УКРОЩЕНИЕ ОГНЯ. Рассказ-быль
ВПЕРЕДИ была узкая зеленая тропка, медленно поднимающаяся в гору. Слева от тропы, также как и справа, расстилалась черная, выжженная огнем земля.
Она уже не дымилась – все выгорело несколько недель назад и сейчас из земли торчали обгоревшие кустики, сухие, изможденные огненным зноем, березы.
Сама земля была покрыта черным пеплом листьев и обгоревшей щетиной мха.
Уже месяц не было дождей. Забайкальский сентябрь просушивал землю щедрым дневным солнцем. А местность была торфяной, покрытая сплошь мхами и сухими листьями. Она была слишком податливой и могла вспыхнуть от случайного окурка ягодника или не затушенного костра охотника.
И теперь мы шли спасать тайгу, нашу тайгу, от всепожирающего огня.
Впереди шел Толька Розов, за ним Вовка Шилов и потом я. В руках мы держали лопаты и палки, которые мы вырезали тут же в лесу из обгоревших стволов уцелевших берез.
Шли молча. Молча глядел я на конец березовой палки, из-под которой, взметая комья земли возле моих ног, расстилалась тропа, уже не зелёная, а слегка почерневшая.
Возле самой земли, на конце палки, ножом было вырезано заветное имя. Кроме меня, об этом не знал никто. Ее фотографию я оставил дома. Надевая старый отцовский китель, подумал: «Мало ли что… Все-таки огонь».
Наш табор, что расположился у подножия горы, оставался все дальше и дальше. В голове по-прежнему звучала бесшабашная туристическая песня:
К большой реке я
Сегодня выйду,
Сегодня лето кончится…
ВЧЕРА поздно вечером грузовик привез тридцать сильных мужчин за добрых два десятка километров от города. Среди них были и мы, восемнадцатилетние парни, знавшие друг друга еще со школы, а сейчас работающие в разных местах.
Ехали до места часа три. Последние несколько километров двигались по болотистой почве, почти по бездорожью. Несколько раз увязали в зыбкой земле, и тогда на помощь приходил трактор, предусмотрительно двигавшийся сзади нас.
Позади нас стоял месяц, кроваво-красный от дымовой завесы горящего леса.
На крутом склоне машина «юзом» поползла вниз, накренившись на левый бок.
- К чертям! – воскликнули двое и выпрыгнули на ходу из грузовика. Они быстро прошагали вперед, обгоняя тяжелую машину.
Их обдало светом фар. Они шли, со страхом оглядываясь на неподвижные колёса накренившейся, скользящей по склону машины.
Из кузова лишь раздавались веселые колючие шутки и подсмеивания над сбежавшими.
Крепкий старик, сидевший возле кабины, сказал: «Кто прячется и бежит от всех, тому же всегда и хуже, он же скорей всего и попадает в беду. А будь со всеми вместе – это вернее всего». Склон кончился, и машина, по радостному заворчав, покатилась по ровной дороге.
Двое испугавшихся снова запрыгнули в кузов, сели на прежние места, и, прижавшись плечами к старикам (эти двое были очень молоды), стали делиться своими страшными впечатлениями.
- А на войне как! – воскликнул старик и безнадёжно махнул рукой.
Тогда они замолчали и продолжали молчать всю дорогу.
А разговор уже шел о другом: о картошке да о хлебе. И о природе, о пожарах, которые появляются из-за небрежности таких же людей, как мы сами. Однако в чем-то все-таки не таких.
Приехали поздно вечером и сразу стали рубить сухой березняк на костер. Благо, что накидали в машину солому. Разложили её вокруг костра и, усталые, стали подремливать, предварительно поев и напившись ключевой воды.
Ночь была холодной. Мы, прижавшись друг к другу, сгрудились поближе к огню. Искры бесшумно взметали вверх, скользили в воздухе и падали на наши телогрейки. Трое мужиков не спали. Они сидели, тихо разговаривали и отодвигали других подальше от костра, когда кто-нибудь спросонья и от холода подползал на самые горящие поленья.
Я лежал на спине и глядел в небо, черное от поволоки дыма. Слабых звезд не было видно, а свет сильных слабел во всепоглощающем тумане.
Я засыпал.
Утром просыпались злые, окоченевшие от холода. Костер догорал, и чтобы согреться, мы бегали вокруг него, держась за носы, замокревшие на ветру.
Недолог сбор. Рюкзаки на плечи и быстрым шагом вперед, на курившийся вдали косогор.
Разбились на группы. Наша тройка уже шла второй час. Все чаще стал попадаться дымящийся торф. Курились и полыхали искрами догорающие пни.
- Привал, - кричит, наконец, Вовка Шилов, и мы садимся отдыхать возле дымящейся поляны.
Однако сидеть так просто, насвистывая и ничего не делая, пришлось недолго: из-под земли рванулся огонь, воспламенив лежащие вразброс сухие ветви и старые коряги.
Палками, лопатами, носками и подошвами сапог стали мы раскидывать и затаптывать нежданный костер. Густая пыль, смешанная с пеплом, окутала нас по пояс. Мы смеялись: дымилась одежда, сапоги, от поляны поднималась вверх плотная, сизая гарь.
Имя, вырезанное на конце палки, покрылось темным налетом.
- Теперь надо обкапывать, - сказал кто-то из нас.
Копали, пока не взмокли под шапкой волосы (дерн был плотный, неподдающийся).
- Отдохнем, парни, - сказал я, вглядываясь в потные лица ребят. Сам я был не лучше.
Мы присели, жадно заглотнув из фляги по несколько глотков воды. Воду надо было беречь: до ручья шагать несколько километров под гору.
Закурили…
- Ну, парни, хватит травить анекдоты. Пошли!
Весь день прошел в горячечном дыму пожарищ. Впрочем «большого огня» ещё не было. Столкнуться с ним лицом к лицу нам пришлось на следующий день…
Возвратились домой, т.е. к нашему табору, к семи часам вечера. Догорал закат. Дымка пожара стала совсем тонкой… И снова дорога по выжженной земле, мелькание березовых палок…
Наступила ночь. Веселые искры мне по-прежнему казались змеями, взмывающими вверх. Тускло мерцали звезды…
Было очень холодно, и всю ночь никто не сомкнул глаз, только забываясь иногда короткой дремой. Клонились набок. А затем вновь вскакивали и, чтобы согреться, рубили сучья для костра.
Утром нас троих направили на другую сопку: от неё шёл дым, как от сгоревшей на сковородке яичницы.
Днем, когда хорошо пригрело солнце, возник настоящий лесной пожар. Граница пожара шла по низу, по мху, сухим листьям и кустарнику.
Горело самое ягодное в районе место. Брусники и голубики здесь было столько, что хоть ложись и срывай ртом, не сходя с места до тех пор, пока в зубах от прохладных тонких шкурок не появится оскомина.
Теперь было не до ягод – пламя лизало сапоги, беспощадно калило лица, выжигало брови и ресницы. Разгоряченные огнем, мы с какой-то яростью и весельем принялись сбивать пламя наломанными заранее ветками кустарника. Листочки быстро обугливались и через какое-то время в руках оставались голые прутья. Дым валил, казалось нам, словно из распахнутых дверей ада! Этот дым жестоким огнедышащим ветром продувал глаза, из которых сами собой катились соленые ручейки. Но пламя отступало. Мы были сильнее огня!
За границей пожара, «в тылу» валились, по страшному треща сдираемой корой, молодые березы и могучий сосняк.
«Лишь бы не прошел дальше», - думали мы, ругая в душе (да не только в душе), все земные и небесные силы.
Полоса огня, длиной в полкилометра, была затушена. Горело уже в тылу нашего жадного, огненного врага. Там происходило невероятное буйство стихии, а рядом с нами, на нашей границе, как ни в чем не бывало, стояли нежные березки и мудрый, спокойный сосняк.
Земля была усыпана золотыми листьями осени.
Мы присели возле черной границы прошедшего шквала и взглянули на часы. Прошло полчаса, а нам казалось, что не меньше, чем полдня.
Есть не хотелось. Лишь допили до конца фляжку и, растянувшись на золотых, бархатных листьях осени, заснули.
Впрочем, парни заснули раньше меня. А я все еще глядел в синее небо, на красное солнышко и сжимал рукой березовую палку…
Домой мы возвращались пешком – 24 километра без остановок, от подушки к подушке, переваливая бесконечные гряды сопок, переходя вброд ручьи и речонки, пробираясь сквозь бурелом. По узкой тропке шли цепочкой, по дороге шагали все вряд, чувствуя плечо друг друга.
Уже стемнело, и рыжая луна глядела нам прямо в глаза.
Мы знали друг друга ещё со школьной скамьи, но эти дни и ночи вокруг костра стали проверкой наших человеческих качеств.
И выдержана она была успешно. Поэтому, а может быть и не поэтому, кто знает, мы пели, и пели здорово, пусть даже охрипшими голосами.
Березовую палку с почерневшим от испытаний и ставшим ещё более дорогим именем на конце я донес до самого дома. Она и по сей день лежит у меня в пролете между письменным столом и кроватью. Об этом никто не знает. Единственное, чего я боюсь, это чтобы кто-нибудь случайно не выбросил ее.
Борис КОМИССАРОВ.
(Сретенская районная газета
«Советское Забайкалье»
за 8 октября 1966 года).