В сарае затхло, полутемно, пахнет мышами и трухой.
«Золотым весенним днем
Мы на лодочке плывём…»
Звучит беспечная мелодия.
А слёзы из ярко-голубых глаз Раи – льются по щекам и не вытереть их. Льются - сами, не объяснить толком, отчего. В руках у Раи – скрипка, ее в училище выдали. Рая готовится к завтрашнему уроку пения. Практика у нее в школе – дело ответственное, комиссия будет строгая. Дома же играть нельзя – отец выгнал с руганью. Он из суточной железнодорожной поездки, ему надо отдыхать. Да и без поездок он крут и тяжел на руку - у него не забалуешь. Мать Раи он заставил рожать до тех пор, пока не появится девочка - дочь. Шестерых мальчиков родила ему безропотная по-крестьянски жена. Рая – седьмой ребенок. Но это не значило спуска-баловства со стороны родителя. И бедность крайняя в тот год как раз их посетила особенно ощутимо. Чтобы кормить новорожденную, мать продала последнее, что оставалось в домишке приличного – скатерть плюшевую. И купила мешок свеклы и пять литров молока. Это всё надо было растянуть на возможно больший срок. С молоком непросто, даже лягушки не всегда помогают. Сидела там в кувшине с месяц...
Рая играет и плачет. Слух у нее хороший, поэтому она сама научилась игре на скрипке,единственная из класса. Она играет, а коза с двумя козлятами стоят на пороге сарая и слушают ее песенку...
Всё было сдано Раей, что положено, девушка получила диплом учителя и распределение. В Таджикистан. А в подарок за отличную учебу – скрипка! Рая прижала футляр к высокой груди – ей не верилось в такое счастье. У нее есть скрипка – целое сокровище, мечтать о котором она себе категорически запрещала.
Вместе с Раей ехали еще двое выпускниц: черненькая, востроносенькая и мечтательная Тамара и кругленькая, рыжеватая Светка, которая так часто по разным поводам открывала свой розовый рот, что ее прозвали Варежкой.
Целую неделю добирались девушки до Душанбе. Сначала ехали весело, скоростной стук колес возбуждал, рисовал прекрасные картины молодого счастья, встречи с неизведанным будущим и сюрпризы романтических отношений. Потом стало тяжелее – мучила духота общего, раскаленного солнцем вагона, назойливость откуда-то постоянно налетающих мух, стойкий «аромат» давно немытых тел… Но испеченные «педагогши» изо всех сил старались сохранять выдержку – детей войны не возьмёшь голыми-то руками. Голод и тот не одолел. И бомбы… Как-то ночью под грохот состава Рая отчетливо, как наяву, вспомнила такой случай.
… Немцы вплотную подошли к Валуйкам, где жила семья. Кстати, родина генерала Ватутина. Но тогда Рая не могла знать об этом, ей восьмой шёл. И вот однажды они с мамой отправились в центр, на базар, чтобы обменять на еду последнюю подушку. Им повезло – удалось заполучить полрюкзака картошки. Они уже выходили с базара, когда небо завыло и загудело так, что уши у Раи сразу же оглохли. Девочка села на землю и не могла двинуться. А мама тянет изо всех сил – она решила укрыться в церкви. Там собралось народу человек двадцать. Или больше. В основном женщины и дети. Мужчины-то на войне. И батюшка там был, старенький. Только забежали, началось светопреставление! Немцы бьют и бьют, бьют и бьют, без остановки. Кто плачет, кто воет-причитает, кто ничком лежит на полу… А батюшка тут и говорит: не плачьте, давайте лучше помолимся! И встал впереди нас всех, руки воздев: «Господи, помилуй!»
Ну, Рая тоже села в уголочке и бормочет «Отче наш», как мама учила. А голос вовсе не слышен, всё ссохлось во рту, губы от страха свело. А потом пошло как-то само – всё звонче, звонче… И вся-вся молитва вспомнилась, до словечка!
И батюшка это услышал, оглянулся и советует всем: "Вы ближе все, ближе к этой девочке придвигайтесь!"И сам еще сильнее молится.
Сколько так продолжалось, неизвестно. Но до-о-о-лго.
Когда грохот стих, стали выбираться на улицу. Батюшки-светы, что ж там творилось! Разбомблено начисто всё вокруг – нет ни домов, ни заборов, ямы одни да обломки дымящиеся. И только церковь осталась нетронутой…
А может, это всё приснилось Рае? И этот воющий ужас, и эта общая, незарастающая рана-боль людская? Одного из Раиных братьев позже убъёт на ее глазах осколок снаряда. И снова перед ней прошлое: они пасут корову Зою, ее держали два городских двора вместе, между сарайчиков и выводили гулять за жилую черту по очереди восемь квартир. Кто мог, конечно. Рая с меньшим братом Колей могли. Зоя слушалась и всегда покорно шла впереди ребят худыми ногами, болтая тощим, в серых пятнах выменем. Она добросовестно, но не радостно вбирала губами сухую жесткую траву - ела. Рая смотрела на нее снизу, присев на фуфайку брата. Она любила наблюдать за живыми существами. И весь долгий-предолгий день выпаски Рая ощущала, как Зою больно кусали мухи и оводы, а ее хвост не доставал до места контакта сосущих с тонкой кожей. Ребятам хотелось есть, хотелось домой. Хотя еды там тоже не найдешь. Но за счет этой одинокой коровы они-таки не умерли с голоду в сорок шестом. Перепадало детям зоиного негустого молочка, которое еще разбавляли и строго по две ложки лили в чай из морковки. А однажды в ноябре, вернувшись из школы, они увидели, как безногий сосед-ветеран на низкой коляске уписывает со стоном блаженства кусок тёмного мяса, запивая его мутной жидкостью из стакана. Пахучего супа с мясом налила им и их мать. Всё было честно поделено между жильцами двух этих дворов. Зоя не выдержала бы зимы. Дети поняли, что её больше нет. Рая не смогла проглотить ни куска говядины. Огромные, печальные, в белых ресницах глаза Зои стояли перед ней. Правда, уже потом, на следующий день голод взял свое и она съела несколько ложек бульона. Но говядина с тех пор часто вызывала у нее спазм. И слезы.
Заснуть в ту ночь ей помогла Тамара: обеспокоенная стонами подруги, она забралась к ней на вторую полку и по-матерински баюкала расстроенную Раю, то и дело рискуя свалиться сверху. До самого рассвета.
…………
С пыльно-суетливого муравейника-вокзала девушки автобусом отправились прямо в министерство образования республики – под двумя большими, но уже подуставшими от солнца флагами – чисто красным и красно-бело-зеленым. По ходу удивлялись (Варежка вообще рот не закрывала) много чему: например, роскошным фисташковым и миндальным аллеям около площади Ленина. Надо же! Молодцы, что посадили! И фонтаны такие замечательные! И женщины в модных платьях и без платков. А мы думали – пустыня и верблюды…
Девушек приняли в меру радушно, проведя по длинному красному ковру, посмотрели их бумаги, потом поставили в уголке на низкий столик пиалы с зеленым чаем, лепешками и сухофруктами. Но долго рассиживаться не дали. Предложили выбирать – район, куда им ехать дальше. Недоумение охватило девчат: как выбирать? Откуда же нам знать, где лучше, где хуже?
Невысокий человек в черном костюме и галстуке, заметно вспотевший, мягко дал совет, глядя на Варежку с крупной урючиной за веснушчатой щекой:
- Вы идите, подумайте – и возвращайтесь, но чтобы до обеда…
Вышли они на улицу, камни ноги жгут. И воды всё время хочется. Чай-то застеснялись у начальства допить. Стали прохожих людей расспрашивать: что в таком-то районе, что в таком? И про все районы люди отвечали: «Там пук-пук!» Стреляют, значит. Опасно.
В конце концов почему-то остановились на Шаартузском районе, что у самой границы с Афганистаном. Но каждая – в свой кишлак. В тот кишлак, где предстояло работать Рае, её сопровождал завуч школы, прибывший специально за долгожданной учительницей. Он вез немудреную поклажу Раи (пару тряпочек, книжки, а главное – скрипочка!) на велосипеде, рядом с ним шли они сами. Немилосердно палило солнце. Если рядом проезжало какое-нибудь транспортное средство, потом надо было стоять чуть ли не с полчаса – ждать, когда осядет пыль и появится свет. А кожа при этом становилась всё «смуглее и смуглее». Редкие встречные учтиво кивали и смотрели вслед: учительницу везут!
Наконец прибыли на место. В сакле на пестром одеяле сидела старая таджичка. Сидела неподвижно, как сфинкс, скрестив высохшие, черные как зимние ветки, ноги. Она смотрела на вошедшую измученную девушку без всяких эмоций – из своей уже близкой вечности. Потом скупым жестом подозвала ее и указала на одеяло перед собой. Рая послушно села. И в ту же минуту ее сморил сон, она помнит, как это случилось. Провалилась куда-то… Очнулась часов через восемь или больше. Старая таджичка сидела всё в той же застывшей позе. И перебирала рукой пушистые раины волосы. И это было еще далеко не всё, чему пришлось дивиться юной учительнице.
Рая-хон – так стали звать ее все. Раечка. Но не только уменьшительность тут была – так говорят, если уважают. К тому же «Рая» на таджикском означает…председатель. Вот юмор!
Школа являла собой большой сарай. Опять в рифму с Раей. Всего один класс, смешанный по возрасту. Помещеньице плохенькое, дыры в стенах, доски еще нет. Но завтра – обещают – всё будет. И построить школу каменную – тоже… Но Раю, видавшую и не такую бедность, этим не обескуражить. Страшнее то, что они абсолютно не понимают русского, а она – ни слова по-таджикски. Как же их учить? Где взять такую методику? Отличница Рая не спала всю свою первую ночь.
А на утро ее осенило. Она жестами пригласила всех ребят на улицу из так называемого класса и повела по длинному кишлаку. Идя впереди, она показывала ученикам всё, что видела и громко и четко называла это по-русски:
- Вода!
Дети называли по-своему: «оп».
- Коза!
- Забор!
И так далее. Когда кишка-кишлак кончился, в лексиконе той и другой стороны накопилось с десятка два слов. Таким способом они проучились несколько дней. А после начали записывать на доске.
Возраст учеников в классе у Раи – самый разный, от тех, кто под стол пешком до женихов и невест. У многих детей красные опухшие глаза и разраженная кожа лица. Это от хлопка. С его собиранием имеют здесь дело все без исключения. Но какое же это адское занятие! Рая никогда не думала, чего на деле стоит это пресловутое хэбэ… Когда их посылали на плантацию, у нее несколько раз темнело в глазах и щипало, казалось, всё тело, начиная с рук и век. Но она боялась опростоволоситься – в прямом смысле – перед учениками и местными, поэтому нахлобучивала соломенную шляпу на платок и представляла, что она солдат на войне. О том, как смертельно, до полубезумия уставали там, в окопах, однажды, будучи сильно под шафе, рассказал отец. На трезвую он никогда не упоминал даже этого слова «война», не трогал, как розетку оголенную.
Совсем неплохо жилось при ферме. Всё, во что вложили люди свое усердие, в тот год старательно плодоносило, дарило силы жить – будто специально для Раи. Чтобы запомнила и набралась этих самых теплых сил и соков, недополученных в лихолетье. Чтобы на долгую учительскую жизнь хватило…
Ранними утрами девушку неизменно окликал приветливый женский голос:
- Рая-хон, каймак!
И ей подносили большую пиалу с густым сливочным напитком, похожим на сметану, но с характерным привкусом. Рая полюбила этот напиток. Правда, стала нещадно поправляться от него. Подаренное платье – с национальным узором в зигзаг, прямого кроя, как нельзя, пригодилось – скрывая пополневшую талию. А еще ей подарили красивую тюбетейку, расшитую блестками и яркой тесьмой. Без нее тут не сохранить голову и мозги.
Всю зиму – а она не слишком отличалась от осени – пили немыслимо ароматные чаи – с сушеными фруктами: урюком, изюмом, дынями, длинные полоски которых были заплетены в косы. Их, так же, как и орехи, заготавливали в больших количествах.
Узнав, что Рая-хон уважает яйца, её буквально завалили свежими, еще тепленькими – кушайте на здоровье. Она уже не знала, куда их складывать. Варила как картошку – десятками. Потом чистила и складывала белой горкой. С тех пор на яйца у нее идиосинкразия. Неприятие то есть. Она тогда нашла выход - чтобы не обидеть людей, яйца потихоньку носила в школу и отдавала самым бедным.
Были, конечно, и неприятные моменты. В первые дни Раю положили ночевать в легкую пристройку к дому, и за полночь в нее стали ломиться местные «парубки». Они еще раньше приметили красивую девушку. Но спасибо – вовремя выскочил племянник завуча с ружьем - Аслан. Выстрел в воздух отпугнул хулиганов. Но Раю решили запирать теперь покрепче. Навесили толстую дверь и приделали еще один замок – «Рая-хон беречь нада» - приговаривал старик-таджик, помогавший в сооружении этой баррикады. Но беда заключалась в том, что могучая дверь не поддавалась теперь не только незваным гостям, но и самой Рае. Осенью она распухла от дождей и девушка, отнюдь не слабосильная, открывать ее не могла. Выручал тот же Аслан – ловкий и быстрый, хотя и он тоже не без труда по утрам выставлял и к ночи вставлял на место восьмисантиметровой толщины доску. Раину защитницу…
И так всю зиму! Видимо, нравилась Рая парню. Но его восточная мудрость подсказывала: не для него это чудесное видение, этот белокурый мираж. И правда: Рая нет-нет да вспоминала серьезного высокого юношу из ее городка, он жил через квартал от раиного дома и кажется, учился в Москве на адвоката. Только раз за каникулы сероглазый юрист проводил ее с концерта в доме культуры и ни разу при этом не улыбнулся. А Рая не понимала сама, зачем ей этот сухарь, но везде невольно с того вечера искала его зоркими глазами. Но вот не пишет он и сейчас. Только с ноябрьскими поздравил – кратко, в телеграфном стиле: желаю успехов… Ну и ладно! И без него полно дел.
Заботу посланных ей богом людей Рая ощущала постоянно. Даже когда Аслан уехал на Рогунскую ГЭС – возводить в горах гордость «Точикистана». По зову коммунистической партии.
Рая всё думала, чем бы отблагодарить этих милых и добрых людей? Ах, вот что! С чайниками у них плохо, как и с другой посудой. И она попросила мать прислать чайник – в подарок чудесной семье. Мать не сразу, но выполнила просьбу. А чтобы место не пустовало, полость пузатого расписного чайника она заботливо набила … салом. Соленым, с прослойками. М-м-м-м… И Рая, давно не пробовавшая вкусного продукта, вечером с энтузиазмом принялась жарить яичницу – на сале. И на улице. Для этого пригодилась тренога – подобие мангала. Большая сковорода предназначалась на десяток человек. Смачные запахи неудержимо поплыли по округе. Во двор стали заглядывать соседи, ученики, но близко никто не подходил, хотя Рая приглашала…
А утром на первый урок к Рае никто не явился. Обескураженно стояла она на пороге своего класса – всё еще сарая, но с вечера тщательно прибранного, с подметенным полом и солнечными зайчиками на окнах. Никто не шёл. И тут до Раи дошло: какая же она глупая! Ведь они не едят сало. И более того, они все, все осудили ее за эту недозволенную пищу. И каймак ей нынче утром никто из женщин не предложил… Ой, что же теперь будет?
Как вернуть детей? – Рая находилась на грани паники. Прокручивались в голове варианты. Пойти пожаловаться местному начальству? Нет, ни за что! Уехать? Сбежать? Тоже нельзя…
Подняв из-под тюбетейки заплаканные глаза к абсолютно безоблачному и столь же безжизненному (птицы прячутся в жаркий полдень) небу, она попросила: Господи, помоги – ну, совсем как мама. Ей показалось, что где-то поблизости запел мулла. И опять Рая получила подсказку, как сейчас говорят - инсайт. Она побежала к дому и достала – в первый раз здесь – драгоценный футляр. Руки привычно и бережно обняли инструмент. Он сейчас был ее главной надеждой. И смычок зазвучал – сначала робко, потом всё смелее и выше, выше… Рая играла для всего кишлака, и слезы снова катились по ее щекам, как тогда, перед экзаменом. Только домашних коз рядом не было. Раина скрипочка как будто просила прощения, признавалась в сердечной любви и утверждала невозможность разлуки…
На следующий урок явились все.
И еще много всего переживёт за этот незабываемый год Рая. Весной к ней в гости приедут Тамара и Варежка, вторая - в широченном таджикском наряде. Присмотревшись, сметливая Рая заподозрит неладное. И точно: после краткого и беспощадного допроса Варежка, размазывая слезы по несчастному лицу, сознается, что беременна. «А он женатый, небось, так?» – уточнит Рая. Тамара впадёт в шок: эта тургеневская барышня не могла себе представить такого позора. История с Варежкой и впрямь выйдет трагической. Она родит семимесячного ребенка и откажется от него напрочь. И заберет его к себе не кто иной, как Тамара. Но без грудного кормления, на местном жирном молоке, усердно-бесконтрольно вливаемом младенцу сердобольными таджичками, ему не суждено было выжить. Похоронят его в коробке из-под обуви, на окраине кишлака. Варежку же отправят домой как не соответствующую квалификации. Не годную для воспитания нового поколения. След ее Рая с тех пор потеряет. А с Тамарой будут переписываться всю жизнь...
Но всё это произойдет позже, уже в следующем учебном году. В конце июня Рая уедет домой в отпуск. Ненадолго, как думалось, она даже паспорт и диплом не стала забирать. А оказалось – навсегда… По приезде она узнает, что отец находится при смерти – рак. В доме всё еще бедность – хоронить не на что. И в этот трудный момент на пороге появится сероглазый юрист, который возьмет на себя все тяготы этого скорбного дела. А потом и всю Раину последующую жизнь. Став супругами, они уедут работать в Белгород, родят девочку, получат комнатку в коммуналке и сошьют Рае строгий синий костюм из форменной ткани, выдаваемой военным юристам.
А спустя три года молодая учительница Раиса Васильевна улыбкой встретит на пороге первого класса… автора этих строк. Ласково возьмёт за потную от страха ручонку и поведёт вперед – учиться. И не только русскому…