https://www.youtube.com/watch?v=BVPHUZ3IHM8&t=443s
(рассказ)
Самым любопытным в этом сне было то, что в нем совершенно отсутствовали какие бы то ни были неизбывные, тягостные сумерки, а также то, что в нем на этот раз нашел там не я ее, а она меня. Будучи проездом в этом городе, она по делам зашла в нашу фирму и там, надо же такому случиться, случайно войдя в мой кабинет, столкнулась в нем со мной.
Не буду лукавить скрывать, и в этот раз я рад был нашей встрече.
С той поры, как мы расстались, минуло уже много лет, она исчезла из поля моего зрения, и где она теперь, об этом я могу теперь только догадываться. А тут еще грохнулась перестройка, окончательно все путая вокруг и мешая. Толи по-прежнему, вопреки всем обстоятельствам она и поныне живет в Сары-Сарайске. А может быть, как и многие русские беженцы, она давным-давно уже уехала из республики, куда-либо в Россию. Скажем в Саратовскую область. Сам не знаю почему, но именно эта область, как об этом подумаю, всегда приходит мне на ум, хоть в памяти моей для этого нет, казалось бы, ни единой зацепки.
И так, давно мы уже с ней расстались.
Иногда я забываю о ней. Иногда ее вспоминаю. Но всякому. Когда мимолетно легко. Порой бывает — зло.
А потом пришло сообщение о том, как в Индии, в кромешной тропической ночи над Дели, столкнувшись с саудовским самолетом, разбился самолет, вылетевший туда рейсом из Сары-Сарайска.
Когда я услышал об этом сообщении, то у меня разом дрогнуло сердце.
И я так тогда решил — она была там.
Я даже во всех деталях, против воли своей и желания, точно там сам я был, представил зримо себе ужас этой ночной катастрофы. И разом тогда в сердце моем как-бы что-то рухнуло. А уточнить что-либо из деталей этого события сегодня при всем моем желании, где бы я что мог?
И вдруг перечеркивая все мои смутные предчувствия и представления, она явилась мне в нем легко и незатейливо. Живая, невредимая, уверенная в себе, все еще молодо выглядящая, настроенная по отношению ко мне вполне располагающе и доброжелательно, чего в иных случаях, насколько помню, с ней никогда этого не было.
И встретившись таким вот образом, мы ни в чем теперь друг перед другом не раскаиваясь и привычно друг перед другом ни в чем не винясь, радуясь этой встрече, говорили друг с другом весело и искренне, а не как ранее, сумеречно, с надрывом, зло. Да в этом, по прошествии стольких лет не было уже и особой необходимости. Зло и неприязнь, которые в нас возможно когда-то и жили, теперь по прошествии стольких лет уже давно выветрились, и все, что теперь в нас осталось, так это, кажется только все самое чистое и светлое.
А ведь такое у нас в нашей жизни тоже ведь было.
Сегодня мы с ней были не бывшими мужем и женой, а просто хорошими добрыми знако-мыми и оба искренне и от души радовались этой встрече.
Разговаривали мы с ней предельно дружелюбно, без всяких недомолвок, с веселым огоньком в глазах, с чуть напускной и естественной в таком случае бравадой и легкой иронией, Понимая теперь, что воды утекло уже слишком много, чтобы можно было сегодня на что-то еще дуться.
— Как? — весело и пристально глядя на меня только со свойственной ей усмешкой на лице, спрашивала она меня с намерением узнать о том, как я сегодня устроил свою жизнь.
— Нормально! — в том же ключе весело отвечал ей я, впрочем, не углубляясь в детали. Чего впрочем, здесь наш разговор и не требовал. Это было бы здесь просто лишним.
А что? — я ей не врал. И поэтому мне не было никакой нужды, выглядеть перед ней, как это случалось всякий иной раз, жалким и заискивающим.
— А ты как? — ответно спрашивал я ее.
(Нет, что там не говори, выглядела она достаточно эффектно, чтобы можно было, даже не принимая во внимание наших прежних с ней отношений, не полюбезничать с ней, как с женщиной.)
— Как видишь, — отвечала она.
— Замужем?
— А зачем? — весело и непринужденно отвечала она мне вопросом на вопрос и ее внимательные глаза при этом смеялись.
— Ну а я как видишь, здесь, — показывал я ей свой кабинет — Работаю тут.
— Ну и как? — внимательно продолжали смеяться у нее глаза. — Все нормально?
— Нормально, — отвечал я.
И я мог позволить себе в этом случае говорить так. У меня там действительно было все нормально. И с семьей. И с работой. Ну, в самом деле, если там действительно все было так.
Мы поговорили накоротке с ней о том, о другом, вспомнили Сары-Сарайск, затем она поднялась с места, и подмигнув мне легко и многозначительно, сказала:
— Ну, мне пора.
— Да, — сказал я ей на прощанье, — как бы там ни было, а еще раз взглянуть на Сары-Сарайск я бы хотел. Хотел хотя бы мимолетно еще раз пройтись по его улицам. Хотя, наверное, все это уже сентиментальности зрелого возраста.
— Так в чем дело? — по-прежнему легко и непринужденно, смеясь, спрашивала она меня.
— А к кому мне теперь туда ехать? — В свою очередь, делая недоуменный вид, задавал я ей ответно вопрос. — Теперь там у меня никого нет.
Она полуобернулась.
«А я!» — выразительно смотрели на меня ее смеющиеся глаза, в которых я видел недо-умение — мол, что за глупый вопрос ты задаешь? Как к кому?
— Но ведь я не знаю твоего адреса, — чуть помедлив, заробело, выдавил я из себя, и тот-час же разом что-то екнуло у меня в груди.
— Захочешь, — найдешь, усмехнувшись, отвечала она, и еще раз попрощавшись со мной, ушла.
Вот таким образом, не где-либо, а теперь уже здесь, в Веснянске, свидились мы с ней.
И вот после этой встречи запала мне теперь крепко в голову мысль о поездке в Сары-Сарайск.
«Да нет, конечно, — думая о нашей встрече и о возможной поездке туда, отговаривал я сам себя, — никуда я не поеду. Все это уже давным-давно отболело, отгорело. Будет все это походить только на шалость. В самом деле, зачем мне все это? — степенному, самому себя уважающему человеку».
Да, действительно, выходило, что делать мне там было нечего. Ну а что я теперь там за-был? Ну, приеду я к ней — о чем я там с ней буду говорить? Да и что там по большому счету сегодня могу я ей предложить?»
Нет, сама возможность поехать туда у меня сегодня была, как в плане финансовом (мои финансы вполне позволяли мне совершить такую далекую по меркам сегодняшнего дня поездку), так и в том плане, что сегодня мне не нужно было, изощряясь в объяснениях перед женой, придумывать для этого какой-то повод; командировки, хоть и не столь частые, входили сегодня в круг моих обязанностей — так что поездку в Сары-Сарайск я себе мог позволить вполне безболезненно и безбоязненно.
Но время шло, а мысль о поездке в Сары-Сарайск так и не покидала меня. Она жила во мне, залегши в глубине души моей, и дремала. Я так это, иронично улыбаясь и зябко ежась, представлял себе особо пикантные для моего сердца детали этого путешествия, а затем, усмехаясь, на время, в делах и хлопотах как будто бы забывал обо всем этом. Но только на время.
Желание поехать туда, вопреки всем моим отговоркам, чем дальше шло время, исподволь росло и крепло во мне, занимая теперь во мне все больше и больше места и требуя к себе все большего и большего внимания. И вот подошло время, когда мне стало невтерпеж. Я уже теперь вставал и ложился спать только с этой мыслью, по-прежнему, однако, продолжая усмехаться в свой адрес и пытаясь таким образом убедить себя в том, что мысль о поездке туда — все это, всего-то навсего, глупость, и не более того.
А потом, стряхнув с себя все мучавшие меня сомнения и страхи (а они, хоть не очень и большие, во мне тоже были), так решил — а впрочем, почему бы мне туда и не поехать? Поеду, собью там себе охотку, пройдусь легко и весело по городу. Встречусь там с Алкой. Без каких либо там последствий. Просто встречусь. Да и она вряд ли что серьезное будет сегодня от меня требовать. И ничего в этом страшного не будет. Меня тут на этот счет сегодня какие-либо сложности и коллизии уже не пугали. Да и не думал я, что тут снова вспыхнет во мне какое-либо новое роковое чувство. А немного если что и будет, то это не страшно.
А еще подтолкнуло меня к этому то обстоятельство, что в последнее время не все ладно было у меня в семье. Какими-то стали у нас с женой отношения черствыми, скучными. И не то чтоб что-то сильное и властное отравляло сейчас нашу с ней жизнь, но заполнилась она у нас во многом теперь не чистыми искренними отношениями, а каким-то мелкой суетой, да мелкими обидными упреками и подкусыванием. А временами это как-то тяготило меня. А хотелось в жизни порой иногда вдруг чего-то пьяняще-веселого, хмельного; хотелось ясного чистого чувства, какое бывает, наверное, только в юности.
А еще мне, просто-напросто, хмелея, захотелось вдруг побывать там, в моей молодости. Ведь Сары-Сарайск, как там не крути — это город моей молодости.
Вот это все в совокупности и подвинуло меня к этой поездке.
И вот пару часов лету с посадкой в Караганде — и я в Сары-Сарайске. А ведь он мне все эти годы казался теперь таким недосягаемо далеким, и вот представьте себе, нет, оказался он не таким уж далеким, а вполне осязаемо-реальным и близким городом, по которому я сейчас шел, с любопытством разглядывая его — да Сары-Сарайск ли это? — да и я ли это в нем? Ведь я-то знал все эти годы, что нога моя теперь сюда снова никогда уже не ступит.
А уж после того, как республика стала суверенной, я и тем более поставил на этом деле жирный и окончательный крест.
Я шел по его улицам, веселый, раскованный, рассматривая все в нем немного как бы даже по-барски снисходительно — а как же еще? — ведь это я был сегодня в нем, вернувшийся в него сюда много лет спустя.
И если все же некоторая скованность и неловкость какая во мне и оставалась, то она во мне была несколько иного свойства — как Алка отнесется сегодня к моему, тем более такому неожиданному, появлению здесь. А ведь я приехал сюда, не зная ни ее адреса, ни даже места ее работы.
И так, город мне был привычно знаком, также как в реальных чертах и неузнаваем и пер-вое, что я решил, разыскивая ее здесь, — так это найти тот маленький домик на улице Садовой, в котором мы когда-то с ней жили. Первая мысль мне пришла в голову, что я могу отыскать ее там. Или хотя бы там напасть на ее след.
С него я решил начать в Сары-Сарайске свои поиски Алки.
Правда у меня были сомнения — а сохранился ли этот домик?
Представьте себе — он сохранился. Он стоял там же, на прежнем своем месте, в соседстве с еще двумя такими же домиками, только почему-то ориентированный в пространстве несколько иначе, окруженный со всех сторон незнакомой мне многоэтажной постройкой. Глядясь на этом фоне островком чего-то трогательно-ветхого и давным-давно уже забытого, в котором отдельные детали, вопреки их новизне в моем сознании, я помнил.
На двери его, однако, висел замок, и у меня складывалось впечатление, что в этом доме никто ныне не живет.
Рядом под окнами был крохотный чахлый садик с иссушенными зноем чахлыми деревца-ми и такой же чахлой заброшенной посадкой.
Все это было грустно наблюдать, и одновременно от созерцанья оставался какой-то щемящий в сердце след, очень понятный и естественный, когда ты приходишь на то место, на котором очень и очень давно ты не был.
А еще я ходил и удивлялся тому, что он смог спустя столько лет в этом городе сохраниться.
Я походил вокруг домика туда-сюда, затем заглянул в окно, пытаясь внутри домика хоть что-то разглядеть. Но что я мог там разглядеть? Какое-то сумеречное запустение ответно глядело оттуда на меня, а более я там разглядеть ничего так и не сумел.
Неподалеку от домика, чуть в стороне, в шагах этак ста, не более того, стояла церковь, чем–то напоминавшая мне ту, в которой мы когда-то венчались.
Подойдя к этой церкви, я некоторое время постоял рядом с ней, а затем снова вернулся к домику, который по-прежднему был на замке, не зная теперь куда мне дальше и направиться, как появилась в ограде соседнего дома соседка, средних лет женщина, которая мне пояснила, отвечая на мой вопрос — где можно найти хозяев этого дома и где живет в настоящее время Алла Дмитриевна Вескова? — что Алка сегодня здесь не живет, она давно из этого домика съехала, но она знает, где она работает, и подсказала мне, как туда добраться.
И указала рукой, в какую сторону мне нужно идти.
С этим напутствием, поблагодарив женщину, я и пошел по городу искать ее контору.
И хотя в городе за время моего отсутствия многое уже изменилось, фирму ее, в которой она работала, я нашел довольно быстро. Тем более, что она находилась почти что в самом центре города, в районе кинотеатра имени Сакена Сейфуллина, на первом этаже многоэтажного дома. (Тот являл мне свой вид в прежних, нисколько не изменившихся очертаниях).
— Вам кого? — когда я вошел в небольшого размера темноватую приемную, спросила меня чопорно и отстраненно секретарша средних лет, оторвавшись от бумаг и бросая в мою сторону бесцветный и равнодушный взгляд.
Учтиво улыбнувшись, я ответил ей любезно, кого я здесь разыскиваю.
— Ах, Аллу Дмитриевну! Но ее, знаете ли, нет сейчас на месте. Она по делам уехала сегодня в пригород и будет на месте только во второй половине дня.
Я было хотел еще кое-что уточнить у нее, продолжая по прежнему демонстрировать по отношению к ней полное свое дружелюбие, но в эту время в приемной зазвонил телефонный аппарат.
Он стоял на столике около стены, массивный, более всего похожий, однако не на телефон, но толи на селекторный аппарат, толи армейскую рацию. Секретарша, тотчас же подойдя к нему, подняла трубку, но голос в аппарате так же хорошо был слышан и мне.
И я услышал ее голос.
— Аня, имей ввиду — я задержусь здесь в Белых Водах на час, на другой, — говорила она ровным спокойным голосом вполне уверенного в себе человека. — А еще мне здесь видимо придется заехать в Алтан-Булак. Кстати, как там сейчас идут дела? Все там у нас нормально?
— Да, все нормально, Алла Дмитриевна, — отвечала ей учтиво секретарша.
— Хорошо. Да — и еще я заеду после всего ненадолго к Алексею Иннокентьевичу. Если кто спросит. — И уже более доверительно добавила. — Ты ведь знаешь — он большой шалун.
— Да-да, буду иметь в виду, — понимающе заулыбалась секретарша, которая всего-то несколько минут до этого разговаривала со мной несколько отстраненно и безучастно, точно на лице ее была маска.
Так она разговаривала с секретаршей, и мне очень приятно было слышать сейчас в аппарате ее голос.
Но стоило ей упомянуть имя неизвестного мне Алексея Иннокентьевича и услышать, как разом после делового жесткого тона, голос ее стал игривым и легким; увидеть, как заинтересованно и понимающе заблестели глаза у секретарши, которая как-то по особому многозначительно подняв глаза, бросила на меня короткий испытывающий взгляд, как во мне разом вспыхнули хором нехорошие предчувствия, портя мне тотчас же игривое и приподнятое мое настроение.
И тотчас же в голове мелькнула холодная ревностная догадка, пока еще не обретая форму никакой ассоциации:
— Это, поди, он?
Я еще плохо сам себе расшифровывал эту фразу, не зная в точности, что она могла означать, но произнес я ее мысленно именно так.
— А вас тут спрашивают, — говорила ей разом повеселевшая секретарша.
— Кто?
— Это я, — взяв трубку из рук секретарши, сказал я.
— Ты? — удивилась она, даже не переспрашивая, кто там на другом конце провода говорил это.
— Да, я. Ты ведь помнишь наш с тобой разговор в Веснянске. И мне захотелось вновь посмотреть на Сары-Сарайск. Вот я взял и приехал сюда. Только и всего.
Само собой я не видел ее лица на том конце провода, но я представлял, как, слушая меня, она многозначительно улыбалась.
А я продолжал:
— Так, когда и где мы с тобой встретимся?
— Когда встретимся? — смеясь, отвечала она и никакой заминки или испуга я в ее голосе не ощущал. — К вечеру. Я буду свободна только к вечеру. Тут у меня сейчас есть уйма дел, — и уточнила. — Знаешь ли, в пять вечера.
— А где?
— Давай встретимся у нас в конторе.
И так, впереди у меня теперь была уйма времени, кроме ее в этом городе у меня никого больше не было, и я пошел вновь осматривать город. Правда осматривать какие-либо музеи или картинные галереи и нагонять там, среди экспонатов, на себя тоску, я не хотел; у меня было слишком хорошее настроение, чтобы портить его, вернувшись сюда, и я вновь стал осматривать сам город, бесцельно и праздно разгуливая неторопливой походкой по его улицам.
Размеренная и степенная жизнь широким неторопливым потоком текла по его чистым, опрятным улочкам. Также над ним, как и тогда, когда я в нем жил, белели на горизонте, только выше и острей, горы со снежными вершинами; голубело яркой акварелью небо над белоснежным ватманом домов; журчали золотыми струями воды арыки вдоль тротуаров, в тени пышной растительности; и тут и там, улыбались мне повсюду, словно старому знакомому, островерхие пирамидальные тополя.
Все было вокруг меня таким же, как и вчера. И я не чувствовал себя в нем чужим. Хотя это был город теперь уже в другом государстве. Разве только что вывесок в нем стало чуть больше. Да и то они были не такими назойливыми и крикливыми, как у нас.
Я шел по нему, всё рассматривая в нем взглядом не в меру любопытного гостя, выискивая в нем, прежде всего то, что в нем осталось от вчерашнего дня, всматриваясь в лица людей, что шли мне навстречу.
Вот по улице навстречу мне шли солдаты во все той же мешковато сидящей на них хлопчатобумажной форме, один к одному, что была раньше. Только на голове у них вместо шляп были одеты высокие, сшитые из той же ткани, что и форма, головные уборы, чем-то напоминавшие мне головные уборы берлинских полицейских перед началом войны, на передней части которых были нашиты большие круглые цветастые нашивки с незнакомой мне эмблемой.
Нет, многое мне здесь было знакомым, близким, не чужим, и хранило воспоминание о том, что когда-то я здесь ходил по эти его улицам, теперь уже может быть заметно и похорошевшим и изменившимся.
Я ходил по городу неторопливой вальяжной походкой, с цепкой усмешкой рассматривая все вокруг себя: опахнутый чуточку тревожным предчувствием и некоторыми предубеждениями: я полагал, что все ныне в суверенной республике — разруха и запустение, что и здесь я на каждом шагу увижу тоже самое. Но нет, сколько я ни всматривался в облик города, пытаясь хотя бы во внешнем облике его увидеть все это — ничего этого вокруг себя я не видел. Все в нем было вокруг меня обыденным и праздничным, т.е. был он таким, каким он и всегда был.
То есть в моем предубежденном представлении этот город должен бы быть мне чужим.
Но он не был мне чужим. Он был тем же.
Я шел по нему, разглядывая его, хотя он теперь уже мало чем напоминал мне тот город, в котором я когда-то жил. Да и жил ли я в нем? А может быть то, что я в нем когда-то жил — это тоже сон?
Город был чист, приятен на вид, ухожен; тут и там вокруг меня белыми парусами поднимались нарядные многоэтажные дома. То есть это был вполне чистый, опрятный, как первоклассник, которого только-только что собрался в школу, город, со всеми приметами сегодняшнего дня. И одновременно по своему тихий и провинциально уютный.
Многолюдия на его улицах, как и прежде — не было.
Кроме того, стоялая роскошная осенняя благостная пора, теплая, солнечная, в которую город был по особенному восхитителен и хорош.
Я шел по нему раскованно, свободно, и ничего в нем не опасаясь, как будто как и прежде в своей, а не чужой теперь уже стране и никакого чувства чужака, чужестранца, сейчас во мне не было; видел по прежнему вокруг себя тут и там вполне нормальные русские лица; тут и там часто слышал на улицах русскую речь; многие вывески в нем тут и там смотревшие на меня, правда, теперь уже с новым содержанием, были на русском языке — т.е. ничего того, что я узнал негативного за эти годы, я, увы! — не увидел здесь с первого взгляда.
Но таким он мне был только до тех пор, покуда я не подошел на улице к книжному лотку с развалом книг (впрочем, большинство из них тоже были на русском языке) и стал копаться в них. Затем мое внимание на лотке привлек географический атлас. Я тотчас же взял его в руки и раскрыв, стал рассматривать его. Большая карта республики смотрела на меня со страниц атласа. Нет, то, что город, вопреки всей внешней видимости — чужой, сразу же подтвердила в нем, на этой карте, прежде всего обкромсанная южная граница России, означенная теперь уже не как административная, но государственная, которая на наших-то российских картах поначалу оскорбляла и раздражала меня чрезвычайно и несказанно, но к которой, впоследствии, я как-то так тихо привык. Но резанула меня больше всего там по глазам явно вычлененная карта суверенной республики. Она наглядно говорила мне, лучше сяких слов, что я теперь нахожусь в чужой стране. Однако еще больше резанула меня по глазам означенная броско и вычурно на этой карте новая столица республики, расположенная теперь уже в самом центре ее, с вынесенным в сторону, на край карты планом, тоже украшенного вычурно и неумеренно, с безвкусицей, национальным рогатым орнаментом по тому давнему уже типу провинциального бахвальства — знай, мол наших!
Постояв у лотка еще какое-то время, я пошел затем далее по городу, вслед за народом, который тянулся к центральной площади.
Обнаружилось, что сегодня был день независимости суверенной республики и на цен-тральной площади города, которая теперь почему-то находилась не на старом месте, напротив драматического театра, а рядом с магазином «Баян-Сулу», где был когда-то большой пустырь, после обеда в два часа дня должен был состояться военный парад и праздничное шествие.
Широко улыбаясь, я стоял в шумной праздничной толпе перед площадью, с любопытством озирая все вокруг себя, В ожидании того, когда на площади начнется парад и демонстрация.
Настроение подстать всему окружающему было у меня праздничное, приподнятое.
Хотя я на этом празднике был всего-то навсего случайным гостем.
И вот стоя так и продолжая все оглядывать с любопытством и пониманием вокруг себя, я вдруг увидел, как к толпе, чуть в стороне от меня, подъехала черного цвета роскошная машина, из которой вышла она, а затем следом за ней высокого роста элегантный статный мужчина. Захлопнув дверцы, они затем вошли в толпу, и протиснулись к ограждению, остановившись неподалеку от меня; всего лишь, в каком либо десятке метров, не более того. У нее было счастливое, как у молодой девчонки лицо, и держа его цепко за руку и прижимаясь к нему, она, полная радости и восхищения, что-то рассказывала ему, а он в ответ ей снисходительно и покровительствующее улыбался.
И что-то тревожное разом полосануло меня по сердцу.
«Хотя с другой стороны, — думал я, — может быть я напрасно все так драматизирую. Может быть в том, что стоит она сейчас рядом с ним, ничего нет для меня неприятного (что она, девчонка что ли? — да и я, ну кто я ей теперь?), а он ей, скажем всего-то навсего, какой-либо сослуживец. Или родственник. Да-да, родственник, — пытался успокоить я себя. — Что уж я так-то, прямо сразу, в панику бросаюсь. Тем более, она назначила мне встречу».
Так я себя успокаивал.
Но своего присутствия до поры-до времени я решил ей не выдавать. Решил понаблюдать за ними.
И сделал вид, что совершенно не замечаю их, в предвкушении того, что она здесь сейчас меня заметит, а заметив, тотчас же подойдет ко мне. И все недоразумение у меня тотчас же развеются.
Но сам продолжал украдкой наблюдать за ними.
А она, занятая своим рассказом, продолжая ласково заглядывать ему в лицо, меня совершенно не желала замечать.
В общем, ситуация для меня была теперь конечно же ясная.
Но во мне по-прежнему все еще продолжала жить иллюзия, что все это ровным счетом ничего еще не значит.
Но вот она, продолжая держаться за его руку и прижимаясь к нему, любовно и преданно заглядывая ему в глаза, легко и порывисто поцеловала его в губы, прижала закрыв глаза трепетно голову к его груди, а затем вскинув голову, бросила взгляд в толпу… И как только взгляд ее скользнул по моему лицу и взгляды наши всего-лишь на какую-то там долю секунды встретились — во мне тогда все разом оборвалось.
А ее лицо исказило тотчас же тень испуга. И она резко и машинально отвернула от меня свое лицо в противоположную сторону.
Но затем, выждав снова некоторое время, теперь уже тревожно и пытливо бросила взгляд в мою сторону, как бы себя, проверяя, а нет ли здесь случаем ошибки и не ошиблась ли она, увидев в толпе мое лицо.
И поняв, что ошибки здесь никакой нет, усмехнулась гордо и понимающе и с вызовом от-вернулась.
А мне страстно хотелось даже теперь, когда мне в дурацком моем положении все было до предела ясным, повернуться к ней и широко открытыми глазами пристально и жадно посмотреть, теперь уже в последний раз, ей в лицо. Нестерпимо хотелось.
Но я продолжал делать вид, что не замечаю их.
А на площади грохотал парад: поднимая пыль, нескладно топали по площади мешковато одетые солдаты суверенной республики; вслед за ними по площади размыто мчались какие-то коробчатые танкетки; на противоположной стороне площади на трибуне что-то выкрикивал в микрофон, резко при этом жестикулируя, плотный, невысокого роста, скуластый генерал в темно-синем мундире с золотым шитьем, плотно увешанный медалями и орденами.
Обратно в Веснянск я ехал уже поездом.
В купе нас было двое: я, да еще один мужчина, который тоже возвращался к себе домой не то из Сары-Сарайска, не то из Катон-Карагая. И мы с ним друг другу понятливо долго и доверительно что-то рассказывали. Лицом своим он удивительно был похож на меня. Хотя в лице его одновременно от лица моего было что-то и отличное.
Нет, настроение у меня было ровное, спокойное, и в чем-то может быть даже веселое. Но с другой стороны, а почему оно у меня должно быть другим?
А за окном вагона во все стороны, насколько хватало взгляда, простиралась бескрайняя степь, да чередовались монотонно жирным пунктиром телеграфные столбы.
Такой вот был сон.
Один из многих тех снов о ней, которые долгой вереницей все идут-идут год за годом нескончаемо через меня. Только этот сон был по особому какой-то отчетливо чистый и ясный до мельчайших деталей, сон, какие пожалуй редко теперь мне и сняться. Обычно от них, от снов, остаются к утру во мне чаще всего бесформенная груда хрупких фрагментов, из которых я затем, отталкиваясь от чувственных воспоминаний, пытаюсь склеить сосуд, чтобы затем заполнить его трепетным своим волнением, в том опасении, чтобы оно не растеклось по поверхности обыденных дел на фрагменты и не испарилось затем разом в суете и суматохе последующего дня.
Он был такой пронзительный и ясный, этот сон, и по этой причине помнится мне особо долго.
Я вспоминаю его вновь и вновь, перебирая в нем все его детали и вновь переживая и волнуясь за все то, что там в нем со мной произошло, порой даже задумываясь над тем — а может быть все это было со мной не во сне, а на самом деле? Хотя, конечно же, нет, все это было – сон. Это так теперь бывает. Я с годами стал временами путать, что в моей жизни было реальностью, а что в ней было сном. Если там в нем не было каких-либо преувеличений.
Вот я иду по улице и размышляя, думаю о том, почему так получается, почему я в своих снах вновь и вновь возвращаюсь в Сары-Сарайск, в этот далекий, давно покинутый мной город за горизонтом, в котором я и жил то всего-ничего, только несколько лет? И почему все то обыденное, что когда-то там меня окружало, не только в моих снах, но и в воспоминаниях, видится мне теперь, все более и более отдадяясь от меня и во времени и в пространстве (теперь это город лежит в глубинке чужого государства) — необыкновенным и заветным: вот скажем тот же обшарпанный двор, замусоренный тротуар, баки с мусором около него и бараки, что постоянно видел я, направляясь там к родственникам жены? Вот тот же техникум в своем городе, мимо которого я сейчас иду и в котором я когда-то учился — меня ведь тут не было. Вот я иду мимо него и никакие воспоминания о том, что было здесь когда-то со мной, меня не волнуют. Хотя ведь здесь в нем тоже остался кусочек моей жизни, моей молодости.
А что же до нее, то я полагаю, что ее в Сары-Сарайске давно уже нет. Если она жива, то, скорее всего она давным-давно уже уехала оттуда. Там голодно. И гонят там оттуда русских.
Впрочем, там многого чего наверное уже нет. Как наверное многое что переменилось там уже и в жизни, которую я знал.
Но так уж устроена она жизнь, что тут поделаешь, и что-то вновь и вновь зовет меня в тот далекий и такой уже нереальный город за горизонтом.
В разных вариантах. На пепелище моей молодости.
Пока будет стучать сердце мое в груди.
Уж так оно, наверное, сердце мое устроено.
Потом как-то снова, припоминая этот сон, я ехал в трамвае. Ехал, глядя в окно, и снова гадал: сном ли это все было на самом деле, или реальностью?
Нет, реальность моего положения только подтверждала, что это был сон. Ни в каком Сары-Сарайске я не был. И однозначно могу теперь сказать, что никогда уже в нем теперь не буду. Только в снах, да в воспоминаниях я его буду посещать.
И никакой я из себя не обеспеченный и независимый человек, который может в наше время позволить себе такую поездку.
Полупустой, неотапливаемый трамвай ехал по улице мимо старых обветшалых домов, весь разбитый, латанный-перелатанный, который впору снимать разве только что в фильмах Тарковского, а я сидел в нем и продолжал вспоминать детали этого сна и они пусть хоть и не сильно, и это не будет преувеличением, согревали меня.
Я сидел и глядя рассеянно в окно, то по сторонам, думал о странных и удивительных превратностях жизни.
Вот трамвай вновь остановился на очередной остановке и в него вошли несколько человек.
Трамвай тронулся, мой взгляд скользнул по стоящим впереди на передней площадке во-шедшим людям, и вдруг меня разом точно обожгло.
Там, впереди, на передней площадке трамвая, держась за поручни сидения, стояла женщина в длинной, средних достоинств, черной шубе: на голове у нее, покрытой светлым платком, была светлая меховая шапка. Лицо ее удивительно напоминало мне лицо… — Алки. Один к одному.
Я просто-таки опешил от неожиданности. «Так ведь это Алка», — сказал я себе. Действительно, стоявшая впереди женщина была чертовски похожа на нее.
Я стал осторожно, урывками, украдкой бросать в ее сторону свои цепкие жадные взгляды, не зная дальше что уже и думать. Просто уставиться на нее, я конечно же не мог. Мне это было неловко. Да и народу в трамвае, как на грех, и одновременно к счастию моему, было мало, чтобы можно было так-то вот в упор и бесцеремонно ее разглядывать.
Я разглядывал ехавшую впереди меня женщину, не переставляя удивляться тому, как она была все-таки похожа на Алку. И во мне уже стало закрадываться сомнение, а не она ли это.
И даже стал прикидывать в уме то да се — как она могла столько лет спустя появиться в нашем городе?
«Поди, помня меня и вернулась! — неловко улыбаясь, совестливо задавал я сам себе вопрос.
И дальше чередой мысли о ней вставали. Неоформленные еще и непричесанные. Сумбурно.
А она и всем прочим походила на Алку, эта женщина, ехавшая сейчас со мной в трамвае, так неожиданно в его вошедшая: она была такого же возраста, такого же роста, той же стати, как и она; даже шапка на голове у нее была одета ну точно также, как у Алки. И улыбка у нее на лице, чуть-чуть иногда заметная, была такая же.
Вот наш трамвай проезжает на улице мимо приметного старого дома.
Этот еще крепкий одноэтажный дом одно время пытались как-то подновить, но толи сил для этого не хватило, толи этому еще что помешало, все это как-то неожиданно и разом прекратили, а затем почему-то и совсем бросили его на полное разграбление, и он стаял теперь, еще крепкий, но вконец раскуроченный, как красноречивый знак нашего времени — крыша у дома оставалась еще целой, но все двери и окна вместе с косяками были вырваны самым варварским образом; выломана у него была по правую сторону подобным же образом часть стены; выдран был пол и часть перекрытий. Сквозь безобразно зияющие проемы видна внутри помещений штукатурка на стенах первого этажа, которую дети то тут, то там успели испещрить своими незамысловатыми и бесхитростными рисунками. Рядом с ним, под ветер, в проеме улицы, угрюмо и безобразно глазела на всех свалка, устроенная жильцами соседних домов на месте когда-то снесенного дома, а на ветер, по левую руку от дома, рядом с ним, в подновленном уже доме, как примета нового времени, странный здесь, в этой улице, красуясь зазывной рекламой, предлагал странный ассортимент своих товаров и услуг, секс-шоп.
«Хороший дом, в нем бы жить да жить, — думал я, глядя на разоренный и брошенный дом. — А его раскурочили, и не дав ему ума, бросили и он стоит теперь заброшенный и никому не нужный».
Действительно, лес в брошенном доме был отменный; лес еще тот, старый, кондовый; что называется в обхват. Хотя бы из-за этого леса дом можно было пожалеть.
Но вот дом остается позади и я на время отвлекший свое внимание на него, вновь начинаю пристально наблюдать за стоявшей на передней площадке трамвая женщиной.
«Конечно же, это не она, — успокаивал я себя, продолжая с хрупкой осторожностью наблюдать за ней и потом, тут же задавал себе уже такой, иной вопрос, полный удивления и смятения. — Неужели такое может быть? И отгонял от себя эту мысль. Сам факт этот меня и радовал как будто бы и одновременно несказанно меня пугал — неужели действительно сейчас в трамвае со мной ехала она? А если так, то как тогда мне себя здесь вести?»
Но она это или не она, несмотря на все мое напряженное старание, утвердительно себе до сих пор я ответить не мог.
«Да повернись же ты хоть чуть-чуть в мою сторону» — просил я ее. — Мне хотелось прямо посмотреть ей в лицо, чтобы удостовериться — действительно это Алка сейчас стоит передо мной, или нет.
Но вот женщина чуть, буквально на мгновение, повернула лицо в мою сторону. Нет, это была не Алка. Все в ней было, пожалуй, то же. Абсолютно тоже: глаза, нос, губы точно такие же, тот же до боли знакомый абрис лица — но это была не она.
Я разочарованно, и одновременно легко, вздохнул.
Но стоило мне чуть отвлечься, а затем снова бросить на нее взгляд и я вновь принялся сомневаться — как же эта женщина, ехавшая со мной в трамвае, удивительно была похожа на нее.
И вновь начинал пребывать в совершенной растерянности.
«Ну, хорошо, а если это на самом деле она? — снова задавал я себе вопрос, что я тогда буду делать? Если вот сейчас столкнусь с ней взглядом?» Я задавал себе этот вопрос и хмелел разом, точно заглядывал в пропасть бездонную, и пугаясь, уже желал одновременно, чтобы это была не она, и ответа не знал. И одновременно, рядом, до какого-то выворачивающего наизнанку всего, волнения, желал, чтобы это была она, не зная теперь что уже и думать.
Мне мою грудь теперь уже жег азарт.
«Так, — думал я цепко и расчетливо, — села она в трамвай на остановке возле церкви. Номер трамвая — седьмой. Значит, она едет в нем или на базар, или на гору…»
А у меня уже по-мальчишески безрассудно крутилась мысль в голове, плюнуть на все дела и, подглядывая украдкой, поехать вслед за ней, чтобы узнать, куда же она едет.
Но реальность была гораздо ближе всех этих жарких моих планов — мне нужно было спешить на работу. Я бросил долгий взгляд еще раз в ее сторону (Я боялся, что если это она, то она, чего доброго, может узнать меня), чтобы еще раз удостовериться, чтобы еще раз убедить себя в том, что это не она.
Но никаких сомнений своих по-прежнему я так и не развеял.
Совершенно.
Только еще больше запутался.
Единственное, что меня успокаивало, так это то, что она, не проявляя никакого беспокойства, стояла в трамвае абсолютно без каких-либо эмоций.
Значит, это была не она.
«Или она просто-напрсто ненавидит меня, — язвительно объяснял я сам себе ее поведение. — Но тогда если так, зачем она вернулась сюда в наш город? Нет, скорее всего, она сегодня ко мне просто равнодушна».
Трамвай остановился.
Я сошел и обернулся, в надежде, что она хотя бы полуобернется в мою сторону, чтобы проводить меня своим взглядом. Увы, она ни полуобернулась, ни проводила меня взглядом. Как стояла безучастная, так и продолжала стоять.
А во мне все теперь было взбаламучено до предела. Мысли лезли разные мне в голову со всех сторон, не давая покоя. Ноги мои слабеют, всего меня охватывает волнение и по прежнему стоит во мне один и тот же вопрос — она все же, в конце-то концов, это или не она? Так это все для меня было неожиданным. А вдруг все же это она?
И мысль о том, что это она, пугала вновь и вновь и одновременно несказанно радовала меня. А сердце мое, учащенно вразнос, билось.
И с некоторых пор я езжу теперь на работу только по этому маршруту и только на этом трамвае. И как только подъезжаю к остановке, на которой вошла в трамвай та женщина, сердце мое начинает учащенно биться.
А для себя в конце-концов все же решил, что это была не она. Да и женщину ту в трамвае я уже больше не встречаю. Но странное дело, зачем же тогда я до сих пор продолжаю в нем, в этом трамвае, ездить?
Увы, на этот вопрос я и сам затрудняюсь и стыжусь себе ответить.