Н А Ш И В П Р И Б А Л Т И К Е
(ч а с т ь п я т а я п о с л е д н я я)
Ну, вот, наконец, мы и отправились в обратную дорогу.
Из еды у нас оставалась последняя бутылка самогона.
На выезде из Риги Егорыч вдруг заинтересовался пейзажем
в его окне.
Я посмотрел, поле какое-то, ничего интересного.
А он нежно тронул меня за рукав и зашептал прямо в ухо:
-Тормозни, стань на обочину, не выключай движок и не выходи
из-за руля, а я моментом.
Неслышно вышел из машины, сказал, чтобы я не закрывал
его дверь, сиганул в кювет за обочиной, а потом и в поле, заросшее
какой-то зеленью.
Я увидел как он присел и стал что-то вытаскивать из
травы, а когда складывал это в карманы пиджака и брюк, то вертел
головой по сторонам.
Потом снял с головы свою белую курортную кепку и в нее
тоже стал накладывать это что-то темно-серого цвета.
Когда кепка наполнилась он оглянулся по сторонам, согнулся
буквой "г" и, как будто боясь наступить босыми ногами на колючки, в
раскоряку запрыгал ко мне.
Молча юркнул в машину и только тогда опять в ухо прошептал:
-Трогай, тока сразу газ не придавливай, шуму нам не надо.
-Картоха, брат, молодая, шкорлупа шаршавая, настоящий лорх,
как наш курский, значит, разваристая.
И засмеялся, как всегда задрав верхнюю губу и оголив десну,
когда бывал очень доволен чем-нибудь.
А следом добавил:
- Потому, земля здесь подходящая, черная. А ты говоришь.
А что я говорю, ничего не говорю, молчу, только радуюсь
про себя: "Тебе же, старому черту, уже семьдесят три стукнуло, а ты как
молоденький козлик еще скачешь за чужой картохой".
Ну, орел, да и только, царство ему небесное.
С перепугу гнал я не останавливаясь часа два.
Наконец, слева, вплотную к шоссе надвинулся сосновый борок.
Невысокий, но разлапистый, больше похожий на южный
горный сосняк.
-Ну, Егорыч, здесь мы с тобой и заночуем, как думаешь?
-Что, заморился за рулем?
-Да, нет, вроде, а что по темноте гонять.
-А то по темноте гонять, что трасса ночью свободная.
-А встречные слепят.
-Это ты неумеючи.
-Ладно, давай картоху твою варить, добытчик.
Под соснами лапника сухого полно, это хорошо, для костра
пойдет.
Но вот сухой опавшей иголки сосновой местами сантиметров
на тридцать насыпало, это опасно при костре, да еще ночью.
Очистили от иголки место для костра до голой земли.
Насыпали ее толстым слоем под бока для ночевки.
Костер разложили, треноги вбили, кастрюля прокопченная
была, да еще и не одна.
Обтрясли, обчистили тряпкой добытую картошку и поставили
варить.
Через каждую минуту тыкали в нее острыми палочками, да так,
полусырую, как Егорыч велел, и сняли.
И, правда, через несколько минут она, лежа на одеяле из
сосновых иголок, начала разваливаться, мясистая и сахарная.
Начистили по несколько штук.
-Ну, что, старшой, наливай по первой.
Егорыч налил, я выпил, ухватил картофелину.
И он, смотрю, тоже остужает в руках еще горячую.
-Да ты пей, Егорыч, а я пока начищу на двоих.
-Я немного погожу, а ты еще выпей, раз охота.
-Что, руки дрожат, боишься расплескать? Да, я все хотел
спросить, Егорыч.
-У тебя же катаракта, а как ты картошку в поле за двадцать
слишком метров увидал?
-А я ее чую, запах слышу, я ж на ней вырос. Пей, я потом
догоню тебя.
Ну, я и выпил. А потом еще. Осталось грамм сто.
-Егорыч, что ты, в самом деле, махни, тут всего-то одна
стопка осталась, спать крепче будешь.
-А чего из-за одной стопки во рту поганить. Ты, давай
допивай, костер зальем да и поедем.
-Как же я сяду за руль, если уже бутылку без малого
принял?
-А зачем тебе за руль садиться, ты на заднее сиденье ложись
и одеялкой оденься, а я поведу.
Вон оно в чем дело, профессиональный шоферюга
соскучился по рулю, решил напоить меня, наивного человека, и всласть
покрутить баранку.
Ну и ладно, ну и пускай крутит, если ему охота, а я посплю
немного.
Так и пришлось мне спать пьяненьким пассажиром почти
восемьсот километров то лежа на заднем сидении, то сидя на переднем.
А старый плут, наконец, отвел душу за рулем. Он и домой
привез меня еще не совсем трезвым.
-Егорыч, ты что все это время так и не спал?
-Почему, я когда под утро заправился на колонке чуть отъехал
и прикорнул.
-А ты, что ж, не помнишь? Заспал, значит, мы же еще с тобой
парой слов обмолвились.
Нет, ничего этого я не помнил, зато до гробовой доски я не
забуду, что был в моей жизни и остался в моей благодарной памяти
такой замечательный человек Иван Егорыч Чубаров.
Так мы провели обкатку нашей машины.
И все было хорошо до тех пор пока он не заметил, что во время
движения загорается контрольная лампочка прибора, показывающего
давление масла в системе смазки двигателя.
-Имей ввиду, друг мой (был у него такой величавый словесный
оборот в особо ответственные моменты), если не найдешь причину и
будешь ездить, то рано или поздно запорешь движок.
-И придется тебе его разбирать, перетачивать коренные шейки
коленвала, менять вкладыши и снова собирать и обкатывать движок.
-И так и далее. Это, брат, морока ого-го какая. Врагу своему
не пожелаешь.
-А что делать, Егорыч?
-Что делать, разбираться в чем дело, откуда низкое давление.
-А пока суд да дело ищи в Южном порту набор вкладышей.
-И помни, наименал тебе не нужен, тебе будут нужны вкладыши
ремонтного размера, запомни, с минусовым допуском.
-Хотя, все равно не запомнишь, ты ж молодой еще и память
у тебя дырявая. Вместе поедем в выходные.
Теперь представьте мое состояние. Про допуски я знал все
очень хорошо, потому что последние тридцать лет эти допуски были
моим хлебом.
Но откуда моему Егорычу, человеку просто классически
безграмотному, про которого смело можно сказать, что по-русски он
должен читать и писать только со словарем, с какого боку ему-то стало
про них известно.
И что такое "наименал", про который я никогда ничего не
слышал, но уже начал кое-что подозревать?
Я стал его пытать и обнаружил, что ему известно не только
про допуски, но и про посадки и, само собой, про номинальный размер
или коротко, номинал, который он обозвал по своему, наименалом.
Откуда эти знания? Мне было известно, что еще до войны
он закончил какие-то водительские курсы, но ведь этого мало,
бесконечно мало.
Что это, результат большой практики, любовь к профессии, к
технике вообще, любознательность, стремление познать, специально
заточенный хваткий ум или всё вместе взятое?
-Но почему "наименал", Егорыч? Ведь правильно-то -
"но-ми-нал".
-Чудной ты какой-то, ей богу.
-Ну, почему ты не хочешь понять, что наименал это есть Имя
размера, только не буквами написанное, а цифрами, поэтому должно
быть на-Име-нал.
-Размер же буквами в чертежах в твоих ни один дурак не
напишет, там одни цифры.
-Только в газетах, числа буквами пишут, не знаю, почему.
-Может, там такие же грамотеи сидят как ты.
-Ну, вот как сейчас: " Да здравствует семисиди, нет, семидиси..".
-"Семидесятая годовщина Великой Октябрьской...",- подсказал я.
-Не перебивай меня, все равно не перебьешь, пока я сам не
собьюсь.
-Вот ты лыбишься, а я вижу, никак не поймешь меня.
-Ну, смотри, вот мое имя Иван, это и есть наименал.
-С плюсовым допуском я уже стану Иваном Егорычем, тоиссь,
наибольшим размером, а с минусовым Ванюшкой буду, как меня
покойница мама звала пока пацаненком был, тоиссь, наименьшим
размером.
Вот такие дела, прохвэссор. Как же ты таких простых вещей до
сих пор не знаешь, а машину уже имеешь, какую по счету, четвертую,
кажись?
-Шестую, если в Африке считать.
-Ну, вот, тем больше (это его вместо "тем более").
И еще последнее, что хочется о нем сказать.
В начале 90-х мы не пропустили с ним ни одного митинга в
центре Москвы.
И тогда на Манежной площади, куда мы толпой шли по
Моховой, нас взяли в котел.
Шпалера вооруженных дубинками и с металлическими
щитами солдат набросилась на нас справа, со стороны Красной
Площади.
И колонна таких же, но с прозрачными щитами спускалась
к нам по Тверской.
Ведь тогда именно он, без раздумья, на чувствах кидался
в эту кашу сломя голову, а я, годившийся ему в сыновья, пытался
остановить его перед их щитами и дубинками.
Призывал его к благоразумию и оттаскивал от места побоища.
Тогда мы вышли из этой мясорубки целыми случайно.
Трезвыми были, поэтому.
Ну, вот пожалуй, и все на этот раз.
Бывай, Иван Егорыч, что вспомню еще - обязательно расскажу,
жаль только, что без тебя плохо вспоминается, а ты не можешь помочь,
как помогал всегда.
Да и пить я давно бросил совсем, а это, люди говорят, до добра
не доводит.
Это только врачи рекомендуют бросать пить другим.
продолжение:http://www.proza.ru/2019/05/22/474