ГРИГОРИЙ ЦЕПЕННИКОВ. ГОДЫ И ПАМЯТЬ
Из биографии. Родился в 1921 году. В 1939-м окончил среднюю школу десятилетку.
Воспоминания. «Жили в ту пору в поселке Нюкжа. Родители с утра до ночи на прииске. Дети старателей - в школах-интернатах. Девятый класс проучился в Нюкже, а десятилетку тогда редко кто заканчивал. Собрали нас со всех ближних и дальних мест и отправили на прииск Соловьёвск в этой же Амурской области. В соловьевском интернате получил аттестат зрелости».
Из биографии. В 1939-м поступил в Челябинский институт электрификации и механизации сельского хозяйства.
Воспоминания. «Тяга к учёбе была велика. Но, едва начавшись, дотянув всего лишь до октябрьских праздников, студенческая жизнь оборвалась. Нам сказали, что вышел указ о мобилизации в армию всех имевших среднее образование. Вплоть до выпускных курсов. В институте остались одни девчонки».
Из биографии. С 1939 по 1946 служил в Советской Армии. Участник войны с Японией.
Воспоминания. «Не забыть Монголии, Халкин-Гола. Привезли туда в студёном декабре. Жили в землянках. Вначале тесных, потом - более просторных. Но все равно - землянки. Оказывая интернациональную помощь, стояли на страже границ.
Когда война началась с Германией, набрали из более образованных красноармейцев группу и зачислили на курсы младших лейтенантов. Там, кстати, повстречал многих из челябинского призыва, с кем отправлялся в армию в тридцать девятом. Братскими были объятия. А через три месяца, в октябре сорок первого, нас выпустили офицерами. Хорошие вышли командиры с этого курса – грамотные, толковые. До больших чинов дослужились многие…»
Из биографии. После курсов – служба в Забайкалье на юго-восточных рубежах. Командир взвода, затем роты пулемётчиков. Старший лейтенант. В этом звании повёл бойцов в стремительный поход на Квантунскую армию в августе 45-го, в день объявления войны Японии.
Воспоминания. «К четырем утра навели понтонную переправу через Аргунь. Передовые группы сняли посты на вражеском берегу. Начался невероятный пеший рывок. В первые сутки прошли сто километров до Хайлара. Кровь сочилась из ног. Натиск был настолько мощным и неудержимым, что японцы отступали, бросая в полной сохранности боевую технику, лошадей, повозки. Даже пехота уже не шла пешком. Врага преследовали зачастую на его же транспорте.
Сознавая свою обреченность и намереваясь сохранить, вывести армию из-под удара с наименьшими потерями, японцы оставляли на пути нашего наступления заслоны из смертников. Попав однажды под огонь такого заслона, мне довелось почувствовать страшное дыхание смерти совсем близко. Рядом со мной как подкошенные упали начальник штаба батальна (он выжил) и не поднявшийся больше никогда старшина. И я подумал: “Эта пуля могла настигнуть и меня”.
Рота залегла. Развернули пушку и ударили прямой наводкой по землянке в трехстах метрах, откуда бил пулемет.
Ливень хлестал в те дни, когда мы преодолевали Хинганский хребет, карабкаясь по горной дороге, зажатые скалами и рекой, не дававшими развернуть боевую силу и технику. Хребты здесь поднимались до трех тысяч метров. За этот переход нашей дивизии присвоили почетное звание «Хинганская».
Из Цицикара до Чанчуня, пересев в товарные вагоны, выставив в дверях стволы пулеметов, мы ещё стремительней двинулись вперёд к полной победе. На 100 – 200 метров впереди состава летела дрезина с пулемётным расчетом. Эта мера, как оказалось, не была лишней. Перед Харбином пулеметчики были обстреляны, вступили в бой и погибли смертью храбрых. Состав остановился, приготовился отразить атаку. Позже выяснилось, что стреляла горстка автоматчиков, охранявшая мост. Видел, как их захватили наши и увели. В Чанчуне нас встретил на удивление пустынный, безлюдный, словно выметенный, перрон. К эшелону вышел японский офицерский чин, доложивший нашему командиру дивизии, взявшей город, о капитуляции гарнизона.
Интересуясь литературой о войне с Японией, я нигде не встречал рассказа о походе нашей дивизии. Если бы можно было разыскать нашу дивизионную многотиражку, в которой было напечатано несколько моих корреспонденций и даже сатирические стихи о Гитлере… Но и в ней, ясное дело, не писалось о том, как мы выполняли свою задачу до прихода основных сил: несли патрульную службу в Чанчуне, охраняли мирную жизнь гражданского населения, предотвращали грабежи и нападения местного населения на лавки и квартиры бывших завоевателей. Интересно, что в бывшем государстве – Манчжурии (Манчжоу-Го) – японцы обращались к советскому солдату как единственному защитнику. И наш воин, понимая где он находится, с этой ролью справлялся.
Что теперь скрывать? Японские коммерсанты зазывали наши патрули на угощение. Чаще всего мы вежливо отказывались: на службе нельзя. Считали, что вышестоящее начальство не позволит подобные контакты. Но всё-таки иногда любопытство брало верх. Руководил именно человеческий интерес к жизни другого народа. Может быть, ещё рискованней, с точки зрения наших командиров, был визит в семью русского белоэмигранта, тосковавшего по встрече с соотечествнниками, по вестям из России. Он был представителем дореволюционной фирмы Чурина, имевшей когда-то торговые дома по всему Дальнему Востоку и Забайкалью. Его, конечно, интересовало, как он сможет вести торговлю в городе с приходом Советской Армии.
Я как мог разъяснил, куда он сможет обратиться после организации комендатуры, а пока посоветовал торговать, как раньше., без боязни. Сказал, что мы здесь временно, а власть устанавливать будет сам китайский народ. Какую? Наверное, социалистическую – мы в этом не сомневались.
После того, как в город вошли дивизии, нам поручалось задерживать и доставлять в комендатуру недостойно ведущих себя офицеров и солдат. Вспоминается вдрызг пьяный капитан, которого, правда, мы пощадили и отпустили с миром из веселого заведения, заставив привести себя в порядок. “Четыре года воевал, ребята! Все прошел, все вытерпел. Больше не попадусь… Спасибо, хлопцы”,- благодарил он».
Из биографии. За мужество, проявленное в боях с японскими милитаристами, Григорий Петрович Цепенников награжден орденом Красной Звезды, а позднее, уже в мирное время, медалью «За боевые заслуги». Одноименной монгольской медалью награжден в 1978 году.
Воспоминания. В Чанчуне мне поручили принять пленных японцев, погрузить их в эшелон со всем имуществом и доставить в лагерь. С двумя помощниками я направился в штаб японского гарнизона.
В поверженном, разоруженном гарнизоне не наблюдалось никаких признаков анархии. У ворот несли службу часовые – с кольями вместо винтовок. Командиру гарнизона были предъявлены полномочия советского командования, после чего все указания и команды по организации эвакуирования выполнялись беспрекословно.
Капитулировавший японский гарнизон в сопровождении бойцов пулеметной роты покатил в нелегкий многодневный путь.
Мы не вмешивались в хорошо поддерживаемый японским начальством порядок. Пленное войско было обеспечено всем необходимым: везли в составе эшелона пять вагонов сои, вагон риса, бочки с маслом. Мы видели, что беспрекословное подчинение и порядок обеспечиваются в значительной мере мордобитием, пытались внушить японскому командиру свои представления о сознательной воинской дисциплине, но, естественно, безуспешно. Японец, кстати знаток Достоевского и Толстого, был не чужд идеям гуманизма, но отстаивал своё понимание порядка.
На крупных станциях делали двухчасовые остановки, чтобы пленные могли поесть, почиститься, помыться, заправить водой цистерны и канистры. Но ни единого побега или ЧП не случилось. Когда же пересекли нашу границу, беспокойство доставили случайные встречи на станциях. Я могу понять чувства “ярости благородной” к кровавому врагу, но не оправдываю типов с блатными повадками, шаривших по вагонам и забиравших у пленных тёплые вещи. Наученные опытом, мы выставляли теперь на станциях охрану.
В одном из поселков начальник лагеря придирчиво принял по одному каждого пленного, грозясь высчитать с меня за стоимость украденных у пленных курток. Смирился, когда увидел тонны неучтенного интендантами продовольствия и разных предметов хозяйственного обихода».
Из биографии. В октябре 1945-го Г.П.Цепенников был направлен на командирские курсы «Выстрел».
Воспоминания. «Перед Москвой заехал в Хилок, к невесте. Женился. А весной 1946-го получил назначение на новое место службы. В части было много молодых офицеров-фронтовиков. В 20-22 года – капитаны, майоры. Звания получали в боях за то, что воевали ярко, смело, хорошо. Мне досталась разгульная рота, собранная из бойцов, отвоевавших свое. Какая уж дисциплина! Тут часть расформировали. Надо было мне тоже решать: оставаться в кадрах армии, как многим из нас предлагали, или уходить на «гражданку». Я, как и большинство офицеров, рассуждали так: скоро в армии пойдёт большое сокращение, если не сейчас, то лет через пять все равно уволят в запас. Куда пойдешь без профессии, гражданского образования? За это время хоть профессии поднаучишься, образование получишь.
Рассуждали так очень многие. А мне еще невыносимо хотелось к семье, в Хилке родилась дочь».
Из биографии. В июле 1946 года, уволившись из армии, уехал в Приморье.
Воспоминания. «Моя жена и мать работали учителями в в школе. Днем в ней учились дети, вечером – взрослые. Меня назначили директором школы. Отправил документы в пединститут – любой вуз для меня был открыт без экзаменов, поскольку сдавал их до войны. Но вот не по душе оказалась работа. И вернулись мы в 1947-м, едва дождавшись окончания учебного года, снова в Хилок. В райкоме ВКП (б) говорят:
- Нам нужен инструктор.
Но я ответил:
- Хочу поступать в технический вуз.
- Ну хорошо. Хотя… есть еще путевка в органы МГБ.
Как офицеру, мне это показалось ближе. Из армии многие бывшие фронтовики шли в уголовный розыск. Пока оформлялся на новое место, с сентября 1947 года по апрель 1948 года работал инженером по технике безопасности вагонного участка. В это дело вник быстро, стал подумывать о транспортном институте. И тут вызвали. 2 мая приступил к работе в органах.
Тогда на Забайкальской дороге существовало Управление охраны МГБ. В Хилке было его подразделение. Я оказался перед грудой папок и дел. Начальник сказал: “Разберись в бумагах. Сиди и читай. Через три месяца сам поймешь, чем тебе заниматься”.
В условиях сокрушительного разгрома врага в послевоенные годы не было и речи о какой-то организованной диверсионной сети на нашей дороге. Но работы хватало. Кроме выявления бывших полицаев и запятнавших себя в годы войны сотрудничеством с врагами (такие, бывало, устраивались на железную дорогу под чужими фамилиями) мы контролировали соблюдение режима секретности, выявляли болтунов, расследовали ошибки дежурных по станции, проверяли работу путевых обходчиков. Помню, много пришлось поработать над разоблачением одного обходчика, который сам испортил путь и будто бы потом обнаружил неисправность, надеясь на поощрение за предотвращение аварии. Засиживались допоздна в заботах о безопасности движения.
Был у нас, правда, и такой кадр, единственной работой которого было листать альбомы с фотографиями и время от времени спрашивать: “Ты такого знаешь? Взгляни”. В такие минуты приходили мысли: не зря ли проедает государственные деньги? Неприятие у нас вызывала и форма младшего состава. Если офицеры носили зеленые армейские мундиры и фуражки с васильковыми околышками, то у рядовых и сержантов было черное обмундирование, красный околыш у фуражки и шашка на боку – копия жандармерии. Старшие еще эту форму помнили, а мы сравнивали по рисункам.
Послесталинская реорганизация ликвидировала и эту форму, а заодно с ней многие льготы сотрудникам, уменьшила оклады. Была введена форма милиции.
Я быстро продвигался по службе. Через восемь месяцев – старший уполномоченный, еще через год – заместитель начальника и затем стал первым начальником транспортной милиции в Хилке, где до 1959 года находилось отделение дороги. Постоянно избирали секретарем парторганизации. Милицейская служба, надо сказать, принесла мне удовлетворение. Я почувствовал, что занимаюсь реальным делом, раскрывая грабежи, убийства, кражи. Это ведь не анекдоты с “политическим уклоном”, с рассказчиками которых приходилось прежде работать. Они назывались “антисоветскими”, хотя сейчас, в условиях гласности, пожалуй, еще резче ставятся вопросы, критикуются негативные явления. Тогда, правда, старался ограничиваться беседами…»
Из биографии. В 1959 году назначен начальником Читинского линейного отдела милиции.
Воспоминания. В Читу меня перевели после ликвидации Амурской железной дороги (она вошла в состав Забайкальской), а также Хилокского отделения дороги и линейного отдела милиции. Крупнейший Читинский отдел, которым мне доверили руководить, включал в себя линейные отделения от Петровского Завода до Борзи. А штаты – меньше теперешних. И работать приходилось на износ, не считаясь со временем. Меньше, чем сейчас, было хищений груза, но больше нарушений общественного порядка. Особенно одно время участились преступления в пригородных поездах. Направив туда все свои силы, улучшили положение. Успехи заметили. Присвоили в 1970 году звание “Заслуженный работник МВД СССР”. В 1977 году наградили Почетной грамотой Президиума Верховного Совета РСФСР.
Из биографии. С 1964 года Цепенников заместитель, а с 1974 – начальник доротдела транспортной милиции, именующийся с 1977 года Забайкальским УВД на транспорте.
Воспоминания. В Хабаровской высшей школе МВД в 1956 году был недобор курсантов. Я тогда закончил уже первый курс Иркутского заочного юридического института. Предложили перевестись сразу на второй курс в Хабаровскую школу, где и условия лучше, и специфика изучения предметов чисто милицейская, и стопроцентное сохранение зарплаты во время сессий. Последнее обстоятельство тоже немаловажное для семьи, где подрастали две дочери и сын. В общем, мне, как и многим из нашего поколения, получить высшее образование довелось лишь спустя двадцать лет после поступления на первый курс того довоенного института…
Читаешь газеты времен Перестройки – какие пласты коррупции, лжи, очковтирательства, показухи открываются. И я, работая в тот период на видном посту, не представлял все-таки масштабов загнивания. Прежнее руководство МВД, министр Щелоков требовал стопроцентных показателей раскрываемости преступлений. К началу семидесятых годов раскрываемость “достигла”, по министерским отчетам, 97 процентов. Все знали нереальность этой цифры и способ ее достижения, который мог быть только один: укрытие от учета преступлений. В своем журнале мы читали об опыте работы полиции ГДР, об их высоком профессионализме, передовой криминальной технике. И при этом реальная, а не бумажная раскрываемость свыше пятидесяти процентов – показатель, считавшийся там сравнительно неплохим.
Я не был на совещании в Москве, где в то время собрали начальников подразделений, добившихся на своем участке стопроцентного раскрытия преступлений. Не хватило нашему отделу одного раскрытого преступления из ста, совершенных за полгода. Поехал в столицу начальник маленького линейного пункта, раскрывший три преступления из трех учтенных. А потом провели проверку и зарегистрировали на его участке двенадцать укрытых от учета преступлений.
В разной степени, никто из нас не был безгрешен в этом отношении. Думали так: за показатели нераскрытых преступлений шкуру сдирают сейчас, а неучтенных, дай бог, обнаружат при проверке раз в пять лет, и есть надежда выкрутиться, оправдаться, отделаться выговором…
Однако в последние годы моей работы начальником УВД обстановка стала настолько невыносимой, что на одном совещании в Москве раздались голоса, требующие навести порядок в этом деле. “Надо что-то делать, - говорили наиболее смелые выступавшие. – Или нас когда-то всех пересажают за укрывательство преступлений, или… не требуйте показухи”».
Из биографии. В 1979 году в звании полковника милиции начальника Забайкальского УВДТ проводили на заслуженный отдых.
Воспоминания. С год отдыхал я на пенсии. А потом почувствовал: есть еще силы поработать. Приняли старшим инженером в Управление связи, занимался там вопросами гражданской обороны вплоть до 1985 года. Совет ветеранов, его председатель Василий Павлович Сонюшкин также не давали скучать – организовывал выступления перед молодежью.
Бывает у меня активист совета ветеранов Савченко Виктор Кузьмич. Попросил старые фотографии для будущего музея транспортной милиции, для альбома заслуженных работников МВД. Со времени учреждения этого звания чести быть им удостоенным заслужили всего шесть или семь человек.
Дети давно выросли. Со мной семья: дочери-учительницы, зять-электромеханик, внуки. Сын Сергей пошел по моему пути: окончил в прошлом году академию МВД, майор милиции, заместитель начальника отдела уголовного розыска УВДТ».
Борис Комиссаров,
газета «Забайкальская магистраль»,
20 февраля 1988 г., 23 февраля 1988 г.,
25 февраля 1988 г., 3 марта 1988 г.