Мулатка на стекле привлекает немалое внимание. Я, признаться, не могу понимать этого, я никогда не любил мулаток. На светлом фоне в полный рост, волосы вьются, тёмная кожа блестит, где она видна. А она много где видна: одеты мы не по сезону легко. Вот мужики и пялятся. Не знаю. Я так никогда не...
Самеев спросил меня:
– А ты бы стал её?
Это вечная тема у него. Мужику за сорок, всё не успокоится. Я уж привык. Отвечаю на автомате, сам работаю:
– Кого?
– Да Петрову. Та-кие пирожки...
И даже заёрзал на стуле, помыслив эти "пирожки". Не знаю, по-моему, так самые заурядные пирожки. Есть много получше. Да и вообще...
– Я к пирожкам равнодушен.
– Сердце кра-савицы... склонно к из-ме-е-не... И к перемене, – запел Самеев, раскачиваясь на стуле.
У нас многие стали раскачиваться на стульях. А всё из-за него. Директор, старой школы руководитель товарищ Иммануилов, сказал на планёрке: "Принёс ересь!" Он так сказал потому, что Самеев недавно у нас работает. С прежнего места пришёл пару месяцев назад.
– А вот говорят, у татарок синяя, – оборвал пение Самеев и так качнулся на стуле, что чуть не упал, но ухватился за край стола.
– Она же не татарка.
– А жаль, – захихикал Самеев.
– Послушай, что у тебя за кобылятина на уме?
– А вы, однако, пошляк, сударь, – с удовольствием сказал Самеев. – Кобылятина! Ишь слово какое выдумал! А знаете ли вы, сударь... какое мнение о кобылятине у кобыл?
Но тут вошёл начальник отдела Максим Геннадьевич, и Самеев нырнул за свой монитор. Я не знаю, о чём с ним женщины говорят? Пользуется популярностью. По слухам, то с одной, то с другой у него роман, это выражаясь приличным литературным языком. Петрова никогда с ним не разговаривает. Ну если по работе, и всё. И правильно.
С ней самой говорить не знаешь о чём. Со странностями Валентина Степановна. Я с института с ней знаком, она и тогда выдумывала такое, что и Самеев покраснел бы, пожалуй. Хотя у нас выдумщиц хватает.
Бывало, в компании хватит стакан водки – и надо ей непременно станцевать на столе, и непременно – в одних, простите, кружевных панталонах. А народ и рад. Валька, давай! Пляшет, прикрыв грудь рукой. Кроме руки, нет на ней ничегошеньки. Ну панталоны ещё. Нагота понятие не визуальное, а психологическое. Грудь толком и не видать, достаточно знать – она голая, и... соответствующие ощущения не заставят себя ждать. А без водки не могла. Так и звали её: Валька-стакан. Но это было давно.
– Ты же общаешься с ней? О чём? – пристал ко мне Самеев.
– Ну как о чём...
– Ну у вас же было с ней?
– Ну было.
"Я требую воли и не разузнаю о делах, ибо довольно для Меня души, которая с совершенной волей прилепляется к добродетели."
– Я с ней и так, и эдак, – Самеев захихикал, – насчёт картошки дров поджарить... всё маком! Ноль на массу!
– А может, она – тайная монахиня? – со всей осторожностью предположил я. – Ну как Сергеенко.
– Это кто?
– Мария Ефимовна. Перевела Августина. Профессор Ленинградского университета. Тайная монахиня.
– Ну ты хватил...
– А что? Петрова знаешь чем занимается? Переводит Исаака Сирина. А это *б твою мать какой трудный для перевода автор. Ещё Шабо предупреждал. А она переводит.
Самеев задумался. Он начала раскачиваться на стуле. "Упадёт, не упадёт? Хоть бы на*бнулся..."
– Так ведь есть же Алфеева перевод, – сказал Самеев. – Зачем опять мучиться!
– Кого?!
– Иларион, иеромонах. Сейчас большой человек в РПЦ. Во-от...
"Те, кто под законом Моисеевым, разузнают о делах, испытывают угрызения совести <по поводу> различных ошибок, даже малых. Те же, кто принадлежит Моему <закону>, даже если поступают неправильно, будучи людьми, пребывают в радости, зная, что избирают добродетель в совести своей".
Мулатка эта, между прочим, наполняется шевелением внутренним то и дело. Люди проходят и отражаются в тёмном, частями своими, а светлое не отражает ничего. Светлое выглядит безжизненным и мёртвым, а тёмное переполнено движением, а значит – жизнью.
– Ещё кофейку? По чашечке?
– Ну если только одну, – отвечает Валентина Степановна.
– Одну, конечно!
Бодрым шагом направляюсь к стойке.
– Я, конечно, понимаю, что вы пьёте эспрессо, но однажды попробуйте – фильтрованный кофе, я сам пью через фильтр, и ничуть не уступает, – приятный бариста, обязательные татуировки на всех руках и штаны где-то под коленями, заряжает два кофе в автомат. – Это арабика!
– Попробую, спасибо!
Мы оба "на парах", подкофеинились и воспринимаем действительность как подарок. С которым не нужно что-то делать, только принять – и даже не разворачивая, нести...
– У вас там: "Убранная посуда плюсик к карме".
– Да-а!
– А ведь карма это действие на самом деле...
– Я вам скажу, – бариста отрывает взгляд от своего капельного производства. – По выходным народу много и люди жалуются, грязно, не убрано... Приятного!
– Спасибо!
Несу на подносе две чашки и две воды. Валя улыбается мне за столом. Мы с ней давно не пьём ничего крепче кофе. Бариста смотрит поверх стойки на наши священнодействия, как верховный жрец, обозревающий ритуал. Он может поддержать беседу, он охотно делает это, как и подобает настоящему бармену. Я однажды сказал ему: "Встречал я барменов-психологов, это понятно, но бармена-философа – вижу впервые!" Он засмеялся: "Это – кофеин..."
– Как продвигается перевод?
– Ой, сложно всё...
Валентина отпивает глоток "бодрящего кофе", кивает баристе за стойкой.
– Сначала вообще думала – всё, брошу нафиг...
– Не шло?
– Никак.
Я мулатке:
– Ну дак ещё Шабо предупреждал: Исаак Сирин один из самых трудных для понимания сирийских авторов. Странно, да: сейчас там война... и ведь в тех самых местах...
– Да, Сириянин многозначен... Суккале – это и мысли, и прозрения, – уже, видишь? – а это ещё и значения, и смыслы. И такого там хоть отбавляй. Культурки не хватает. Мелковата я для такого. И это... там текст как молитва, если ты меня понимаешь. А я... сам знаешь!..
"Такие <вещи>, как озарение мыслей, точное понимание стихов <Писания> и подобные, являются верёвкой для ума святых в час молитвы и службы..."
– Верёвка моя коротка.
– Так по контексту, – киваю, – где мысли – а где смыслы...
Она смеётся:
– Вот именно, где мысли – а где смыслы!
Шевеление мулатки достигает точки кипения – и вдруг, как-то сразу, стихает...
– Но мне помощница пришла. Я с тех пор по-другому смотрю на смыслы... и контексты вижу иначе. И всё стронулось с мёртвой точки. Как будто обрела голос. Я полюбила, Андрей.
– Я рад за тебя. Перемены в жизни...
– Ничего не изменилось. В жизни – ничего. Изменилось что-то... Я даже не знаю, как это сказать...
Она задумалась. Дикая мысль пришла мне в голову. И сразу вторая – настолько дикая и несуразная, что я тут же отогнал её подальше последними словами.
– Ты беременна?
– Только заметил! На самом деле, не очень видно, я думала, будет больше. Ты знаешь...
– Ты знаешь, меня удивляет, что почему-то все горят желанием рассказать мне о своих... какая-то вселенская мать Тереза...
– Хорошо, я не буду ничего... но это же хорошо на самом деле, когда есть кому рассказать. Кто выслушает нормально. И не будет задавать вопросов.
"Рискну! – Самеев хихикает. – Где наша не пропадала... на хитрую жопу всегда найдётся х** винтом!"
– Васька, что ли? Самеев? – говорю, отпив глоток. – Это на Новый год, что ли?
"...Попёр до Петровой!"
– Я решила оставить ребёнка, – слышу я.
"И если случится с ним, что он будет действовать как связанный с плотским естеством, без промедления исцеляется он тем, что немедленно отвращается от этого и снова возвращается к своим обычным мыслям – тем, которыми сердце его само постоянно занято."
– Раньше я выдумывала. Себя, свою жизнь, тебя. Вы-думать – значит вы-пустить, выдумала – и нет тебя... А теперь то, что живёт во мне, живёт мной, не зная меня, это и есть – я, настоящая, понимаешь? Не выдуманное, настоящее. По-настоящему живое и жестокое. С ним я закончусь в нём, та я, которая сейчас. И будет совсем-совсем другая я. Не узнаешь! Это как перевод по смыслу. Смысл тот же, а не узнать, слова все другие и форма.
– Манихеи, – говорю я, – думали, – ну еретики, что с них, – думали – луна корабль и перевозит частицы божественного света, которые были захвачены материей, обратно. Когда наберётся много, это полнолуние. Разгрузится корабль – и всё, и тьма... Потом всё повторяется.
– Я не понимаю... зачем ты мне это рассказал?
– Давай я чашки унесу...
– Здесь не убирают?
– Хочу добавить два плюсика к карме.
Приятный бариста принимает у меня поднос:
– Спасибо! Приходите!
– Спасибо вам. Теперь не скоро зайду: дела...
В тот же вечер я уехал в Питер. Моё присутствие было совершенно необходимо в некоторых местах. По странному для кого-то стечению обстоятельств, в тех же самых, где оно сделается излишним спустя несколько времени.
<Извлечения из Исаака Сирина даны в переводе иеромонаха Илариона (Алфеева): "Преподобный Исаак Сирин. О божественных тайнах и о духовной жизни". Издательство "Зачатьевский монастырь". Москва. 1998 г.>
2019 г.