(ответ на статью «Зачем Онегину отличать ямб от хорея?», «Донской писатель» № 3 за 2019; http://donpisatel.ru/news/855/)
Прочёл у Пушкина: «Не мог он ямба от хорея,/Как мы ни бились, отличить» и удивился вопросу «а почему?» Людмилы Николаевны Малюковой, автору статьи в газете. Почему это Онегин, осмелившийся бранить Гомера и Феокрита, не удосужился разобраться в элементарных основах стихосложения?
В принципе я могу побиться об заклад, что и сегодня огромное количество людей не собирается овладевать этим знанием, но с успехом разобрали бы по косточкам Адама Смита и основы марксистко-ленинской политэкономии. И это вовсе не означает, что «неумение отличить ямб от хорея – отсутствие вдумчивого и профессионального отношения к предмету»!
Так почему не отличал? А потому, что Онегин мог «Без принужденья в разговоре/Коснуться до всего слегка,/С ученым видом знатока/Хранить молчанье в важном споре». Таким его придумал Пушкин. И придумал с блеском. Я ещё раз могу побиться об заклад, что если бы не наблюдательность Пушкина, использование научности в социологии (по терминологии нашего века), такого полного образа в романе мы не увидели бы.
Но прежде нужно определиться, что такое за зверь – научность в литературе?
Собственно «научность» – это «соответствие критериям научного знания, а именно упорядоченности, обоснованности и практической эффективности тех или иных утверждений». Где-то прочёл, что в литературе научность антагонистична эмоциональности: «там, где начинаются эмоции, там исчезает порядок». Но в действительности сам по себе материал, используемый литератором, продуман, обобщён, рационализирован и обоснован! Более того, материал в идеале убедителен, обладает обоснованностью утверждений, наличием фактов и доказательной базой – точно так же, как и наука вообще!
Но это в общем. А что с частностями? Вот вам частности.
Есть произведения, которым без научности – никуда. Например, представить себе «Палату № 6» без медицинской подготовки А.П.Чехова невозможно. А если бы Чехов судил о зверях только как рукоплещущий зритель в цирке, разве родилась бы у него «Каштанка»? Но Чехов в этом рассказе убедителен, потому что его текст прошёл поверку у дрессировщика Владимира Дурова.
Частности даже то, что литераторы не гнушаются наукоподобностью, когда важно или «опровергнуть догмы» (герои Жюля Верна отрицали закон сохранения энергии), или подтвердить «банальное» (герои А.Н.Толстого не задавались вопросом «Есть ли жизнь на Марсе?», но точно знали без лекций в клубе, что марсианским представителем туземной цивилизации является прекрасная Аэлита). И кажется, что это ведь не «прозрение», не «предвидение», а просто «домыслы» и никакой научности! Так ли это?
Во-первых, основанием этих «научных» литературных утверждений был уровень тогдашней науки. Суть гиперболоида инженера Гарина – не в красивой банальной картинке, а в том, что «изобретены» компактный источник энергии огромной силы («пирамидки» Хлынова) и одновременно – материалы, которые могли удержать тепловой луч («шамонит»). Опираясь на эти предположения, накладывая их на «удобную» гипотезу о строении Земли, отрицая второе начало термодинамики, Алексей Толстой убедительно обосновал научность своего фантастического произведения.
Во-вторых, как заметила Людмила Малюкова в своём эссе, уже давно использование достижений науки в литературе – это не самоцель, не средство пропаганды новых знаний и достижений прогресса, а лишь средство, с помощью которого автор раскрывает свою цель и идею произведения.
Если забыть про фантастику и вернуться в реальность, то литератор просто вынужден (после того, как его посетило вдохновение) задуматься не только над тем, ямбом или хореем оформить свое просветление, но и позаботиться об убедительности написанного. И если автор заметит, что у его героя-муравья есть зубки, то нужно немедленно, пока никто не заметил, поменять «зубки» на «жвалы». Лучше не дожидаться реплики а ля Маяковский на стихи Веры Инбер.
Между прочим, отмечу ещё, что утверждение «сначала рождается содержание, а потом – форма» – ложно. Лермонтову понравилась онегинская строфа и он написал своего «Сашку»! А куда девать тексты песен, написанных под готовую музыку?
Фактически научность литературы – это проверка на убедительность. Литература и наука – две стороны одной медали, а не огонь и вода. Нет необходимости утверждать о необходимости «сопряжения» науки с литературой, потому что литература – это та же наука. Если нет в произведении науки, то и само произведение будет не только колченогим и однобоким, но и вредным, как попытку ввести читателя в заблуждение. А знающий читатель этого автору не простит!
Есть один нюанс, который, как показалось Людмиле Малюковой, противоречит отстаиваемому мною тезису. «Трудно представить, чтобы А. Блок, С. Есенин или Н. Рубцов воссоздавали образы с оглядкой на какой-либо научный справочник», – пишет она. И приводит изумительные по своей затасканной образности строки Николая Рубцова: «Вода недвижнее стекла,/И в глубине её светло» с тем, чтоб заметить: по каким-таким научным каталогам «нужно было сверять этот великолепный образ, озаривший поэта?» Но вот я «немного» изменю текст: «Вода недвижнее кирпича,/И в глубине его щука». Что за чушь!? Ну нельзя же сравнивать воду с кирпичами; а в глубине кирпича не разглядишь щуку! Почему-то мне кажется, что Рубцов по наитию нашёл в своей голове (это называется «озарением») «научный справочник», в котором чёрным по белому написано: «стекло прозрачно, оно твёрдо, через него пробивается свет...» Как ни удивительно, свойством прозрачности стекло действительно обладает, «справочник» не врёт! У читателя в результате возникает такой же зрительный эффект, как у поэта в увиденном водоёме с промчащейся щукой. И что же нам делать с этими «справочниками-озарениями»? Предположу, что не будь этих справочников (даже эмпирических), не было бы и образов!
В головах некоторых читателей до сих пор сидит заблуждение: научная литература что-то предвидит! Вон, тот же Жюль Верн, сколько он «придумал» технических новинок! Именно поэтому, утверждают придуманные мною читатели, научность в литературе – это что-то потустороннее и к «воде недвижнее стекла» она не имеет никакого отношения! Замечу, что ни одного изобретения Жюль Верн не придумал, но он пропагандировал изобретения других людей. И так – всеми литераторами. Они всегда опираются на то, что уже кем-то изобретено, предположено или теоретически разработано. И используют эти сведения в своих литературных целях (например, повествуя о любви Лося к Аэлите или о крахе «идеального» социального общества магацитлов).
Однако, литераторы не только опираются на сторонние сведения, они заняты своими открытиями: в области слов, звукоряда, созвучия. Хлебников разработал будетлянство, Кручёных – «сдвигологию»... Их наработки с удовольствием используют поэты! Прозаики увлеклись социологией со своими антиутопиями. На основе Замятинского «Мы» Оруэлл придумал свой «1984», а Айзек Азимов – «Стальные пещеры». При этом, рисуя будущее, авторы даже не пытаются продемонстрировать нечто изобретённое науками в будущем. Даже космический корабль «Интеграл» Замятиным только упоминается. А вот предвидение краха общества – этого добра сколько угодно! Язык не поворачивается это назвать «научной фантастикой».
А вот то, что в этой литературе наличествует научность – у меня даже тени сомнения не возникает. И при этом упомянутые авторы имеют в виду не будущее, а современное ему общество. Айзек Азимов, например, в 1953 году мастерски ввёл в текст своей антиутопии идеи, разрабатываемые к новой Программе КПСС 1962 года. Так что даже «социологические прозрения» писателей таковыми по сути не являются...
Завершая свой ответ Людмиле Малюковой, утверждаю, что проблемы «литература против науки» в реальности не существует. И в общем, и в частности.
Апрель 2019