Каждый вечер она проходит на кухню, задевая головой китайские фонарики, свисающие с низкого дверного косяка. Поправляет несколько пуфиков и подушек, которыми покрыты почти все горизонтальные поверхности комнаты – кроме небольшого пяточка в центре. Подходит к подоконнику, смотрит через большое окно на колодец и тропинку, скрывающуюся ниже по склону, на свежие сугробы, на садящееся солнце. Садится на плед, уютно свернувшийся на подоконнике. Слушает мяуканье, коим полнится кухня, рассеянно поглаживает кошачью шерсть. Она ждёт.
Когда солнце садится, она встряхивается, будто бы от дрёмы, подходит к пустеющему пространству прямоугольной формы, присаживается на пол на колени, ставит по центру небольшую круглую горелку, зажигает её. Неуловимым движением руки вынимает откуда-то несколько округлых камней, и кладёт их на заранее приготовленное блюдце. Уменьшает огонь горелки до едва видимых языков пламени и ставит на него блюдце с камнями. Поднимается, снимает чайник с низко свисающего прямо над камнями крюка. Подходит к окну, распахивает его. Встаёт на подоконник и спрыгивает на улицу. Она подходит к колодцу, набирает воды в чайник, а с крыши колодца снимает небольшую деревянную чашу, полную снега. Чуть покачиваясь, подмигивая луне, идёт обратно. Шаги её такие лёгкие, что на снегу почти не виден след.
К её возвращению камни теплеют. Она ставит чашу со снегом сверху. Пока снег тает, она легко плывёт по кухне, достаёт несколько пиал, сахарницу, наливает сливки в молочник и расставляет всё это вокруг горелки с камнями. Когда эти приготовления закончены, она снимает чашу с камней – там вместо растаявшего снега лежит горсть сушёных чайных листьев странного цвета. Открывает крышечку чайника, высыпает туда листья, чуть мерцающие при соприкосновении с водой, вешает чайник на крюк над камнями (они уже раскалились до обжигающе-красного цвета). Достаёт лютню из груды подушек и пушистых хвостов и лапок и наигрывает тихую спокойную мелодию.
Некоторое время не происходит ничего особенного. Камни тихо нагревается, мелодия течёт плавно и неспеша, мягкие лапки приминают пуфики и подушки, усы подрагивают, вода в чайнике нагревается. А спустя некоторое время случается неожиданное: из чайного носика выглядывает кошачье ушко. Она откладывает лютню. Потихоньку из чайника выплывает небольшое пушистое бесформенное облако с кошачьей мордочкой. Она аккуратно подхватывает его руками и опускает вниз – чтоб не уплыл под потолок, где она не сможет его достать. Гладит по шёрстке и гасит горелку. Чай готов.
Она снимает чайник с крюка и разливает напиток по пиалам. А вместе с ним из чайного носика выплывают и разносятся по кухне пушистые бесформенные облачка – кошачьи души.
Большие, маленькие, лохматые, приглаженные, пятнистые, полосатые, светлые, тёмные. Они устраиваются поудобней на подушках и пуфиках, на полках, плите, шкафах – самые маленькие даже прячутся в бумажных журавликах и корабликах. Десятки кошачьих душ. Все довольно жмурятся, потягиваются, мурлычут и мяукают.
Она разлила весь чай и добавила сливок и сахара в каждую пиалу. Каждый котик по очереди подходит к одной из пиал, берёт её лапками, выглянувшими из пушистости, и отпивает несколько глотков. Почти каждая душа, отпив чаю, вспыхивает на секунду мерцающим светом. Но некоторые – нет. Она с лёгкой грустью смотрит на таких и гладит их несколько иначе, несколько нежнее. А потом всю ночь она играет и ласкается со всеми котиками, ни одного не обделяя своим вниманием. Играет им на лютне, снова наливает чай, наливает сливки. Любит каждую кошачью душу
Наступает утро. Она открывает окно, выходит наружу. Обласканные и счастливые, готовые к новой жизни, кошачьи души выходят за ней, и от их сияющего тёплого спокойствия снег тает и ручьями сбегает вниз по склону. Она провожает их до колодца. Поднимает каждую душу, целует в носик, вытягивает руки – и душа уплывает обратно, снова жить.
Когда она отпускает последнюю, снова начинает идти снег. Она выносит деревянную чашу и ставит её на крышу колодца. Возвращается в дом, к тем кошачьим душам, которым очень не повезло в земной жизни, которые не готовы вернуться, которые не засияли от глотка волшебного чая. И любит их так, как их недолюбили на земле. А к вечеру она вновь садится на подоконник.