Абдул Ицлаев
15 ч.
СУДЬБА ЧЕЧЕНКИ
…Февраль 1957 года. Центр Урус-Мартана. Пронизывающий насквозь холодный ветер. Такой же, как тогда, в 1944-м.
Под мостом через Мартанку – 11 семей, вернувшихся из Казахстана. Среди них – и Хадижат Мехтиева. Ни одну из этих семей не пустили в принадлежавшие им до выселения дома. Не приняли и в других домах – хотя бы на ночь. Их, коренных урусмартановцев, в их родном селе никто не ждал. В них видели «дикарей», «людоедов».
Хадижат была родом из Нашха. Родительский дом стоял в Хайбахе. Она являлась дочерью Гелаган Сади и сестрой 10 братьев. Их семье принадлежала родовая башня – «Гелаган б1ов».
Хадижат была высокой, ладно скроенной природой красавицей. На нее заглядывались многие завидные женихи. Выросшая в горах, она с детства впитала дух свободы, достоинства и чести, которым дорожили все ее соплеменники. Ее не удивляло внимание к ней со стороны таких же юных, как она сама, горцев, и жила словно птица, привыкшая к простору.
Когда настало время делать выбор, сделала его без труда. Ее избранником стал Баудин Мехтиев из Урус-Мартана, гендаргеноевец, Батал-некъе. В момент их знакомства он возглавлял колхоз, награжденный за высокие показатели правительственной наградой. А председатель его, Баудин, смог тогда побывать в Москве – он повез на выставку лошадей. Мехтиев одновременно являлся и членом республиканской комиссии по заготовкам и сдаче зерна государству.
«Не для тебя его фаэтон», – говорили завистливые женщины, когда Хадижат познакомилась с Баудином и приняла его ухаживание. Он был коммунистом, и это смущало родственников Хадижат. «Зачем тебе спускаться на равнину, когда и в горах есть много мужчин, желающих твоей руки?», – говорили третьи. А Хадижат ни тех, ни других не слушала: ей нравился парень с равнины. Наконец, она назначила время и место, откуда Баудин сможет забрать ее в Урус-Мартан.
Братья узнали о «похищении» сестры и бросились вслед. Они были не на шутку рассержены, начали стрелять. «Не хватало еще кровной мести», – подумала Хадижат, и, сняв с плеча Баудина ружье, выстрелила поверх голов преследующих их братьев и раз, и два, отпугивая погоню. Братья поняли: нет смысла возвращать сестру, она свой выбор сделала. Когда подробности погони стали известны их отцу – Сади, он, говорят, сказал: «Хьераяьлла Хадижат хьераваьллачу Баудис д1айигна!» («Сумасшедший Бауди увез сумасшедшую Хадижат!»). Дорогу в отцовской дом на время пришлось забыть. Потом нехотя, но все же братья забыли о запрете.
У Бауди и Хадижат родились четверо детей: Марет, 1алауди, Суьлхьанг, 1аламад. В семье были совет, взаимопонимание. Баудин дорожил этим своим богатством и был счастлив, пока в 1937 году не был арестован и расстрелян его дядя, Муслим Мехтиев, богослов, обвиненный в контрреволюционной деятельности.
Через некоторое время арестовали и Баудина. В доме Мехтиевых жила русская женщина, которую все называли «комиссаршей». Она, по всеобщему мнению, сообщила властям, что Баудин делит между колхозниками излишки зерна, утаивая его от государства. Этого обвинения было достаточно, чтобы зачислить Баудина во «враги народа». Вначале он содержался в грозненской тюрьме (на этом месте позднее был построен кинотеатр Челюскинцев), и Хадижат ежедневно бывала в городе, передавая передачи мужу, обивая пороги властных кабинетов. Ее жалобы, просьбы, прошения оставлялись без ответа. Даже те из чиновников, которые были убеждены в невиновности Баудина, не проявляли внимания из-за страха за себя и свою карьеру.
Хадижат страха не испытывала. Она добивалась правды, считая, что НКВД должен признать свою ошибку. А у этого ведомства «ошибок не могло быть», и оно арестовало Хадижат. Ей сразу предъявили обвинение – пособничество мужу – «врагу народа». Такой поворот вещей ее не устраивал. Улучив момент, она совершила побег. Затем забрала скот из Урус-Мартана, перегнала его в один из лесных хуторов, где жили родственники мужа, и скрылась в горах. Детей в горы она не решилась взять. Оставила их под присмотром сестры Баудина, других его родичей. А те, кто следили за домом Мехтиевых, решили, что мать рано или поздно вернется к детям.
Жизнь в горах требовала терпения, но Хадижат не бедствовала. Поддерживала детей, передавая деньги от продажи скота, одежду, которую шила и вязала для них по вечерам. Находясь в мыслях своих все время с ними, пела для них. Считала дни, прошедшие в разлуке с ними. Не подозревала, что самые страшные испытания ждут ее впереди.
Февральское утро 1944 года. Четверых ее детей солдаты, проводившие выселение, почему-то разлучили с тетей и, «рассовав» по разным вагонам, повезли железной дорогой, названной дорогой смерти. Много лет спустя Хадижат узнала: путь для ее маленькой Сульхьанг оборвался в самом начале. Ее посиневшее тело вынесли из вагона и положили в снег. Состав для того только и останавливался, чтобы снимать мертвых.
А Хадижат в эти дни львицей металась в горах. Выселение застало ее на зимнем пастбище. НКВДэшники из-за снега не смогли добраться до ее укрытия. Она же видела их как на ладони. Их, оказавшихся за пределами поселений и оставшихся невыселенными, было немало. Горы Нашхи в эти дни стали самым опасным местом в мире: военные расстреливали каждого, кого встречали в горах. В Нашха не должно остаться ни одного живого чеченца!
Ни один человек в этот период не разжигал огня: его отблеск, запах дыма могли привлечь карателей. Прятались по пещерам, расщелинам скал. Хадижат запомнила, как ее утешали: «Представь, что ты с детьми находилась бы в Хайбахе! Вас бы сожгли, как и других. Благодари Бога, что уберег тебя и детей. Вы встретитесь еще!»
Сверху все видно хорошо. Хадижат наблюдала, как по крутым снежным дорогам вверх, в сторону Грузии, и вниз, на равнину, гнали табуны коней, отары овец и коз, гурты скота. Собак перестреляли. Имущество горцев собиралось в Ялхорое и оттуда вывозилось машинами.
Горы опустели. Ни дыма из труб над домами, ни огня в окнах. Только одинокий вой волков.
И вдруг над ущельем разнеслось:
– Во Сталин, мерчеш юккъе дилла хьан дег1! Бераш нанойх дехи ахьа, йижарий вежарех къастий ахьа, дай-наной бохий ахьа! К1езий долу борз йийна иччархо а къонах хеташ яцара со. Я иза майралла лоруш а яцара со. Ма бохий ахьа сан доьзал. Сан кегийчу берийн къинах ма вала хьо, ва дера ж1аьла! Йогучу ц1ергахь ловзадойла хьан дег1!
Хадижат прокричала эти слова, забыв про осторожность. Проклятие эхом отозвалось в горах. Она туже затянула шерстяной платок и вернулась в свое убежище. Ей казалось, что в наступившей тишине все живое, что есть в горах, слушало ее. Она ждала помощи.
Эшелон же, увезший ее детей, остановился на станции в далекой Талды-Курганской области. Они же, дети, голодные, сжавшиеся в комочек от холода, растерянно озирались по сторонам. Наспех одетые, оставшиеся без присмотра выживших соседей по вагону, они тоже ждали помощи. Наконец, их заметили: Марет забрали в одну сторону, двух братьев – в другую. Их, как оказалось, забирали в детские дома. Много позже их тетя Петимат, чудом оказавшаяся в этом городе, забрала Марет к себе.
В 1944 году Алауди пошел в третий класс, Аламад – в садик.
В ноябре того же года убирали двор детского садика. Жгли сухие ветки, листья.
К Аламаду, которому шел пятый год, подошли мальчишки, спросили: «Сталина любишь или же Гитлера?» Аламад не знал русского языка. Не знал он также ни Сталина, ни Гитлера. Он ответил наугад: «Гитлера». Мальчишки схватили Аламада за руки, ноги и бросили в костер. Его спасла старая шаль, которой он был обвязан. Он с сильными ожогами несколько месяцев пролежал в больнице.
Большие горькие слезы маленького человека не оставили равнодушными двух замечательных людей, геологов по профессии. Они, Юрьевы, забрали братьев к себе, стали опекать, отогревая души ребят. Проходили дни, недели, месяцы. Мальчики росли, и они знали, что у них есть мать, сестра, которых они ждали. Они засыпали с мечтой о встрече с ними.
Первой о судьбе братьев узнала Марет. Она и Петимат стали ждать дня, когда им разрешат поехать к ним. А пока без разрешения коменданта и в соседнее село нельзя было сходить.
А горы облетела весть: за оставшимися невыселенными чеченцами приехали религиозные деятели – Абдул-Хамид Яндаров и Баудин Арсанов. В это чудо верилось с трудом, но оно, чудо, все-таки свершилось: Хадижат села в поезд, который должен привезти ее к детям. Мысль летела впереди состава: «Какие они теперь, ее малыши?»
И только в 1949 году она от Шахида Мусаева впервые услышала: «Трое детей живы».
– Как трое? – спросила она. – А где четвертый?
Ей рассказали, что нет Суьлхьанг. Она перестала чувствовать ноги. Села посреди дороги и заплакала. Горько, навзрыд.
– Ва, сан жима Суьлхьанг! Айса суьлхьа моссуза хьовзадо, хьо хьоьсту бохуш ма 1ийнера со. Мича даха хьо, сан жима суьлхьанг? («Моя маленькая Суьлхьанг! Каждый раз, перебирая четки, я представляла, что ласкаю тебя. Где же ты, моя маленькая бусинка?»).
Хадижат еще не знала, что прежде, чем она встретится с детьми, пройдут еще четыре долгих года. Чтобы не умереть с голоду и собрать что-то для детей, она устроилась на работу на фабрику, где шили форму для армии. Рослая, сноровистая, выносливая, без сентиментальностей, она за смену выполняла несколько норм. Ее за это прозвали «Бомбище» и дали жилье – комнату.
Первой она нашла Марет, которая к этому времени забирала братьев к себе на три дня. Марет и привела их к ней. Алауди сразу узнал маму, а Аламад – не сразу. Плакали все: Хадижат, дети, соседи. Аламад признался, что он впервые за девять лет почувствовал тепло в груди. Мальчишки по-чеченски не говорили. Им не с кем было говорить на родном языке.
На фабрике Хадижат стали выдавать паек на детей, и голод отступил. Связь с детдомом и семьей Юрьевых не прерывалась. Хадижат теперь жила в ожидании еще одной встречи – с мужем. Через много лет ей сообщили, что он расстрелян, а она до последних дней своих продолжала ждать его.
Там, на казахской земле, Хадижат выдала замуж дочь. Алауди поступил в Алма-Атинский госуниверситет, а Аламад – в техническое училище.
После смерти Сталина стало теплеть отношение к спецпереселенцам. Все те, кто соприкасался с ними, увидели в них настоящих трудяг. Чеченцам стали завидовать за их сплоченность, выдержку, стойкость. В начале 1957 года Хадижат засобиралась на Кавказ. Взяв с собой Аламада, вместе с группой других чеченцев, истосковавшихся по родине, отправилась в путь.
И вот он – Кавказ! Затем – Грозный, Урус-Мартан…
На улицах – ни одного знакомого лица. Мимо нее спокойной, размеренной походкой проходят те, кто прожили здесь последних 13 лет. Почтальон разносит газеты с новостями из жизни Грозненской области. Не задерживаясь нигде, село быстро облетела и новость о приезде чеченцев. На них, «приезжих», смотрят с подозрением. Слышно, как шепчутся: «Что за люди? Что им здесь нужно?»
Хадижат, увлекая за собой сына, торопится к родному дому, прося Всевышнего, чтобы дом оказался на месте. Аламад не помнил ни улицы, ни дома. Со слов матери знал, что он – в начале улицы, второй.
Они вошли во двор. Две огромные собаки, сидевшие на цепи, ринулись им навстречу. На лай вышел рослый седобровый человек: «Чего надо?» Аламад выпалил: «Я – хозяин дома». «Ишь ты, бандитская морда! Я покажу тебе хозяина!..»
Не обращая внимания на брань, Хадижат потащила Аламада со двора: им еще не вернули право на их собственный дом. Аламад рвался обратно во двор, хотя тоже понял, что ссылка для чеченцев еще не закончилась. Хадижат плакала. Слезы текли по щекам, а, когда они добирались до рта, она утирала их, спешно и нервно. Потом она увидела женщину в серой шапке и в каракулевом пальто, которая смерила ее презрительным взглядом, мол, я здесь хозяйка положения. Хадижат, утирая слезы, в сердцах промолвила: «Да велла дисарш, шу б1аьрхиш, Дег1астахь мукъане х1унда ду-теша шу сел къаьхьа?!» («Будьте вы неладны, слезы! Почему вы такие горькие даже на родине?»).
В надежде найти угол, где можно переночевать, Хадижат кинулась к нескольким домам, но ее и на порог не пустили. «Я Аллах1! Х1ара дан мукъане х1ун ду-теша?» «Аллах! Да что же это такое?»). Она в недоумении встала на перекрестке дорог. Вечерело. Падал снег. Она двинулась в сторону центра и встретила чеченцев, с которыми приехала из Казахстана. Они тоже не смогли найти места для ночлега. Кто-то предложил укрыться от непогоды под мостом.
Они прошли под мост, разложили узлы и вещи, усадили на них детей. Вдруг ветер донес до них запах хлеба. Потом увидели, что рядом с мостом находится хлебный магазин. Все были голодны, и Аламад отправился покупать хлеб. Но продавщица уперлась: «У меня указ – хлеб чеченцам не продавать!»
Мужчины спустились к реке, принесли камни, из которых сложили подобие очага, развели огонь. Пока закипала речная вода в ведре, женщины развязали узлы, достали сухари, надоевшие еще в дороге. Согревшись чаем, легли спать, плотно прижавшись друг к другу. Ночью женщины и дети приподнимали головы, посмотреть, не идет ли кто-то из домов рядом с мостом, чтобы позвать их на ночь к себе. Но никому до них не было дела.
Утром мужчины, собравшись в круг, стали обсуждать дальнейшие планы. Всех смущали слова продавщицы об указе. «Видимо, мы приехали рано, и сельская власть еще не знает об указе, – решили мужчины. – Надо найти председателя сельсовета, расспросить». Но он, председатель, был в отлучке, и мост еще несколько дней служил 11 семьям местом для ночлега.
Наконец, под мост заглянул вернувшийся из командировки председатель. Потом стал выговаривать продавщице: «Эх, Мария! Быстро же ты забыла 44-й год! Ты приехала с двумя малолетними детьми без денег и имущества. Я помог тебе заселиться в чеченский дом. Ты спала на постели чеченки, ела из посуды чеченки, а корова, которая тебя кормила, также осталась от чеченки. Не стыдно тебе? Ты даже за деньги отказала в куске хлеба».
Пономарев – так называли председателя все русские – отвез чеченцев в село Валерик, разместил в помещении сельского совета. В тот же день он организовал баню, привез много хлеба, молока и конфет для детей. Он обещал также помочь с возвращением домов, а спустя день-два признался: «Я больше ничего не могу для вас сделать». Он опустил глаза. «Вас здесь не ждали, – сказал он потом. – Надо дождаться лучших времен. Все, что сегодня в моих силах, – это купить вам билеты в обратную сторону».
Хадижат и Аламад уехали, так и не почувствовав себя дома, на родной земле. Уехали, чтобы вернуться ровно через два года. У порога дома их встретил тот же человек, но теперь он не ругался, не угрожал: знал, что ему придется освободить дом. Он уговорил Хадижат подождать, пока он не продаст часть скота и имущества.
Мать с сыном прожили эти дни у родственников в Рошни-чу. А «хозяин» за это время «раздел дом до косточек», покинул Урус-Мартан ночью, тайком. Пришлось ставить плетень, закрывать ее толем. Непросто было найти работу. Аламада взяли разнорабочим в совхоз в соседнем селе – сажать черенки винограда. Хадижат взяли истопницей в сельский совет.
...
А Хадижат не переставала ждать возвращения мужа. Она была той женщиной, здороваясь с которой мужчины говорили: «Ассаламу 1алейкум, Хадижат!» Она отвечала: «Ва 1алейкум салам, аша бийраш бегаш бацахь». Мужчины не шутили…
Зулай БАТУКАЕВА,