Вот и отшумел её юбилей.
Конечно, приятно, когда поздравляют, трогательные слова говорят… она еле сдерживалась, чтоб не заплакать. Хорошие у неё девчонки: и дочка, и внучка, и правнучка.
Уютно всё прошло, по-доброму, но как же она устала… От всего стала уставать.
И ведь не делает ничего, это разве работа: посуду помыть, постель застелить, вокруг дома с палочкой походить? И захочешь устать – не устанешь. А устаёт.
Да… девяносто – не шутка.
Зоенька, правнучка, когда ещё рассмешила: «Ты, ба, знаешь какая? Немножко молодая и немножко старая».
Да нет, уже не немножко.
Сколько друзей и знакомых ушло… Кого-то годы забрали, кого-то болезни.
Всё длиннее список «За упокой», всё короче – «Во здравие».
Время многое забирает, но грешно ей роптать: до сих пор ещё в здравом уме, трезвой памяти.
А воспоминания, особенно давние, даже ярче становятся, будто кто-то всесильный взял волшебную кисть и раскрасил ушедшие годы.
Довоенные – в радостно-жёлтый: цвет лета, наверное. Самой большой обидой запомнились слова подружки: «Мы по кругу играем!», когда она захотела тоже попрыгать в классики. Прибежала домой в слезах: «Мама, меня девочки не приняли…»
Светлые беззаботные целых семнадцать лет.
А потом внезапной лавиной – четыре чёрных тревожных года, тянувшиxся, словно век.
В июне сорок второго они с мамой ехали в Кокчетав: туда эвакуировали мамин завод.
Поезд шёл медленно, уступая военным составам, а на станции Лиски простоял всю ночь.
Утром она вышла за кипятком, а поезд неожиданно тронулся. Она побежала за ним, крича «Мама!», но догнать не смогла.
Идти было некуда, документы и вещи уехали с мамой, а она осталась одна на многолюдной, пережившей бомбёжки станции, где никому не было до неё никакого дела.
Тревожно-серая пелена.
***
Сегодня приедет Зоенька.
Вчера прильнула к её плечу: «Ба, у меня к тебе дело есть. Мама говорит, ты знаешь секретные заповеди счастливой семейной жизни: вы с дедом благодаря им сто лет дружно прожили… ладно, ладно: меньше, чем сто; и бабушка за них благодарна, и мама. Вот я и подумала: может, и мне пригодятся, когда мы с Алёшкой жениться надумаем? Да нет, не пугайся – ещё не надумали: это я на всякий случай. В общем, ба, ты хорошенько всё вспомни, а я завтра приеду и запишу».
Заповеди… вот ведь придумали!
Настоящие заповеди всем известны, а её доморощенные советы – обычный жизненный опыт: хочешь – пользуйся, не хочешь – свой наживай.
Она улыбнулась, представив, как Зоя откроет планшет: «Ба, диктуй!»
И она расскажет, как опасно делиться своим личным с другими: в лучшем случае посочувствуют.
Посоветует всё держать с мужем в общем котле, потому что считать, сколько кто заработал-потратил – последнее дело.
Объяснит, что легко хлопнуть дверью – да только открыть иногда невозможно.
О доверии скажет, прощении и любви… и о том, как тяжёл неоплаченный долг.
***
«Жди следующего поезда, – сказали ей. – И не болтайся под ногами».
Она ждала, но ни один поезд с эвакуированными не шёл на восток, только прибывали и прибывали составы с военной техникой и солдатами.
На неё кричали, прогоняли со станции, и тогда она шла на Дон выплакивать растерянность и одиночество.
Тягучая свинцовая пелена.
– Девушка, – раздалось совсем рядом. – Вы что тут сидите? Бегите домой!
– Мой дом далеко, – ответила она. – Я из Москвы.
– Так мы земляки, – засмеялся парень. – И я из Москвы. С Моховой. Знаете?
Темноволосый парень в военной форме сел на большой белый камень.
– Осторожно, – сказала она. – Камни здесь почему-то пачкаются.
– Не беда, – махнул он рукой. – Отряхнусь. Я серьёзно: вы не тяните, идите на восток, и как можно дальше. Скоро здесь будет очень опасно.
– А вы?
– Я другое дело. Кстати, меня зовут Александр.
– Люда.
Александр рассказал, что два дня назад закончил Чкаловское зенитно-артиллерийское училище, и весь их выпуск направили в Лиски.
– Вообще-то я в машиностроительном учился, – сказал он, – а как война началась, нас выстроили по росту: самых высоких – во флот, невысоких – в авиацию, а средних, как я, в артиллерию. Ускоренный курс – и сюда, батареей командовать.
– А я отстала от поезда, – она отвернулась, чтобы спрятать слёзы. – Меня прогоняют, и я не знаю, что делать. Уже десять дней…
– Так, Люда… – он стал что-то выкладывать из зелёного вещмешка. – Мне пора уходить, а вы ищите машину, подводу – и как угодно, даже пешком, но бегите отсюда.
– Да, конечно… Но зачем же вы всё это мне отдаете? А как же вы?
– Не пропаду. А война закончится, вы мне всё и вернёте. Только шоколад, – он улыбнулся, – в тройном размере. Это мне как некурящему выдали. Деньгами помочь не могу: по моему аттестату мама всё получает, да они мне и ни к чему. Всё, Люда, мне пора.
Он ушёл, оставив три банки консервов, брикет горохового супа, два пакета пшена, плитку шоколада и забытую логарифмическую линейку.
А назавтра был ад*.
Она успела уйти, и почти через месяц – где пешком, где на попутках, а в конце и на поезде – добралась-таки до Кокчетава.
Oсенью сорок пятого они с мамой вернулись домой.
***
Александр.
Москва, улица Моховая.
Машиностроительный институт.
Чкаловское зенитно-артиллерийское училище, выпуск 1942 года.
Она искала его, но не нашла.
В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Серёжка с Малой Бронной
И Витька с Моховой…
Прошло много лет, почти целая жизнь, а она всё ещё надеется, что Сашка с Моховой не остался лежать ни за Доном, ни за Вислой, ни где-то ещё, и когда-нибудь она сможет отдать свой долг: три банки консервов, брикет горохового супа, два пакета пшена, три шоколадки и логарифмическую линейку с выцарапанной чётким почерком надписью: Чкалов 1941.
------------------------------------------
* 6 июля 1942 года в ходе ожесточённых боёв немецкие войска были остановлены на правом берегу Дона напротив станции Лиски.