Психологи говорят, что если ребенок с детства окружен любовью близких, он не может вырасти черствым человеком, и уж тем более негодяем. А сейчас советует беременным женщинам стараться не расстраиваться, думать о позитивном, слушать красивую музыку, читать вслух хорошие добрые книги. Якобы ребенок в утробе матери все это воспринимает, и родится уже с добрым отношением к окружающему миру. На счет второго не знаю, а вот что материнская любовь ведет человека по жизни, верно. Многие факты свидетельствуют об этом. Все серийный убийцы и маньяки вышли из неблагополучных семей, без материнской любви с малых лет.
Мне повезло с мамой. Хотя правильнее сказать, с родителями, с бабушками и дедушкой. Второй дедушка умер еще до моего появления на свет. Конечно, я был окружен вниманием не только моих близких, но и наших соседей по квартире в далеком поселке на севере Хабаровского края. Родился я по весу недоношенным, всего 2200 грамм, и было опасение, что я не выживу. После родов плохо чувствовала себя и мама, но поселковый доктор Нечаев спас и мать, и ребенка, за что ему признательность на все времена от нашей семьи.
Было послевоенное время, вся страна жила в тяжелых условиях. Не лучше они были в отдаленных местах, куда многие продукты питания доставлялись лишь в летнюю навигацию. Но огороды, лес и рыба в реке помогали людям выживать. Так как я родился в начале лета, а мои родители были учителями, у которых отпуска тоже летом, то первые месяцы я был целиком под заботой моих родителей и соседки, тети Аги, как я привык её называть с первых лет жизни. Но начинался новый учебный год, и родителям предстояла работа. С кем оставлять малыша? Выручила бабушка, мама моего отца, которая приехала из города Николаевска-на-Амуре, где жила в семье старшей дочери. Уже очень старенькая, полная, с платком на голове, она присматривала за мной, а мама прибегала с уроков, чтобы покормить меня грудью. Благо наш дом был рядом со школой, требовалось не больше пяти минут, чтобы дойти до него. Завуч так поставил уроки немецкого языка, который преподавала мама, чтобы у неё была возможность сходить и покормить ребенка.
Еще до моего рождения в семье соседей произошла трагедия. Мужа соседки, Кокорина Иннокентия Семеновича, работавшего кассиром по приемке золота на прииске, необоснованно обвинили в краже золота, и на открытом судебном заседании дали 30 лет лагерей. Сразу скажу, что после смерти Сталина его реабилитировали и освободили, но прошло долгих шесть лет, пока он был в заключении. Этот эпизод повлиял и на мою маму, она очень тепло относилась к соседям, которые приняли её как родную 4 года назад, когда мама со своим первым мужем, офицером, приехали в Херпучи. Видимо, поэтому я и родился преждевременно.
Несколько слов о первом мамином муже. Мама была очень красивой девушкой, с тонкими чертами лица, черноволосая, с карими глазами. На неё обращали внимание многие, еще в годы учебы в старших классах Веселогорской средней школы к ней приставал с ухаживаниями учитель. В Хабаровске во время учебы в педагогическом институте мама вышла замуж за офицера из НКВД, с которым и приехала в наш поселок. Рядом с ним был лагерь заключенных, которые заготовляли дрова для очень прожорливой электростанции, благодаря вырабатываемой ей электричеству работали драги прииска. Вот в охране лагеря и работал первый мамин муж. Почему они разошлись, никто уже не скажет. Я сам узнал о существовании первого мужа у мамы два года назад.
А папа приехал после окончания войны с Японией, в которой он принимал участие. Два молодых учителя сразу глянулись друг другу, и через год поженились. А потом родился я. А так как мама очень тяжело рожала, и была опасность для её жизни, папа решил первенцу дать имя Александр, как у любимой жены. И хотя все окружающие звали мою маму Шурой, он звал её всегда Сашей. Это иногда приводило к тому, что на зов отца откликались оба.
После ареста Иннокентия Семеновича к Агнии Иннокентьевне приехала её тетя Лена из Красноярска, где родилась Агочка Волкова. Это была девичья фамилия Кокориной. Тетка оказалась сморщенной старушкой, очень вредной, у которой единственный сын погиб на войне. Ей определили место на кухне за ширмой. Квартира на две семьи была маленькой, вот и приходилось изворачиваться. Так же на нашей кухне жила и моя бабушка.
Я точно не могу сказать, когда появилась тетя Лена, тетка Агнии Иннокентьевны, во время жизни моей бабушки в Херпучах, или после её отъезда. Мал был, не помню. Запомнил лишь то, что единственным существом на белом свете, которого любила в конце своей жизни тетя Лена, был я. Она звала меня «сука вольна». Когда звала меня, кричала: «Где там моя сука вольна?», я ей отвечал: «Я здесь», и бежал к ней. Она умерла и похоронена на кладбище в нашем поселке.
Естественно, я не был обделен вниманием родителей, но если папа не очень любил афишировать свою любовь, то мама не стеснялось это делать. Когда подошел возраст, и меня можно было отдать в детский садик, так и поступили. Но мне не понравилось в нем, там заставляли спать после обеда, а у меня это категорически не получалось. Я капризничал дома, не хотел ходить в сад, и мама сжалилась. Но за мной требовался хотя бы присмотр дома, тетя Лена была в этом отношении ненадежный смотритель, баловала меня, я из неё веревки вил. Поэтому на какое-то время к нам стала приходить Евгения Дрожжина, тогда еще не очень старая женщина, которую все в поселке звали «Женя Цо», потому что она была хохлушка и не всегда правильно выговаривала слова. Сразу скажу, у этой Жени была дочь Валя, и потом они в Хабаровске жили в небольшом деревянном доме за редакцией газеты «Суворовский натиск» без коммунальных удобств, и ездили к Агнии Иннокентьевне на её кооперативную квартиру мыться.
Игрушек в то время было мало. Однажды мне купили пластмассового коня. Отец решил сделать к этому коню упряжь – из тонких ивовых прутьев сделал настоящие сани, только очень маленького размера. Научил меня запрягать лошадь в эти сани. Такая моя игрушка вызвала зависть всех мальчишек в поселке, они стали приставать к своим родителям, чтобы им сделали такие же сани. Но никто не мог повторить то, что сделал мой папа.
Вообще отец никогда не наказывал меня за всевозможные проступки. Просто велел стать в угол комнаты, до тех пор, пока не осознаю своей вины. Обычно мама мне подсказывала: «Скажи папе, что ты все понял, и больше так поступать не будешь». Я был послушный мальчик, и просил прощения у папы, и тот разрешал выйти из угла.
Еще одной проблемой было вымыть мне голову. Я очень боялся, что мыло попадет мне в глаза. Пока я был маленький, меня купали в оцинкованной ванне, при этом начинали купание с головы. Отец брал меня на руки, причем мое лицо было вверху, мама намыливала голову, и потом смывала мыло теплой водой. А вот воду ей обычно подавала Агния Иннокентьевна. Потом, когда я подрос, стал ходить с мамой в баню, которая была в школьной кочегарке. Небольшое помещение, где мылись только учителя. Были женские и мужские дни для помывки. Я ходил в женские, и мама научила меня правильно мыться. К этому времени я уже перестал бояться, что мыло попадет мне в глаза.
Мама была старшей дочерью в большой семье Пастернаков, которые жили в деревне Малышевское на Амгуни. В деревне была лишь начальная школа, поэтому дальнейшее образование дети получали в средней школе в поселке Веселая Горка, и жили там в интернате. Когда моя мама разошлась с первым мужем, она пригласила жить и учиться в 8 классе брата Витю. Потом Виктор стал известным партийным и государственным деятелем, был председателем Хабаровского крайисполкома, заведующим отделом ЦК КПСС, первым секретарем Хабаровского крайкома партии. А тогда был восьмиклассником, на чьих глазах разворачивался «служебный роман» двух учителей – его сестры и демобилизованного Кости Щербакова. Вите очень понравился ухажер сестры, они на всю жизнь сдружились. В 9-й класс Виктор пошел уже на Веселой Горке.
Когда подошло время учиться в старших классах еще одной сестре мамы, Нине, она приехала к нам и жила вместе, присматривала за мной. В тот год, когда Нина закончила школу, я пошел в первый класс. Помню, Нина очень нравилась старшему сыну директора школы, Мирославу Огай. Они сохранили добрые отношения до самой смерти Нины в начале 2000-х годов, Мирик, как звали его близкие, помогал Нине бороться с онкологией.
На лето родители отвозили меня к бабушке с дедушкой. У них была корова, чушки (так звали свиней на украинский манер, бабушка была хохлушкой), большой огород. Свежий воздух, хорошее питание, свобода в перемещении по деревне, где были одни лошади, пара тракторов и комбайн. Там у меня был друг на всю жизнь, старший брат, а официально мой дядя Вова, на год старше меня. Так как родители видели, что пребывание в деревне хорошо сказывалось на моем здоровье, меня отправляли в деревню каждый год.
До рождения моего младшего брата Вити я был «свет в окошке» в нашем доме. И мои родители, и Кокорины, во мне души не чаяли. Конечно, особенно меня любила мама. Но когда у меня появился маленький братик, внимания мне стало уделяться меньше, и я начал ревновать. Но я был разумный мальчик, уже учился во втором классе, мне все пояснили, так что моя ревность не проявлялась на людях, лишь в моей душе было некоторое смущение. Но брат подрастал, стал смышленей. Жалко только, что он был на 8 лет младше меня, и я не мог с ним играть, как с одногодками.
Все годы, пока я учился в школе, мой отец был директором школы в соседнем поселке, работал с утра до вечера, так что контроль за моей учебой осуществляла мама. Я не очень часто подводил своих родителей, был твердым «хорошистом», имел четверки разве что по русскому языку и литературе, по остальным учился на пять. Мама хотела научить меня немецкому разговорному языку, и дома мы по неделям общались только на немецком. Если я говорил что-то по-русски, мама отрезала: «Нихт ферштейн!», что означало – «не понимаю». И мне приходилось подыскивать немецкие слова, чтобы что-то сказать или спросить. Но знание языка мне не пригодилось в жизни, и постепенно я его забыл.
В школе проводились всевозможные конкурсы детского творчества. У меня были некоторые способности, и у меня неплохо получалось рисовать и лепить из пластилина. Отец научил правильным пропорциям лица человека, всяким теням и полутеням. Он был самоучка, до всего дошел сам. У него же я старался научиться каллиграфическому почерку. На конкурс костюмов к школьному костюмированному балу мне один год сделали костюм мушкетера, а на следующий год – рыцаря. Его сделал из ватмана отец, покрасил серебристой краской, так что я получил первый приз без проблем.
Но если папа был умелец что-то мастерить, и у него я многому научился, то мама замечательно готовила. Все дочери и даже сыновья в семье Пастернаков умели это делать. Причем некоторые блюда я ел только у мамы. Например, сальтиссон, и никто не мог спечь блины такими тонкими, как мама.
Когда я стал студентом, меня не баловали деньгами. Получив на вступительных экзаменах все пятерки, я не получал стипендии, и только на том основании, что в нашей семье на одного члена приходилось больше 70 рублей. Еще бы, мои родители жили на севере, где есть надбавки, но их съедали более высокие цены на всё. Тем не менее, стипендию мне не дали. Пришлось подрабатывать и сторожем в детском саду, ходить на разгрузку вагонов на хладокомбинат и в речной порт. Я знал, что родители помогают учиться младшим сестре и брату мамы. Ведь бабушка и дедушка относились к колхозникам, где всегда были небольшие заработки. Поэтому никогда не обращался к родителям подкинуть мне десятку-две.
Но мама меня не забывала. Родители отправляли мне мешок картошки на прииском катере, который шел в Хабаровск за запчастями. Недавно я узнал от землячки в «Одноклассниках», что меня заочно невзлюбили многие школьники. И вот почему! Мама очень часто нерадивым ученикам ставила меня в пример, а кому это может понравиться. Но та же землячка написала, что моя мама была очень внимательна к ученикам. Сама девочка жила в соседней деревне, где было восьмилетка, и в старших классах училась в средней школе в нашем поселке. Расстояние между ними 8 километров, и автобус ходит регулярно, на нем школьники добирались до школы и обратно. Причем автобус не школьный, как это бывает сейчас, а обычный рейсовый. Пока доберешься домой после шести уроков, есть хочется страшно. Мама услышала разговор двух девочек об этом, и однажды пригласила после школы к себе домой, угостила домашними булочками. И потом не раз угощала своими булочками уже в школе, чтобы девчонки «червячка заморили». Вот такой доброй и внимательной была моя мама.
Я не знаю ни одного человека в большой семье Пастернаков, кто бы так был внимателен к родне. На Новый год, на дни рождения и пролетарские праздники все обязательно получали открытку от мамы. И все были ей благодарны за поздравление и память о них. Посылала мама открытки и своим многочисленным друзьям.
Когда у меня родился второй сын, и жене стало трудно управляться с двумя, мама предложила взять к себе нашего первенца Сашу. И тот полтора года прожил у бабушки с дедушкой, очень многое что узнал от них, до сих пор с благодарностью вспоминает обоих. Особенно бабушку, которая для него стала непререкаемым авторитетом. А он стал её любимым внуком. Потом, со временем, когда подросли дети моего младшего брата, внуки Андрюша и Алеша вытеснили моего Сашу, но все равно она продолжала его любить чуть больше, чем Сережу (тот стал любимчиком Агнии Иннокентьевны) и Наташу.
Всю жизнь я ощущал мамину любовь. Она всегда волновалась за меня. Когда я сообщил, что собираюсь поступать в медицинский институт, аж всплеснула руками: «Да ты же брезгливый, мокрую тряпку двумя пальцами берешь». Потом, когда я на вступительных экзаменах писал сочинение, она приехала к институту и ждала меня. Увидев, что я вышел из института, хотя еще почти час можно было писать, удивилась: «Тебя что, выгнали?». Узнав, что я исписал все листы, выданные на экзамен, и на два раза проверил, сказала: «Мог бы и на третий раз проверить». Успокоилась лишь, когда узнала, что и по сочинению у меня пятерка, как по физике и по химии, и я поступил. Но это случилось через день.
Маму очень любили все близкие. Добрая, заботливая, она живо откликалась на все просьбы родственников. Навещала заболевших, помогало по дому, если кому-то было нужно. Год они с сестрой Лизой ухаживали за тяжело больной матерью, каждый день по очереди проводили день у постели больной, кормили отца, который жил вместе с умирающей женой. На день рождения мамы 9 января к ней весь день приходили гости. И родные, и соседи, и земляки. Но вечером приходили мы с Витей и нашими семьями, и мама была очень рада. Она никогда никого не приглашала на свой день рождения, но все знали и обязательно поздравляли.
Когда её младший брат Витя работал в Хабаровске, он обязательно приезжал лично поздравить. Он очень любил и уважал моих родителей. И мама, зная, как трудно приходится брату, очень уж напряженная и ответственная работа была у него, частенько к этому дню готовила гостинец. Однажды это был сальтисон, который единственный раз в жизни ела семья Виктора Степановича. Они до сих пор вспоминают этот случай, и рассказали мне об этом угощении.
Маму сильно подкосила неожиданная и нелепая смерть мужа. Папа в субботу пошел на заседание партийного комитета «Дальгеологии», где он был заместителем секретаря парткома после ухода на пенсию и переезда в Хабаровск. Поспешил к автобусу, поскользнулся на плохо убранном асфальте (был февраль) и упал навзничь. Его окостеневшие связки в шейном отделе позвоночника сломались, и сдавили спинной мозг. Всё тело было парализовано. Полгода мама каждый день ходила в больницу и помогала санитарке ухаживать за мужем, кормить и поить его. А по вечерам к отцу ходили мы с братом по очереди. Движения в конечностях стали чуть-чуть больше, и появление пролежней мы не допустили, но все усилия были тщетны, отец умер. Мама осталась одна, но у неё часто жили внуки, сыновья моего младшего брата. Витя работал в управлении Железной дороги, и каждый день приходил к маме обедать. Я часто заезжал к ней навестить, пока моя работа мне это позволяла. Но когда стал работать в отделе здравоохранения крайисполкома заместителем заведующего отделом, чаще ко мне на работу приходила мама, когда была в центре города. Её прекрасно знали наши сотрудницы, привечали у себя, когда ей приходилось ждать, когда я освобожусь. Они с бабой Агой на мой день рождения пекли пироги. Мама с вареньем, а баба Ага с рыбой. Этими пирогами я в обеденный перерыв угощал сотрудников отдела, так что вкус маминых пирогов знало большинство моих коллег.
Последние годы жизни мама неважно себя чувствовала, была гипертония, сердце прихватывало. Когда за несколько дней до смерти её госпитализировали в больницу водников, рядом с домом, где я жил, мы приносили ей покушать. Я организовал ей консультацию профессора, она получала все необходимые лекарства. О том, как у неё случился инсульт, я узнал от своей тети Нины, той самой, что жила у нас в Херпучах. Она в то утро пришла навестить старшую сестру в больнице. Палата была на первом этаже, и окно выходило на улицу, по которой я на машине поехал на работу. Она увидела и сказала Нине: «Вон Саша поехал на работу», и тут же упала на кровать. Все, больше в сознание она не приходила. Кровоизлияние произошло в жизненно-важный центр головного мозга. Вот и получается, что последнее, что она видела в своей жизни, это меня в окне автомобиля.
К сожалению, я немало огорчал свою маму. В школе «четверкой» по химии, из-за инцидента на уроке химии мне снизили оценку. И вместо серебряной медали за школу и сдачи всего одного экзамена на вступительных в любой ВУЗ, мне пришлось сдавать все экзамены. Но зато я порадовал родителей тем, что единственный из юношей, поступавших в Хабаровский мединститут в 1965 году, получил «отлично» по всем предметам. Огорчила её и моя преждевременная, по её мнению, женитьба. Да и моя служба на подводной лодке добавила ей немало седых волос. Поэтому я старался после возвращения с моря звонить родителям, и сообщать, что у меня все нормально.
А потом нам пришлось целый год жить вместе с родителями в небольшой двухкомнатной квартире, семь человек на 27 квадратных метрах полезной площади. Но потом маму порадовало получение мной своей квартиры в Хабаровском Затоне. Но вот что я много дежурил, и работал на 2,5 ставки, огорчало. И избрание меня парторгом большой многопрофильной больницы одновременно и радовало, и огорчало. Радовало, что её старшего сына заметили, оказали доверие (я был самым молодым членом партии в первичной партийной организации больницы на тот момент). Огорчало, что я еще реже могу быть дома из-за увеличения общественных нагрузок.
Очень волновалась она, когда узнала, что мне предложили должность главного врача большой многопрофильной больницы № 10. Она знала, что я отказываюсь, сомневаюсь в своих возможностях руководить большим, свыше 2,5 тысяч сотрудников, коллективом, но на меня давит горком партии и горисполком, ссылаясь на партийную дисциплину. Посоветовалась с братом Витей, тот пригласил меня к себе, выслушал мои соображения, согласился с моими доводами и позвонил другу Морозову, председателю горисполкома, и от меня отстали.
А вот приглашение меня на работу в отдел здравоохранения крайисполкома, наоборот, обрадовало. Посетовала, что не узнает об этом мой отец, который за год до этого приглашения умер. И какое-то время я не доставлял своей любимой маме волнений. Наоборот, появление в нашей семье автомобиля обрадовало её, теперь ей не надо было ездить на общественном транспорте, чтобы навестить знакомых и друзей.
Но больше всего она волновалась, когда я совершил наезд, и по моей вине погиб человек. Хотя беспристрастный суд обвинил бы в этом пострадавшего, который переходил улицу в темное время суток в неположенном месте, к тому же в состоянии тяжелой степени алкогольного опьянения, а я не превысил скорость и на долю секунды был ослеплен фарами встречного автомобиля. Пока шло следствие и потом несколько заседаний суда, она очень волновалась, хотя я постарался, чтобы она об этом ДТП не узнала. Волновалась, что я получу реальный срок, но мне дали условный. Но вот этого она не узнала, заседание суда, который принял такое решение, состоялось через два месяца после смерти мамы. Родная мама, самый близкий мне человек, я всю жизнь тебя помню и люблю, и знаю, что ты меня так же любила.