33. Prelude and Fugue No.9 in E major, BWV.878 из романа "Перекрёстки детства"
«Жизнь-совсем не то, чем она кажется. А смерть - тем более!»
Дэйл Купер.
...А настоящие, невыдуманные пожары начались в селе следующим летом, запомнившимся туманами, трущимися жёлтой шерстью о стекло. С незначительными временными промежутками вдруг стали сгорать избы на улице Серова, расположенной за рекой.
Первым вспыхнул пятистенок Чечуриных. Столб дыма в безветренную жаркую погоду виделся с околицы, от фермы. И он, соединяя прозренье и презренье, производил жутковатое впечатление.
Когда я с прочими зеваками прибежал к пожарищу, там трудилась бригада нашего подразделения и городская. Постройка полыхала вовсю, и уже не шла речь о том, что её удастся отстоять. Поливали и выгорающее строение, и соседские дровяники. Находиться рядом с ревущей стихией было невозможно, жутко пекло;, сбежавшиеся на происшествие люди держались в отдалении. Мужчины, жестикулируя, переговаривались, за шумом и треском шифера слова с трудом понимались. Кое–кто из женщин, завывая, плакал, кажется, хозяйка с дочерью. Неподалёку от них кучей свалили чудом вытащенные вещи: швейную зингеровскую машинку, катушку белых ниток, розовощёкую куклу в синем бархатном платьице с булавкой, помятую стиралку без крышки и шланга, холодильник с переводными ГДРовскими картинками на поцарапанном боку, босоножка, немного зимней одежды, бамбуковый настенный коврик с оленями.
Занялось с сараев, и скотину, – поросят, кур и корову, – вывести не успели. Дежурные автомобили подъезжали, выпускали на оседающее здание воду, спешно разворачиваясь, отправляясь на пруд наполнять баки. Водители яростно сигналили толпе, чтобы она не загораживала проезд. Белесоватое жадное пламя, гудя, взвивалось вверх, охватив хозяйственные пристройки подозрительно быстро, мгновенно вцепившись в избу. Треск раскалённой черепицы напоминал выстрелы. Под остатками рухнувшего деревянного гаража бабахнул мотоцикл, затем канистры с бензином. Ротозеи отшатнулась подальше. И сразу, взметнув вулкан искр, разметав головёшки, хлестанув по ушам, гулко долбанул газовый баллон. Пара огнеборцев, бросив брандспойт, неуклюже скатились в придорожную канаву. Кто–то, оскалившись, присел, перекатился, кто–то, надёргав по подвалам грязных фраз, перекрестившись, ругнулся, отбежал к проулку. Грохот слышали издалека, и поговаривали, будто вентиль баллона забросило аж за полкилометра от эпицентра взрыва, в окно двухэтажки. Якобы, кран, разбив форточку на втором этаже, упал на ковёр и ворс начал тлеть. Благо, шокированные хозяева, балующиеся на кухне чайком и эклерами, оперативно потушили возгорание, плюхнув на него жижу из заварочного чайничка. В подобные сказки, разносимые лихими плясками жаворонков в сини, верилось слабо, но вороньи шепотки по Питерке гуляли нехорошие. В частности, патентованные любители посудачить утверждали, мол, улицу Серова проиграли в карты блатные, отчего сожгут теперь её полностью.
Для панических рассуждений имелись определённые основания. Минуло пять дней и на Серова подпалили Самойловых. К ним беда нагрянула в одиннадцать вечера, и мать не отпустила меня в багровеющую ухающую даль. Мы с ней стояли у аптечного крыльца и молча взирали на пугающее зарево. В конце июля перед рассветом в обугленный скелет превратилась дача Дашковых.
Испуганных сельчан председатель сельсовета призвал организовывать отряды, прочёсывать подворотни и огороды. Трижды мне довелось со старшими походить в сумерках по остывающим после дневного зноя переулкам, где у тёмных углов, у калиток и заборов, чудились граммофонные звуки древнего Венского вальса и скорчившиеся фигуры злоумышленников, норовящих пустить красного горластого петуха.
Мы патрулировали окрестности в течение недели, каждую ночь, до четырёх утра. Проходя с дедом Иваном межами, мимо кочанов капусты, стрелок молодого лука и чеснока, кустов крыжовника и смородины, я с упоением вдыхал аромат отдыхающей земли, глядел на небо с мерцающими в непостижимом пространстве мелкими белыми звёздочками, гладил шершавые ветки черёмухи и, приподнимая очки, старался издали рассмотреть чернильную бездну возле погреба и сеновала. Разумеется, ни черта было не разобрать, тьма царила, – хоть шары выколи. Возмущённо базлали пропитыми голосами коты, каявшиеся, буянящие и ласкающиеся.
Иногда мы окликали во мгле такую же группу, следящую за закреплённым за нею участком, проверяющую безопасность потаённых закоулков, и они бессонно плевались: никого не поймали, обстановка спокойная. «Спите мирно, добрые жители Багдада!»
Конечно, дружинники не схватили никакого поджигателя. Вопреки этому регулярно рождались байки о выслеживании мужиками на Папанина, Мартовской, избиении и сдаче в милицию подозрительных типов с бутылками горючего. Однако сплетни оставались сплетнями.
Ранее столько погорельцев за два месяца старожилы Питерки не припоминали, ни в Гражданскую, ни в послевоенную неурожайную и голодную засуху. В августе пожары внезапно прекратились, а к ноябрю жуткая история подзабылась.
Спустя год Питерку всколыхнуло сообщение, что организаторов и исполнителей поджогов задержали. Сарафанное радио, роняя закатные перья подушек и пуховых перин, бредя кровавым горбатым грядущим, ликовало и истерило: мерзавцев осудили и загнали на разные увесистые сроки в места, не освоенные телятами пастуха Макара. А я, пользуясь случаем, уточняю: являлись упомянутые новости правдой, или выдумкой – неизвестно...