Сыночек!
      Он не сообщил о приезде, но она знала из писем, что скоро, скоро выпуск из академии и отпуск.
      Отпуск. Беззаботное время, замечательное время. Целый месяц. Месяц в деревне. Жаль только не сезон – ни ягод, ни грибов. Разве что рыбалка на тихой извилистой речке с тенистыми заводями и с разрушенной мельницей чуть выше деревни по течению.
        С матерью виделись недавно. Она приезжала в Москву к своим сёстрам. Гостила в дачном посёлке Малаховка.
        И вот он дома…
        Мать не задавала лишних вопросов. Когда он обмолвился, что слушал речь Сталина и его совершенно уникальный тост, о котором, правда, говорить не велено, сразу сказала:
       – Можешь ничего мне не говорить. Я пережила уже начало одной мировой войны, помню июль девятьсот четырнадцатого, помню тревогу на лицах крестьян нашего села, особенно на лицах женщин, матерей. Вот и теперь – тоже. Меня удивляет только одно, почему не объявляют мобилизацию? Почему мы не готовимся к отражению агрессии? Германия – серьёзный противник. Твой отец не раз говорил, что в мире или, по крайней мере, в Европе, есть только две настоящие армии, только два настоящих солдата – это русская и германская армия, это русский и немецкий солдат. Остальные – барахло. И американцы – полное барахло. Правда, когда уже война началась, он резко изменил своё мнение. Резко. И не случайно. Немецкие солдаты – я говорю солдаты, не распространяя свои слова на весь немецкий народ – показали себя с самой ужасной стороны. Это нелюди…
       – Звери, – сказал Николай Теремрин.
       – Нет. Нельзя зверей оскорблять сравнением с этими жестокими, бессовестными, безнравственными убийцами.
       Николай посмотрел на мать с некоторым удивлением и даже, отчасти, с недоверием, которое было вполне естественным, ведь ещё не стали известны ужасающие примеры людоедства двуногих животных самого низменного пошиба.
       Мать несколько секунд колебалась, потом решительно встала и подошла к книжному шкафу. Вынула несколько томов из первого ряда и достала из второго ряда какую-то книгу, которую Николай раньше не видел. Очевидно, мать не случайно прятала её от него. Время то было сложное!
        – Вот, сынок, это книга Ивана Алексеевича Бунина. Сейчас этот великолепный, изумительный писатель не особенно в моде. Хотя есть некоторые сведения, что Сталин поручил нашим дипломатам и литераторам убедить Бунина вернуться на Родину. Но… Думая, нашлись бы и такие силы, которые бы не простили ему его «Окаянные дни». Я не видела этой книги, но слышала о ней. Страшные вещи говорятся там о нашей революции, но, что делать. Революция подняла со дна всю чернь, которая далека была от светлых идей. Которая ринулась грабить и убивать, да, грабить и убивать. А о немцах вот, возьми и почитай. Первая мировая началась в августе четырнадцатого, а уже четырнадцатого сентября Бунин написал воззвание о жестокости немцев. Тогда уже проявилась их лютая жестокость. Это тогда, когда не было советской власти. Теперь же всё, что прочтешь, думаю, можно будет возвести в квадрат…
       Теремрин открыл книгу.
        Читал и ужасался… Бунин писал:
       «То, чему долго отказывались верить сердце и разум, стало, к великому стыду за человека, непреложным: каждый новый день приносит новые страшные доказательства жестокостей и варварства, творимых германцами в той кровавой брани народов, свидетелями которой суждено нам быть, в том братоубийстве, что безумно вызвано самими же германцами ради несбыточной надежды владычествовать в мире насилием, возлагая на весы мирового правосудия только меч».
        Как же точно сказано! Вот ведь только несколько минут назад, когда мать коснулась зверств немецких солдат, он тоже не сразу поверил в такое. Не верил, видимо, и писатель Бунин, не верил до тех пор, пока не были обнародованы первые факты дикого поведения германского воинства.
       Далее в книге говорилось о германских солдатах и офицерах, которые, по словам Бунина, «как бы взяли на себя низкую обязанность напомнить человечеству, что ещё жив и силен древний зверь в человеке, что даже народы, идущие во главе цивилизующихся народов, легко могут, дав свободу злой воле, уподобиться своим пращурам, тем полунагим полчищам, что пятнадцать веков тому назад раздавили своей тяжкой пятой античное наследие: как некогда, снова гибнут в пожарищах драгоценные создания искусства, храмы и книгохранилища, сметаются с лица земли целые города и селения, кровью текут реки, по грудам трупов шагают одичавшие люди – и те, из уст которых так тяжко вырывается клич в честь своего преступного повелителя, чинят, одолевая, несказанные мучительства и бесчестие над беззащитными, над стариками и женщинами, над пленными и ранеными…»
       – Мама, можно я возьму с собой эту книгу? Она будет так необходима, когда грянет…
       Он не сказал «грянет война», но разве надо было добавлять, что может грянуть в любую минуту на наших западных границах.
       Мать отрицательно повела головой, забрала книгу и поставила её на своё место в шкафу. Николаю же деликатно, но твёрдо сказала:
       – Вот этого делать не надо!
       – Отчего же? Бунин выступал против зла, против жестокости, против…, – пока он подбирал слова, мать, перебив, пояснила:
       – Не то сейчас отношение властей к писателю из-за всё тех же «Окаянных дней». Но, думаю, это в конце концов изменится, а книга пока подождёт своего часа.
       – Мама, ты напомнила об отце. Я понимаю, что тема, возможно, запретна по понятным причинам. И всё же скажи, кто он, да и откуда мы родом?
        До сих пор Теремрин мало что знал о своих предках. Мать не рассказывала, молчали её сестра, и братья. Нельзя было в те сложные предвоенные годы насыщать его такой информацией. Ведь происхождение его было далеко не пролетарским.
         Отец погиб – это он знал. Но погиб он не в 1-ю мировую, как удалось записать в документах, а в гражданскую. Запиши, что погиб в гражданскую – первый вопрос: на чьей воевал стороне? Удалось в суматохе обойти эти вопросы, тем более жила она тогда с маленьким Николаем у своих сестер, мужья которых были отчаянными рубаками в 1-й Конной Буденного, известными самому Семёну Михайловичу. Так как-то всё и проскочило. Ну а потом всё же в деревню потянуло – что жить у кого-то, даже у своих, ну и отправилась в дом родительский, в Тихие Затоны. А здесь – здесь люди и от родителей ее, и от родителей мужа только добро видели.
       Учительствовала. А учитель на селе – персона особая, уважаемая. Как в этих краях обошлось и при коллективизации всё тихо и спокойно.
       Так что Николай Теремрин при поступлении в Школу ВЦИК указал, что отца никогда не видел, ушёл на 1-ю мировую, когда младенцем был, да и погиб. Ну и твёрдо: ничего о нём не знаю. Мать – учительница. Всё… Кто деды и бабки не спрашивали и в анкетах о том писать не заставляли. Ограничивались данными о родителях, ну и, конечно, о родных братьях и сёстрах.
        Армия нуждалась в грамотных молодых людях, нуждались в таких людях военно-учебные заведения, ведь даже позднее, когда Николай Теремрин окончил академию, на том самом торжественном приёме он услышал цифры, заставляющие задуматься: из 579 тыс. советских офицеров лишь 7,1% имели высшее образование, 55,9% – среднее, 24,6% окончили различные ускоренные курсы, а 12,4% вообще не имели военного образования. А какое было у них образование гражданское?
       Здесь же, сын учительницы, грамотный, к тому же хорошо воспитанный молодой человек. В Школе ВЦИК он сразу стал младшим командиром.
       Помогло быстро и без всяких проблем войти в армейскую семью и то, что ещё в подмосковной Малаховке документы выправили так, как это было необходимо.
       Николай Теремрин действительно ничего не знал ни об отце, ни о деде, прадеде и других предках своих. Разве что о дедушке по материнской линии было известно, что он – сельский священник – умер в годы войны. И всё.
       Ну а потом – потом Николай Теремрин отличился в боях на озере Хасан и вскоре был направлен в академию. Вот и вся короткая биография.
      Но в тот майский приезд мать как-то вечерком за чаем вдруг заговорила о том, чего до сих пор почти не касалась:
      – Сердцем чувствую: грядут суровые испытания, очень суровые. Раньше не нужно было тебе говорить то, что сейчас скажу, не время… Ну а теперь, когда тебе, быть может, снова в бой идти за Россию, должен знать, кто твои предки. Только запомни и никогда, никому о том не говори. Понял?
       – Не меня предупреждать о военной тайне! Сейчас куда ни кинь – всё тайна. Время такое! – ответил Теремрин.
        – Так вот, отец твой, Алексей Николаевич, сражался на фронтах Первой мировой войны, дед, Николай Константинович – защищал Порт-Артур, прадед, Константин Дмитриевич, отличился на Шипке, а, прапрадед, Дмитрий Николаевич – участвовал в героической обороне Севастополя. В свою очередь, отец, прапрадеда, Николай Дмитриевич, участвовал в Итальянском и Швейцарском походах, в Аустерлицком сражении, в кампании 1807 года, в Бородинском сражении, в «Битве народов» и взятии Парижа, а дед, – в Кинбурнской баталии, штурмах Очакова и Измаила. Пращуры Теремрина сражались и первую турецкую войну в войсках Румянцева, и в Семилетнюю войну, участвовали в Крымском походе Долгорукова, в Северной войне и многих других войнах в защиту Отечества, но так далеко она уже не помнила.
       – Откуда же ты всё это знаешь? – удивился Теремрин. – Это ж столько информации! Но почему, почему я ничего о том не знал?
       – Трудно тебе, сынок, было бы жить с такими знаниями, ой как трудно! Ведь мы с тобой чудом уцелели в годы революции, когда деда твоего убили по приказу комиссара Вавъесера, который бесчинствовал в наших краях. Я не оговорилась, действительно произошло чудо. После того как Вавъесер сгорел в доме твоего деда, все ждали карательных операций. Нас с тобой прятали в окрестных селениях. Жили мы и в селе Пирогово, и в деревушке Хилково. А потом вдруг словно что-то произошло. Карателей Вавъесера убрали сами же красноармейцы. Говорили, что в наши края прибыл комиссар высокого ранга из Москвы, что его сам Ленин послал, чтобы остановить наступление Деникина и что с ним прибыли совсем другие люди – те же революционеры, те же большевики, но какие-то не такие. Они действительно были за народ, как сразу определили крестьяне. Вавъесер и его каратели были из бесчеловечной шайки Троцкого, а эти, – от того нового комиссара, комиссара, который остановил Деникина и разгромил белогвардейцев и интервентов. Имя этого комиссара тебе известно. Ты его слышал на приёме пятого мая.
       – Неужели? Неужели Сталин?!
       – Да, сынок, представь, вот по такому странному стечению обстоятельств, мы обязаны своим спасением Сталину. Я, дочь священника и жена Русского офицера, и ты, внук священника и сын Русского офицера, обязаны жизнью большевистскому лидеру. Я, конечно, далека от военных дел, но то, что известно мне из рассказов некоторых моих учеников, которые частенько навещают родные края, из рассказов моих братьев, позволяет судить, что во главе России стоит великий полководец.
        – Я это знаю! – заметил тогда Теремрин.
       В ответ услышал:
        – Ты это знаешь из пропагандистских речей и публикаций. В подобных речах любого могут возвеличить. Но в данном случае это действительно так. Сталину принадлежат заслуги в разгроме Юденича под Петроградом, в разгроме Деникина и в разгроме Краснова при обороне Царицына. Это не пропагандистские трюки – это правда. Ну а как поднялась при нём наша страна! Мне, учительнице, видно и ещё одно. С начала тридцатых годов изменилось отношение к великому прошлому нашей Державы. Преподавать стало легче. И сегодня мне непонятно только одно, почему нас убеждают в незыблемости пакта с Германией, почему не объявляют мобилизацию? Ведь, говорят, что Гитлер собирает на наших границах полчища несметные. Но, очевидно, есть какое-то объяснение, которое нам знать не положено.
       – Мы тоже готовимся, – сказал Теремрин. – Не случайно многие наши выпускники направлены в приграничные округа. Вот и я еду в Белоруссию, – и, желая перевести разговор на другую тему, поинтересовался: – Откуда ты так хорошо знаешь всю нашу родословную? Сохранились какие-то документы?
       – Как не знать? Раньше выходили замуж однажды и навсегда. Судьба мужа становилась судьбой жены, его родословная – предметом её гордости. Многое слышала от твоего отца, многое от твоего деда. Умнейший был человек. И крестьяне его любили, потому, видимо, нам и удалось скрыться от людей Вавъесера. А документы? Были документы. Да вот только где они, не знаю. Могла знать экономка твоего деда. Не просто экономка. Поговаривали, что сын у неё был от него. Она, как сказывали, ночью запалила дом, в котором остановились люди Вавъесера, убившие твоего деда. Но, сказывали, будто и сама погибла. А документы хранились в тайнике, подземном тайнике, отрытом под домом. Да только дом сгорел, и всё погибло. А потом на том месте, используя фундамент, построили скотный двор. Ну вот и вся история с документами.
        В тот день Теремрин поднялся на высотку, где когда-то была дворянская усадьба, а теперь виднелись серые приземистые строения с подслеповатыми окошечками, обозрел живописные окрестности и вдруг почувствовал с особой силой, как дорог ему этот небольшой мир, эта малая Родина. Текли годы, десятилетия, проходили века, менялись Государи, менялся государственный строй, но оставалась она одна, эта Земля родная, давшая жизнь детям своим и взывавшая к ним только с одною мольбою – защитить её, не дать опоганить иноземным ублюдкам-нелюдям. Он уже побывал в боях и убедился в том, что умеет драться с врагом, презирая смерть. Но в те минуты он с особой силой понял, что нет у него иного пути, чем путь защитника Родной Земли – Земли, по имени Россия, ибо этот путь проложен через века его предками. Понял, что весь он до последней капельки крови принадлежит этой земле, и что будет стоять, не дрогнув, против любого ворога, который осмелится посягнуть на неё.
        Сталин! Именно он остановил Деникина на пути к Москве, именно он отвёл большую беду от России, ведь если бы белогвардейцы ворвались в Белокаменную, резни не избежать. Рекою полилась бы кровушка русских с одной стороны и русских с другой стороны, полилась бы на радость инородцам, кровопролитие в России замесившим.
        Сталин! Он несколько дней назад слушал его, затаив дыхание, слушал и начинал понимать, почему это имя на слуху в тревожное время. Вот и здесь, в деревне, поговорят, поговорят колхозники, попытают его по поводу того, будет война или не будет, а потом сами и вывод сделают:
       «Ну да что там, Сталин знает, что делать и как делать!».
       Сталин знает, Сталин видит, Сталин сделает всё так, как надо. Потому что это – Сталин.
       Теремрин понимал, что к такому вот положение привели – отчасти неумолкаемая пропаганда по радио и в газетах, а отчасти, даже более чем отчасти – интуиция народа, чувства народа, в своих глубинах понимавшего, видевшего, разгадывающего, кто есть кто.

        И люди верили, что в тревожные месяцы весны и начала лета сорок первого Сталин всё делал правильно, все предвидел и всё понимал.
        И от мыслей таковых становилось легче и спокойнее на душе. Да ведь и не были известны простым людям факты, которые заставляли задумываться руководство страны.
       
Время большой игры

       Большая игра между Советским Союзом и гитлеровской Германией вошла в решающую стадию после пакта о ненападении, заключённого 23 августа 1939 года и договора о дружбе и границах с Германией, подписанного 28 сентября 1939 года.
       Поначалу, примерно год, «игра» развивалась неспешно. Гитлеру нужно было решить свои вопросы на Балканах и на Западе. Германия подминала под себя всё новые и новые страны, которые, за исключением немногих, таких как, к примеру, Югославия, ложились под неё с завидными терпимостью и подобострастием, словно их элиты хотели сказать с вожделением: хозяин пришёл.
        Гитлеру нужен был покой на его восточных границах, а потому он разыгрывал чуть ли не дружелюбие к СССР. Сталину нужно было время, чтобы завершить перевооружение армии, подготовить её к современной войне моторов, добиться военно-технического превосходства по важнейшим видам вооружений. Кроме того, необходимо было и Англии с Францией показать, что руки на западе у него развязаны, а потому очень стоит поумерить свои аппетиты. А то ведь до чего дошли – вполне реально готовились нанести бомбовые удары по нефтеносным районам юга Державы.
       Тут нужно сразу оговориться. К священному наименованию «Держава» не нужны никакие приставки, в виде уточнения «Держава …» Оставляю отточие. К этому наименованию нельзя прилепить ни Англию, ни Францию, ни Новую Гвинею или Гондурас, нельзя прилепить даже США, потому что Держава на планете Земля одна – Российская Держава!
      Держава была есть и будет только одна – Святая Русь, как бы она не именовалась в различные времена!
        Ведь Держава – это не то же самое, что страна или государство. Держава – понятие духовное и вытекает из словосочетания: «Удержание Апостольской Истины». А на планете Земля, как известно, есть только одна страна, одно государство, которое имеет Священное предназначение, данное Самим Создателем – «Удержание Апостольской Истины». Это государство – Россия, как бы она в разные периоды истории не называлась. И только России Всевышним дарована праведная «Власть от Бога» – Православное Самодержавие. Только Русский Государь, как бы он не именовался в различные времена, именуется Удерживающим. С изъятием из среды Удерживающего наступает, как учит Православие, хаос. Только Россия является Удерживающей на Земле. Если бы тёмные силы сумели (что, конечно, невозможно и никогда не случится) изъять из среды (с планеты Земля) Россию, мир бы немедленно погиб в наступившем хаосе и кровавой смуте.
       Только Россию правильно именовать Державой. Ныне ни США, ни возлюбленные штатами Польша, Грузия, Эстония, или придуманная некогда австро-венгерским штабом Украина, вместе с её пресловутой мовой, являющаяся на самом деле Малороссией (во всяком случае за исключением западной части суши, покрытой салом, то есть Подляхии западленской) и прочие злокачественные новообразования – с т р а`н ы, державами не являются, и называть их так, по меньшей мере, безграмотно.
       Поэтому, когда говорят о встречах руководителей трёх держав, ошибаются, ибо нужно говорить – Государь Державы и правители двух стран, ну а лучше, чтоб уж не действовать на нервы лидеров странных злокачественных образований типа Англии (Наглии), говорить просто – трёх стран, в крайнем случае, государств, хотя ни Англией, ни США не руководили государи, а руководили президент и премьер, а потому они всего лишь страны.
      И вот Держава СССР вышла на последние рубежи перед схваткой со странным бандитским, злокачественным новообразованием – третьим рейхом, у руля которого находились те, кого ныне бы на современном жаргоне назвали не иначе как отморозками.
      Тем не менее отморозки эти во главе со своим паханом Гитлером были достаточно сильны – бандитские шайки бывают ведь ещё какими сильными!
      Сталин понимал, с кем имеет дело, понимал, что договора и соглашения для бандитов – пустое место, поскольку живут они и действуют по воровским понятиям. Понимал он это и заключая пакт о ненападении, понимал и на протяжении того недолгого времени – менее двух лет – пока этот пакт всё же позволял оттягивал войну, понимал и весной сорок первого.
         Начало завершающей стадии большой «игры» можно отнести к декабрю 1940 года, когда Гитлер утвердил, в основном, план нападения на СССР и выступил 18 числа с истерично-шизофренической, поистине бандитской речью перед выпускниками военных училищ, где перевёл все законы – пусть и не совершенные, но всё же существующие в мире – на язык блатных понятий – хочу чужое, заберу, потому, что так хочу и имею для того силу.
       Сталин ответил назначением на должность начальника Генерального штаба Георгия Жукова, победителя японцев на Халхин-Голе.
       Гитлер намёк понял, но сосредоточение войск на границах Советского Союза не прекратил. И вот его новые два выступления – 29 апреля и 4 мая, а также высадка войск в Финляндии показали, что подготовка к вторжению продолжается.
      Сталин сделал ответный шаг – 4 мая встал во главе правительства СССР, а 5 мая выступил перед выпускниками академий, выступил совсем не с миролюбивой, вовсе не пацифистской речью, а также с непревзойдённым тостом. Он выступил спокойно, без поросячьего визга фюрера и его заумного рукоблудства на трибунах под восторг обезумевших и истеричных масс, в которую фашисты сумели превратить немецкий народ.
      В ответ уже 9 мая в СССР началась переброска значительной части войск Красной Армии к западным границам.
      Настало время сделать свой ход Гитлеру. И он сделал его: 10 мая отправил в Лондон Гесса.
      В ту пору мало кто мог объяснить тот шаг полётом, как теперь говорят иные историки, не сильно ошибаясь, «за высочайшим разрешением Лондона напасть на СССР». В ту пору мало кто понимал, как управляется мир и мало кто знал, что Англия является центром концентрации управления. Мало, кто понимал, что войны на земле в подавляющем большинстве своём процесс управляемый, правда, управляемый не на сто процентов, что полное управление просто не под силу тайным правителям, а потому войны, процесс, зависящий в очень и очень многом от народов стран, подвергающихся агрессии.
       Сталин знал и понимал значительно больше других, но он вполне мог подозревать, что тут кроется целый ряд причин, что, вполне возможно, это попытка Гитлера обмануть Англию, объединиться с ней против СССР, а уж потом, после победы, на которую он в силу недостатка серого мозгового вещества, верил безусловно, разделаться и с ней. Понимал, что Гесс летал, чтобы добиться обязательств не вступать в войну на стороне СССР до 1944 года. Ну а о том, что именно так Черчилль впоследствии сам проговорился в беседе со Сталиным.
      Друзей на Западе у Советского Союза, а уж если говорить прямо – у России – нет и никогда не было.
        На полёт Гесса надо было реагировать немедленно. Сталин отдал распоряжение наркому оборону Тимошенко провести крупные учения воздушно-десантных войск. Не просто крупные, а учения с использованием максимального количества войск! Тем более, вывод соединений и объединений на учения – лучшая форма боеготовности! Это упреждение в развёртывании!
        Сталин знал, что многие войны начинались именно с учений, понимал, что это своеобразное упреждение в развёртывании несколько охладит пыл агрессора.
        6 мая 1941 года нарком военно-морского флота СССР адмирал Кузнецов представил Сталину донесение военно-морского атташе в Берлине капитана 1 ранга Воронцова, который сообщал, что «…со слов одного германского офицера из ставки Гитлера, немцы готовят к 14 мая вторжение в СССР через Финляндию, Прибалтику и Румынию. Одновременно намечены мощные налёты авиации на Москву, Ленинград и высадка парашютных десантов в приграничных центрах...».
        Как знать, может быть крупные учения воздушно-десантных войск и заставили отложить дату, если она не была заведомо ложной информацией в полном объёме. Впрочем, Кузнецов и сам высказал сомнение в том, что информация правдива: «Полагаю, что сведения являются ложными и специально направлены по этому руслу, с тем чтобы проверить, как на это будет реагировать СССР».


       По распоряжению Сталина была издана директива по призыву 800 тысяч резервистов с целью укомплектования до полного штата целого ряда соединений. Через несколько дней снова призыв. На этот раз 300 тысяч.
        Число призывников ограничивалось умышленно, чтобы Гитлер не мог придраться и заявить о том, что в Советском Союзе объявлена мобилизация.
        Гитлер продолжил переброску войск с Балкан к границам России, словно рассчитывал на то, что Сталин не будет по этому поводу протестовать.
       Сталин поручил Молотову дать задание послам говорить открыто о «большом сосредоточении войск на наших западных границах».
       Дал он поручение и разведке НКГБ по подготовке дезинформации, которая, впрочем, при определённых условиях, могла таковой перестать быть.
        Ставя задачу генералу начальнику личной секретной разведки генералу Лаврову, Сталин сказал:
        – Подбросьте руководителям рейха сообщение о нашей решительной подготовке к агрессии.
        – Это можно сделать через германскую резидентуру в Китае, – сказал Лавров. – Там установлен надёжный канал. Всё, что нам нужно, они немедля перехватят и расшифруют.
       – Так вот, пусть знают, что мы готовы к отражению нападения.
       Руководители рейха, живущие и творящие зло по понятиям, проговаривались, что готовы использовать против СССР химическое и бактериологическое оружие. Сталину доложили об этом, доложили, что на склады близ границ СССР доставлены соответствующие боеприпасы.
       Сталин тут же сделал ответный ход. Он поручил генералу Лаврову:
       – Поскольку немцы первыми взялись за планирование и подготовку применения этого страшного и бесчеловечного оружия, мы должны дать адекватный ответ. Прошу довести до сведения руководителей рейха следующее: если они пойдут на это, советская бомбардировочная авиация нанесёт удары по Берлину и другим городам. Причём мы ударим как раз теми средствами, о применении которых они мечтают.
         Нельзя было забывать и об Англии. Лавров доложил:
         – Английская разведка пытается убедить Гитлера, что, если он решит провести десантную операцию на Британские острова, Советский Союз нанесёт удар Германии в спину.
       Подумав, Сталин сказал:
         – Вот сейчас, сегодня – не вчера и не завтра, а именно сегодня нам это на руку. Поддержите дезинформацию. Подбросьте англичанам данные о том, что мы, хоть и имеем договора с рейхом, считаем необходимым покончить с господством его на континенте.
        Но дезинформацией в основном пользовалась та сторона, что жила и действовала по понятиям.
        Посол СССР в Берлине Деканозов в мае сорок первого был вызван в Москву. 5 мая германский посол в СССР Шуленбург, зная о его нахождении в столице, пригласил на завтрак, на котором присутствовали также советник германского посольства Хильгер и переводчик Сталина Павлов. Шуленбург, не таясь, заявил:
       – Господин посол, может, этого ещё не было в истории дипломатии, поскольку я собираюсь вам сообщить государственную тайну номер один: передайте господину Молотову, а он, надеюсь, проинформирует господина Сталина, что Гитлер принял решение двадцать второго июня начать войну против СССР. Вы спросите, почему я это делаю? Я воспитан в духе Бисмарка, а он всегда был противником войны с Россией…
         Когда Деканозов доложил о разговоре, Сталин отнёсся к заявлению германского посла настороженно и сказал:
        – Будем считать, что дезинформация пошла уже на уровне послов.
        Но надо было давать ответ и в этом случае – ответ через Деканозова.
        Германский посол встречался с Деканозовым ещё два раза – 9 и 12 мая и на встречах они обсуждали, как снизить опасность вооружённого конфликта, способного перерасти в большую войну.
        12 мая Деканозов по поручению Сталина предложил Шуленбургу подготовить совместное коммюнике, в котором разоблачить слухи, объявить, что они «не имеют под собой основания и распространяются враждебными СССР и Германии элементами».
        Шуленбург согласился и попросил:
        – Мог бы Сталин направить письмо Гитлеру, в котором содержалось бы предложение выпустить данное коммюнике.
       Сталин видел, что Шуленбург ратует за мир, он помнил, что Шуленбург был одним из инициаторов и радетелей пакта о ненападении, чуть ли не искренним почти что в единственном числе, радетелем за миролюбивые отношения между странами. Но Сталин никак не мог понять, действует ли германский посол исключительно по личной инициативе или всё-таки выполняет задание по дезинформации. Особенно заявляя о скором нападении Германии на Советский Союз.
       Сталину нужен был небольшой тайм-аут. После одного из совещаний Сталин попросил задержаться для разговора генерала Ермолина.
        С 11 марта 1941 года генерал-майор Павел Андреевич Ермолин являлся начальником Управления устройства тыла и снабжения Генерального штаба Красной Армии. Многие совершенно секретные вопросы ему приходилось решать непосредственно со Сталиным, причём, бывали и такие проблемы, которые Сталин доверял только ему, не доводя их даже до наркома и начальника Генерального штаба. Конечно, тут имели место и личные взаимоотношения. Сталин всецело доверял Ермолину и относился к нему с большим уважением и, как к очень немногим, обращался по имени и отчеству.
      – Павел Андреевич, – сказал он, называя генерала по имени и отчеству, что делал далеко не всегда и в отношении очень немногих: – Не кажется ли вам, что мы получаем уж слишком много сведений о начале войны. Ну, кто же разглашает такие сведения? Что за всем этим кроется? Черчилль сообщает, что Гитлер нападёт на нас тридцатого июня, наш военный и военно-морской атташе Воронцов, между прочим, прекрасный разведчик, докладывает, что какой-то болтливый немецкий офицер тоже назвал дату нападения. Причём данные Воронцов получал неоднократно, только даты постоянно меняются.
        Тут действительно было о чём подумать.
         Для чего сведения подобного рода подсовывались нашим разведчикам? Для того, чтобы держать руководство СССР в постоянном напряжении? А быть может, чтоб случилось так, как в известной крохотной басне Льва Толстого «Лгун»?
       «Мальчик стерёг овец и, будто увидав волка, стал звать:
       – Помогите, волк! Волк!
      Мужики прибежали и видят: неправда. Как сделал он так и два, и три раза, случилось – и вправду набежал волк.
     Мальчик стал кричать:
     – Сюда, сюда скорей, волк!
     Мужики подумали, что опять по-всегдашнему обманывает, – не послушали его.
      Волк видит, бояться нечего: на просторе перерезал всё стадо».
      Вот от той басни и произошла пословица: «Не кричи: «Волки!»
      Вряд ли малограмотное руководство рейха, не знающее не только зарубежной литературы, но и своей, могло читать эту басню. Но басня то родилась не на ровном месте. Действительно, если долго пугать чем-то одним и тем же, в нужный момент помощь не придёт. Много этаких вот рассказов, к примеру, касающихся пожаров, а не только волков.
        Сталин понимал, что все попытки убедить его в скором начале войны имеют хитроумные и коварные цели. Гитлер размышляет: не поверит вовсе – возьмём внезапностью, поверит и подведёт войска – окружим и разгромим так, что весь командный состав поляжет в котлах, объявит мобилизацию – сделаем агрессором.
       Так что Гитлер запускал постоянно подобные многоходовки не случайно.
       И вот теперь, высказав своё мнение, Сталин хотел послушать, что скажет Ермолин. Он помолчал, быть может, вспомнив и пословицу, и басню Льва Толстого – он в отличие от бескультурных деятелей рейха, был образован, начитан, грамотен.
        В разговоре с генералом Ермолиным он пытался решить главный вопрос – подводить или не подводить войска к государственной границе. Он чувствовал подвох, но до конца оценил его чуть позже. А пока и он, и Ермолин придерживались одного мнения.
       Ермолин сказал, что необходимо очень хорошо подумать, прежде чем принять окончательное решение.
        Сталин задал вопрос:
        – Так не кажется ли вам, что Гитлеру нужна наша мобилизация? Гитлеру нужно, чтобы мы развернули свои главные силы у границ?
        – Товарищ Сталин, – сказал, наконец, Ермолин, – Нас провоцируют. Подводить войска к границам нельзя. Мосты в приграничной полосе не выдержат танков и тяжёлых орудий. Надо учесть и то, что немецкие железные дороги имеют пропускную способность двести двадцать эшелонов в сутки, а наши только восемьдесят. Мы не сможем подбрасывать резервы, боеприпасы, не сможем проводить манёвры. К тому же численность наших Вооружённых Сил – два миллиона девятьсот тысяч человек, причём, один миллион – на Дальнем Востоке, против Японии, да ещё довольно значительные силы – свыше тридцати дивизий – против Турции. У немцев подавляющее численное превосходство на наших западных границах.
         Эти данные впоследствии были подтверждены разведкой – Гитлер имел на восточном фронте пять с половиною миллионов человек.
         Сталин согласился:
         – Пожалуй, вы правы. Подводить войска не будем. Кроме всего прочего, мы должны помнить, что Гитлеру важен политический аспект – ему важно сделать так, чтобы обвинить нас в развязывании войны. Нам нужно смотреть в будущее. Нас и так попытаются обвинить в агрессивности, обвинить беспочвенно. А если дать им почву, значит, только помочь в будущем в организации клеветнических нападок.
        24 мая было проведено расширенное заседание Политбюро ЦК ВКП(б).
Открыл его Сталин. Со всею серьёзностью и ответственностью он сообщил:
       – Мы можем подвергнуться внезапному нападению со стороны фашистской Германии... От таких авантюристов, как гитлеровская клика, всего можно ожидать, тем более что нам известно, что нападение фашистской Германии на Советский Союз готовится при прямой поддержке монополистов США и Англии. Англо-американская агентура делает в Германии всё, чтобы как можно скорее бросить Германию на Советский Союз. Англо-американские империалисты рассматривают фашистскую Германию как ударную силу в борьбе против Советского Союза и демократического движения во всем мире. В этом мы убедились, ещё когда анализировали политику англо-французских правящих кругов, направленную на срыв предложений о разоружении, внесенных Советским правительством в Лигу Наций, на отказ прекратить подлую провокационную политику так называемого невмешательства, возродившую германскую агрессию. Достаточно вспомнить, что накануне заключения нами договора с Германией о ненападении бывший британский премьер Чемберлен, со свойственным правящим кругам Англии лицемерием, делал все от него зависящее, чтобы подставить нашу страну под удар фашистской Германии…
         Всё заседание было посвящено вопросам подготовки к отражению агрессии.