И корабль плывёт

Александр Волков 18
И корабль плывёт. Credo. Глава X из "Репетиции оркестра"

                VIII. И корабль плывёт. Credo.

   На середину сцены, из её дальнего угла, словно огромный корабль, от которого разбегались мелкие лодчонки, выплывал рояль. Двое рабочих, как два буксира, направляли его неповоротливое движение к месту швартовки перед пультом дирижера.
   Вот он во всей красе – король оркестра, кумир публики, властитель небесных звуков!
  Когда рояль встал на свой прикол на авансцене, расступившиеся для его прохода стулья и пюпитры учтиво заняли свои места, сгруппировавшись вокруг него.
   Еще несколько минут, как слуги вокруг своего господина, работники сцены колдовали над инструментом, приводя в окончательную готовность, открывая и закрывая крышки, протирая клавиатуру, проверяя звучание.
    Как только на сцене всё было расставлено, музыканты начали занимать свои места и настраивать инструменты. Первая скрипка дал тон, нажав ноту на рояле, затем ещё раз. Весь оркестр загудел, вторя гармонии своего короля. Техника готова. Маэстро вот-вот будет…
   Быстрые шаги, и, о чем-то оживлённо разговаривая, на сцене появились двое. Дирижер пропустил вперёд своего спутника, возвёл руки вверх, словно говоря этим жестом «прошу любить и жаловать». Оркестр бурно приветствовал гостя, аплодируя или ударяя смычком о пюпитр. Тот поздоровался, с некоторыми музыкантами обменялся теплыми рукопожатиями, с кем-то - объятиями, как со старыми друзьями; с кем-то лишь взглядами или кивками. Он сел на своё место, подвигал стул, потрогал рояль, проверил и выложил платок.
    Всё было готово к продолжению репетиции. Маэстро попросил минуту внимания и стал рассказывать на своём языке то, что он сегодня хотел бы попробовать и услышать от музыкантов.
    Мишель, уже давно сидевший в зале и разбиравший пометки к интервью, оставил свои дела и стал присматриваться к пианисту.
   Исполнитель был в строгом тёмном костюме, красивый галстук, в цвет ему платочек в верхнем левом кармане пиджака. Аккуратно причесанные, коротко стриженные густые волосы.  Строгая осанка. Возраста он был примерно такого же, как и мсье Гардье, и так же, как и он, очень хорошо выглядел для своих лет. Выражение лица было мягким, спокойным и светлым. Пианист сидел на стуле за роялем, опустив руки, слегка улыбался и внимательно слушал слова дирижера, настраиваясь на исполнение.
   Маэстро попросил музыкантов сыграть какие-то фрагменты концерта, потом стал объяснять, как сыграть лучше. Оркестр исполнил это. Дирижёр ещё раз объяснил, что он хочет, музыканты сыграли, потом ещё и ещё. Так продолжалось, пока маэстро не добился желаемого. Потом эти же моменты они проиграли вместе с роялем. Затем игрались другие фрагменты, но пока это были лишь некие отрывки чего-то целого, того, что уже чувствовал внутри себя маэстро.
   Несмотря на оживление на сцене, Мишель погрузился в глубокое тихое созерцание, словно внутри него появилось новое пространство, которое поглощало всю суету, беспокойство, посторонние мысли, и ему хотелось сейчас помолчать, и он знал, о чем… Это было подобно тому состоянию, когда лёжа на сеновале, положив руки под голову, смотришь в открытое, бесконечное, звёздное небо и, ощущая пьянящий аромат свежего сена, чувствуешь красоту, гармонию, единство, безбрежность. 
  - Да, это хорошо, ему просто необходимо сейчас побыть наедине с собой, переварить всё то, что он сегодня слышал и чувствовал. 
  - Согласен, но как бы он снова не уснул.
  - А что, есть опасность?
  - Ну, не то чтобы опасность. Людям часто свойственно после того, как на них снизошёл мощный поток информации или переживаний, погрузиться в некую прострацию или вздремнуть, чтобы всё улеглось, ассимилировалось. Если вокруг много народу, они срочно хотят уединиться, убежать, спрятаться даже от самых близких в укромное место, где им никто не помешает. А после такого насыщенного, как сегодня, разговора, волнений, да ещё фактор релаксирующего воздействия музыки плюс полумрак, то самое время подзаснуть чуток.
   Такое сплошь и рядом случается. Были даже курьёзные случаи, когда преступник, совершив злодеяние и испытав от этого мощный всплеск эмоций, засыпал прямо на месте преступления, где его тёпленьким брала полиция. Помнишь? ...
  - А, помню. И ещё помню, что подобный случай кто-то в своём романе описал. Не помню только кто. Там герой убил свою жену, застав её с любовником, а потом спокойно лёг спать. Когда же начал просыпаться, то ему представилось, что преступление лишь приснилось ему, что это лишь дурной сон, и всё будет по-старому. Ну а потом – прозрение. Кошмар.
  -  Но наш подопечный не заснёт глубоко, ведь для него сейчас концерт играть будут.
  - Нет, нет, я не засну, - в полудрёме пробормотал Мишель, - а Вы собственно, кто? И почему я Вас слышу? Или это сон…      
  -  Тихо, тихо…
  - Тихо, тихо… Всё будет хорошо… на самом деле сложно отличить, что есть сон, а что не сон. И во сне можно увидеть сон, что это не сон. Или проснуться в сне сна и понять, что этот не сон тебе снится...
  -  А, понятно, - тихонько пробормотал Мишель, - а сейчас это – сон?
  - Как тебе объяснить… на самом деле, то, как ты видишь мир, это – твой сон. А сейчас ты проснулся, и мы тебе не снимся. Но тебе надо сейчас здесь заснуть, чтобы проснуться в твоём сне, который есть твоя реальность сегодня. На сегодня достаточно… всё, спокойной ночи...
  - Как Вы деликатно с ним. Мастерство. А зачем Вы заговорили … или вошли в контакт, как ещё это назвать?
  - Так сложилось уж. Но это ему потом пригодится…
  - Но он это вспомнит?
  - Сейчас нет, он подумает, что ему что-то почудилось. Но всё равно надо повнимательнее быть. Мы всего несколько часов здесь, но уже слишком материализуемся, какие-то привязанности появились, симпатии, свои потребности. Это всё действие поля человеческого сознания, это заразно.
  - А интересно, что он всё-таки чувствовал, когда Вы с ним заговорили? Вы ему кем показались - духом, ангелом, музой…
  - Может, феей? Бегаю тут, машу палочкой, чтобы вдохновение пришло ко всем, и потом начались чудеса… А ты мой маленький паж. Ха-ха-ха…   
  - Да, что-то типа того, я ведь не волшебник, а только учусь, но музыка позволяет делать настоящие чудеса… Ха-ха-ха.
  - Тихо, тихо, всё, хватит, а то нашутим, как было как-то раз, что… долго разгребать придётся.
  - Да, да, всё, успокоился уже. А маэстро здорово всё схватывает, хотя и нет у него глубокого контакта с нами.
  - У него интуитивно всё получается. Если бы он мог удержать нить! А то чувствует, слышит, а потом что-то своё добавляет, затем заносит его, и уже не удержаться. Но в целом это здорово. Таких искренних и самозабвенных мы просто обязаны поддерживать. Без них музыка может выродиться. Останутся лишь музыкальные виртуозы-акробаты, попсовики-затейники и всякий низкочастотный зомбёж.
    Вот видишь, уже каких слов понахватался? Я же говорю, что это заразно. Хорошо бы не подцепить что-то посерьезнее. Нам здесь нужно быть очень осторожными. Это как человеку из стерильной атмосферы легко без предохранения, попав в скопление людей, заразиться целым букетом бактерий, вирусов, всяких микротел, что постоянно размножаются, эволюционируют, чтобы отстоять своё место под Солнцем.   
  - Это точно… А про отношения между мужчиной и женщиной хоть и немного путано он говорил, но, в принципе, правильно. Да, там свои воспоминания на него нахлынули - много личного привнес. Но верно подметил, что женщина либо будет вдохновлять мужчину, поднимая на иной уровень, и подниматься с ним, либо будет его использовать в своих целях и интересах, разрушая его природу, а вместе с этим, и их союз, а может, и саму себя. И что в природе мужчины - двигаться к Истине, Свету, Богу и вести за собой весь род, а в природе женщины – способствовать всячески этому. Ведь именно она может вдохнуть жизнь, дать земную опору его начинаниям, поддержку, любовь. И если оба в этом чувствуют своё предназначение, тогда они обязательно преуспеют.
  - Правда, сейчас в мире эта тайна и магия взаимоотношений серьёзное испытание проходит. Сначала все опустилось лишь до секса, потом до унисекса, а затем и вовсе выродилось неизвестно во что... С этого начинались падения целых цивилизаций…
  - Но боюсь, что подобная точка зрения, будь она высказана сейчас кем-нибудь публично, в большей части Старого света была бы признана неполиткорректной. А в соцсетях, в медиапространстве на её автора могли бы начать целую травлю защитники всяческих меньшинств. Стали бы давить, добиваться «толерантности», заставляли бы отречься от своей позиции, причем, сами были бы совсем не толерантными и нетерпимыми к оппонентам и могли бы начать применять чуть ли не тоталитарные методы, будь их воля. А пока клеймить, вешать ярлыки, преследовать, не давать возможности спокойно работать и нести своё знание людям – это для них вполне приемлемо.
   Но хорошо, что нам не нужно медиапространство и специальный доступ к умам и сердцам людей. А простым смертным с традиционными взглядами трудно пробиться сейчас к публике. Я тут промотал кое-что, пока мы здесь сидели, то, что они считают своими достижениями последних лет: конкурсы всякие, премии, награды. Это, мол, должно показывать ориентиры, вести человечество вперёд. Везде какая-то чернуха, психопаты, умалишенные, нетрадиционно ориентированные цветные наркоманы и прочие отклонения. У них что, нормальные темы, мысли, истории, герои закончились? Они словно смакуют деградацию своей жизни по всем направлениям и приглашают свой конец. Это даже не пир во время чумы, это просто банально и некрасиво. А ведь должны же куда-то вести людей, просвещать, показывать прекрасное, цели…
  - Да успокойся ты. Во-первых, современные фестивали, конкурсы не ставят этих высоких задач. Это всё деньги, слава, конъюнктура, политика, тренды, продажи. Им наша с тобой поддержка уж точно не нужна. Они сами пробьются, у них промоушн, технологии, пиар. Пользуются тем, что люди разучились думать, видеть, слышать, что у них нет своего мнения и некому сказать, что король-то - голый…
   Ты понимаешь, кто сам готов быть обманут, зачем ему знать какие-то там цели, зачем просвещение, правда… Но это лишь поверхность, мишура, конфетти. Хорошо, что ты не успел увидеть, что происходит сейчас в политике. Я, заглянув чуток, ужаснулся. Вся ложь вышла на поверхность. Если раньше лгали, ужасно лгали, но пытались это хоть как-то скрывать, то сейчас ложь обнажила себя и прямо вываливается на головы несчастных людей. Вся эта грязь всплывает на поверхность, выявляет себя и отравляет собой всё пространство.
  - Это, наверное, очень плохо. Особенно для нормальных людей, которые не принимают ложь, обман, невежество и страдают от этого. И как быть, что делать, как им помочь?
  -  Это ни хорошо и ни плохо, это так есть. И это не просто так происходит, что тёмные силы настолько активизировались сейчас. Под этой пеной, где-то в глубине, вызревает нечто совершенно новое. Пока оно хрупкое, но когда придёт пора, оно выйдет из тени, и всё изменится.
   Но до этого всё нечистое и нездоровое должно выявить и обнажить себя, поэтому такая вакханалия творится этими силами. Им кажется, что они в фаворе, что они правят бал, что всё на их стороне, но это - начало их конца. Те, кто на «тёмной стороне», настолько опьянены сейчас своими успехами и успехами своих «подопечных», что не видят, как сами создают условия для своей гибели. Они думают, что все их деяния сойдут безнаказанно. Но нет, такого не бывает. Хотя на самом деле нет и никакого наказания, как такового. Просто каждое действие, поступок имеют последствия. И тёмные силы сами создают условия своей нежизнеспособности, сами генерируют яды, которые их же отравят и разрушат.
   Но пока, да, «нормальные люди», как ты их назвал, часто чувствуют, что у них нет опоры, поддержки в этом мире. Видят, что везде обостряется кризис: политика, финансы, экология, религии, образование, культура – всё заражается, отравляется, везде присутствуют признаки деградации. Все усилия и стремления изменить это ни к чему не приводят. Не на что положиться, не на что надеяться. Даже сама вера во что-то чистое, светлое, настоящее и та выбивается из-под ног этим оголтелым невежеством. Но это не тупик. Даже когда людей полностью охватывает отчаяние, у них всё равно есть ещё куда обратиться: им нужно обратиться к душе. И тогда рождается искренняя молитва, зов. А это не может быть безответным. На этот зов и молитву обязательно будет отклик и поддержка.
  - Такая молитва - безусловно - сила. Но люди гораздо чаще её в какую-то меркантильность обращают, молятся, чтобы на работе всё было хорошо, чтобы их команда по бейсболу выиграла, чтобы на распродаже им достался любимый гаджет…
  - Этого много, соглашусь. Но даже когда они молятся из эгоистических мотивов - здоровье, богатство, выигрыш в лотерею, машина, работа - их души тоже взывают к Создателю. Порой, когда затихает этот внешний хор попрошаек, голос души становится достаточно слышимым. И на её мольбу человек получает именно то, что ему нужно, жизненно необходимое на самом деле.  Пусть лучше придут и помолятся. А там – разберёмся.
   Понимаешь, люди зачастую не видят целого, не видят знаков, намеков, которые им даются на пути, не осознают цели жизни, действуют вслепую. Их поглощают заботы, рутина, материальные привязанности. Это их условия игры, условия их земного воплощения, чтобы в конце этой игры иметь возможность из полного неведения вдруг открыть чистый Свет и вернуться домой. Радость нового, открытие неизвестного, невозможного и восторг прозрения.
   Мы ведь не можем себе позволить такие безумства и сумасбродства, как они, так как знаем, к чему это приведет… скорее всего. Вот и находимся почти в одной поре, без особых падений и роста. А они, по наивности, не знают и делают свои ошибки, а потом страдают, сбиваются с пути, деградируют. Но иногда… происходит нечто непонятное: как-то так случается, что в результате этих «глупостей» им удаётся предугадать совершенно новое и невообразимое и совершить колоссальный рывок в развитии, эволюции. Знание Истины лишь Ему подвластно, и неисповедимы Его пути.  Чудо возможно, и люди – доказательство этого чуда.
  - Да, чудесные взлёты, прогресс случаются, но это редко. Из тысяч людей единицы идут по пути развития, а из тысяч идущих единицы доходят. Но чудо возможно, соглашусь. И многие из нашего мира в поисках этого чуда пытались материально воплотиться, полагая, что справятся, но неведение их поглощало, и весь накопленный ранее опыт растворялся в небытии.
  - Это из гордыни и алчности, поэтому и результат такой. Сила иллюзии, покрывающая материальный мир, очень сильна. Это нам отсюда, со стороны, кажется всё ясно и просто, а там, в материальном мире, всё совсем по-другому. Без особой защиты и по собственной воле опасно туда попадать. Когда кого-то посылают в этот мир, то дают сопровождение. Точнее, даётся возможность слышать, чувствовать тонкую связь через внутренний голос, совесть, интуицию, молитву. Но материальное сильно засасывает. Есть методы, дисциплина, навигация, чтобы не потеряться. И если тебе повезло, и ты нашел свой путь – береги, держи, борись. Тогда всё будет хорошо.
  - Вот Вы говорите, что когда ни на что в этом мире человек не может опереться, ничто не может его поддержать, ответить на сущностные вопросы, когда появляется тоска, одиночество, тогда остается лишь взмолиться, и на искренний зов или крик приходит ответ. Да, это так. Когда человек начинает задыхаться и от всего сердца взывает, мы обязаны появиться и дать глоток воздуха, показать направление, вдохновить, вдохнуть жизненные силы. А для этого человеку надо стать открытым, беззащитным, сдаться. Но Вы сами сказали, что тёмные силы активизировались. И если он будет беззащитен, то не захватят ли эти силы его полностью? Не отберут ли самое последнее, да и то, что мы даём ему, не используют ли в своих целях?
  - Нет, есть границы и договорённости. Когда человек искренне сдаётся и взывает к Создателю, тёмные силы не могут его трогать. Но всё-таки, если кто посягнет на малых сих, то поверь, самая серьезная кара их постигнет. Тогда очень скоро пришлют сюда из другого департамента. Это мы с тобой больше по связям… А там - другое дело, разбирательства очень серьёзные и короткие. Поэтому, как правило, эту границу они не переходят.
   Но вот обмануть, сбить с толку, соблазнить - это в их компетенции. Если человек готов быть тупым и наивным, готов, чтобы его облапошили, чтобы опять его развели, как дитя, то это его право. Хочет побыстрей или на халяву урвать что-то? Хочет полегче проскочить в жизни, поменьше затратиться, получить сомнительную помощь «со стороны», это - пожалуйста. Не хочет проживать какие-то жизненные опыты, моменты – тоже его выбор.
   Он же не понимает, что лишает себя тем самым возможности роста, эволюции, того, зачем он сюда, в этот мир, собственно и пришел. И в результате всё, что дано свыше, растрачивает впустую, всю драгоценность на мелочь разменивает. А потом побирается остаток дней… Грустно… Поэтому так самозабвенно маэстро сегодня и говорил, и взывал, и кричал. А у некоторых людей была привычная поверхностная реакция, им это наскучило через три-четыре фразы: «что за чушь, что за нуднятина, опять одно и то же, банальная болтовня, ничего интересного, к чему эти морали…».
   Они действительно не понимают, насколько это важно, насколько сильно, и насколько это по-настоящему работает, это – чудо. Слышат слова, но нет отклика, вот им и скучно «одно и то же» слушать. Не работает в них, не включается.  И как с ними быть? Они на самом деле не чувствуют, что за этими словами стоит правда. Они даже не понимают, что это не для головы им говорится, не для информации, а для сердца. А если головой воспринимать, то, конечно, такая реакция будет… А как сейчас мимо головы проскочить? Они все умные, начитанные, всё знают. У них там железобетонные блоки в голове, мельницы, жернова, перемалывающие суть в труху логики…
   Но всё же иногда через эти жернова кое-что просачивается, совсем маленькая капелька, и происходит чудо. В эти секунды они могут делать что-то нерасчетливое, простое, лёгкое, чистое, как светлая улыбка или тёплый взгляд, или солнечный зайчик. Да, иногда случается... Вот сейчас же услышали, настроились, открылись, это же так здорово. И по глазам было видно, что дошло, тронуло...
   А завтра опять… как дети несмышлёные, чуть не уследишь за ними, и снова пальцы в розетку суют. Да почему завтра, вот уже прямо сейчас. Ну что Вы делаете? Надо же с душой, с присутствием, искренне! Загляните внутрь! Это же так просто… заглянуть внутрь себя, верить, звать, не терять связь.
 - Это Вы мне?
 - Ну если хочешь, то и тебе тоже.
 - А, это Вы кому-то из зала говорите?
 - Можно и так сказать. Во всяком случае, те, кому это предназначено, сейчас могут это чувствовать...
   Да, сейчас, прямо сейчас, не потом, не завтра!  Ну, попробуй… Что тебя, как маленького, уговаривать приходится. Да тебя же, тебя… что ты по сторонам смотришь, нет никого рядом… Это же так здорово... Только попробуй… Не в голове. Это глубже, не умничай. Да просто улыбнись самому себе и побудь с этим пару секунд… Улыбнулся? ... Если не хочешь, это твои проблемы… А ты попробуй… Вот и молодец… Чувствуешь что-то внутри? … Тихо, тихо… подожди… не беги… ничего не надо говорить… Забудь всё на несколько секунд … Побудь только с этим… ты сам знаешь, о чём я… Пусть ничего не будет в голове ещё несколько секунд… Только эта твоя улыбка самому себе… Нет ничего важней сейчас, чем она, ничего прекрасней, чем она, ничего целительней, чем она. Она и есть ты. Будь ей… свети ей… сияй через неё… береги её…
    Господи, да будет воля Твоя… да будет сила Твоя, да будет слава Твоя… Слава Тебе, Господи, Слава!
   Состояние покоя и тишины, посетившее Мишеля несколько минут назад, постепенно сменилось глубокой вовлеченностью в происходящее на сцене. 
   Он внимательно вслушивался, всматривался, пытался хоть чуть-чуть вникнуть в ту магию, которой маэстро управлял оркестром. В голове Мишеля не укладывалось, как дирижер может так растворяться в своей работе и быть практически вездесущим. Он взаимодействовал с каждым музыкантом, показывал, кому и когда вступать, кому играть громче, тише, медленнее, спокойнее, живее... Маэстро объяснял, что должна выражать та или иная фраза, что в эту фразу должен вносить каждый инструмент; как должны соотноситься скрипки с виолончелями или контрабасы с альтами, и как все вместе - друг с другом, а затем ещё и с солистом. Он знал, как подстроить тот или иной тон, звук, инструмент, группу инструментов, чтобы в звучании была правда, может, даже высшая правда. И когда всё удавалось, это было чудо.
   «Пусть я ничего не понимаю в музыке, - думал про себя Мишель, - и так может любой профессиональный музыкант, не знаю. Но как возможно такое тонкое взаимоотношение с оркестрантами?»   
    Дирижер постоянно что-то им показывал, подсказывал, напоминал, подбадривал, чувствовал их, общался с каждым то жестами, то глазами, то телепатически. Когда нужно, зажигал или успокаивал, вводил в состояние отстранённости или, напротив, настолько возбуждал, что у человека даже температура подскакивала чуть ли не до сорока градусов, и музыкант в этом «угаре» извлекал из себя что-то невообразимое. Маэстро так был погружён в происходящее, словно глубоко внутри слышал не просто музыку, что записывают нотами, а музыку человеческих дыханий, биений сердец, мгновений жизни, глубинных смыслов.
    Когда начинал звучать рояль, дирижёр внимательно прислушивался к солисту и делал его своим соучастником, равноправным партнёром, позволяя полноценно проявить себя.
   Игра пианиста завораживала. Он был абсолютным хозяином инструмента. Он мог сделать всё, что просил от него маэстро, и намного больше. Самое сложное и невообразимое пианист играл, даже не напрягаясь. Его руки могли выразить любое веление своего хозяина. И это касалось не только технической стороны, про технику вообще не было никакого разговора, это касалось любой эмоции, мысли, душевного порыва…
   Мишель смотрел на руки музыканта так, как будто они сами были произведением искусства или неким артефактом иных цивилизаций, позволяющим его хозяину иметь тайные сверхвозможности.
   Руки профессора совсем не были изящными или красивыми в обычном понимании. Они скорее напоминали узловатый корень имбиря и принимали странные замысловатые формы, чтобы нужным образом прикоснуться к клавишам. Они могли казаться похожими на цепкие, беспощадные лапы орла. Вот один крючковатый палец вцепился в ветку сухого дерева, на котором он сидит; другой палец мёртвой хваткой держит тушку только что убитого зайца; третий - отдельно от этих двух - ещё ищет свою цель, постукивая острым когтем по сучку. Они могли походить на большие руки пекаря, месившего тесто для хлебов, что подавались к столу знатного вельможи; на сильные руки гончара, с которых стекала глина и вода, и которые рождали прекрасный сосуд, что будет хранить чудесное вино, сделанное ещё при каком-то римском императоре. Сосуд, что найдут целым и невредимым среди старых черепков и осколков через сотни лет на дне Эгейского моря в трюме затонувшего галеона. Или те самые руки великого ваятеля, что в бесформенной глыбе каррарского мрамора различили и извлекли на свет из вечного заточения прекрасного Давида.
    Итак, всё было готово. Маэстро взглянул на солиста, тот с едва уловимой улыбкой кивнул в ответ, оркестр вдохнул, и музыка проявилась.
   Мишель почувствовал, что с самыми первыми тактами Баховского концерта мир словно прояснился и просиял. Снялась пелена неведения и беспокойства. Такой кристальной чистоты свет и радость пролились в земную атмосферу, что это было невыразимо и почти невыносимо. Лишь созерцание, растворение, преклонение. Всё преображалось, тянулось вверх. Спины музыкантов распрямились и устремились ввысь, как молодые упругие стебли, покачиваясь из стороны в сторону в такт льющейся мелодии. Иногда музыкальный порыв разметал их по разным направлениям, словно ворвавшийся ветер перед грозой разгоняет волны колосьев пшеницы в поле. Какое-то неземное ликование поднималось изнутри и звучало вокруг.
   Мишель ощущал, будто сама душа пробудилась и славила этот миг, чувствуя отклик и сияние повсюду. Каждая нотка, каждое украшение, каждая пауза - всё выражало праздник, неземной праздник мира и гармонии. В музыке слышался восторг и преклонение перед этим неизъяснимым чудом бытия. Мишель осознавал, что воспринимает звуки не головой, не ушами, не мозгом, а своим сердцем. А оно сливалось, предугадывало, с жаждой впитывало каждый звук, словно это был источник родниковой воды в пустыне, источник жизни, чистоты, свободы, бесконечности. Мишелю не верилось, что с ним такое происходит, что это вообще может происходить. Но это было реально, это было необычно, это было прекрасно.
   Он чувствовал ту неописуемую радость, что пронизывала музыку, которая всё лилась и лилась. Он ощущал, как изнутри навстречу ей откликалась точно такая же радость, словно она долгие годы ждала и верила, и, наконец, дождалась… Её ликованию не было предела. Сердце выскакивало из груди от счастья…
   Первая часть закончилась. Маэстро перевернул страницу, переглянулся с музыкантами, и зазвучало адажио. С самыми первыми его звуками Мишелю словно что-то сдавило горло. Рояль запел пронзительно тихо и доверительно. Но Мишель чувствовал не просто звук инструмента, это была глубочайшая молитва, тончайший голос души.
   Сначала у него немного начали трястись губы, затем всё больше и больше. Лицо, которое он так долго пытался как-то контролировать, чтобы не показать нахлынувших эмоций, не удержалось и растеклось в странном выражении. Мишель не мог понять, вместить: что это, как это... Он не мог ни о чём думать, а только качал головой из стороны в сторону. К горлу подкатывали комок за комком, которые он с трудом сглатывал. Слёзы текли ручьём. Это было томительно, мучительно и прекрасно. А когда начальная тема этой части концерта с арпеджио левой руки снова вернулась к солирующему инструменту, стало уже совсем невыносимо, и Мишель зарыдал, не стесняясь уже ничего. Как он раньше жил и не чувствовал такой красоты? Как люди могут без этого жить? Господи, прости… Такая глубина, такая сила, такая неизъяснимая красота.
   Перед глазами Мишеля промелькнула вся его жизнь, всё, что он делал, переживал, что его волновало. Так это показалось мелко, эгоистично, примитивно… Вся его журналистика, беллетристика - пустые слова, за которыми ничего не стоит, лишь эквилибристика, жонглирование смыслами, понятиями. Сиюминутно, конъюнктурно, модно и только-то. Но за этим нет ничего глубокого, настоящего. Но нет, нет - в этом не было самоуничижения: какой я несчастный, ничего не получается – нет; просто вскрылись новые необъятные горизонты, появилась новая перспектива, высота…  Теперь было с чем сравнить. Как это глубоко и сильно…
   Да, прав был маэстро, такая музыка не могла писаться для чьих-то оценок, критики или чтобы понравиться. Отсутствие корысти, эгоизма, сиюминутности, только молитва, искренняя молитва. «Только тебя, Господи, жаждет сердце моё», «Только ты утолишь жажду моего сердца, Господи», «Как жаждет тебя моё сердце, Господи», - пыталось что-то в голове Мишеля воспроизвести слова посвящения Баха этой части концерта, которое приводил ему дирижер чуть раньше. Но трудно было выбрать из них, все они несли какую-то свою тонкость, свою грань. И каждое по-своему усиливало эффект от музыки, рождая где-то в глубине ещё и «Слава тебе, Боже! Слава!». А слёзы всё не прекращались.
   Третья часть сменила вторую. Единство, всеобщее единство, восторг, сияние. Голова Мишеля уже отказывалась что-то понимать. Лицо его было натянуто нахлынувшими ощущениями, ноздри раздувались, это натяжение и расширение дошли внутри до переносицы. Верхнее небо как бы поднялось, и этот купол словно создал новое пространство между мозгом и вершиной черепа, куда переместился его центр наблюдения за происходящим. Внутренний взгляд Мишеля шел как будто откуда-то сверху, даже создавалось странное ощущение, что он сам становился всё выше и выше ростом и заполнял собой всё больше и больше пространства в зале. И везде была музыка. Её вселенский восторг заражал всё вокруг. Это длилось и длилось.    
    Мишель даже не заметил, как финал третьей части подытожил, собрал всё это чудо в единое целое, не расплескав ни одной капли настоящего живительного нектара, и поставил последний жизнеутверждающий аккорд…  Маэстро остановился… Возникла естественная пауза и ощущение снизошедшей тишины...
   Бывает, наступает такая сладкая, но хрупкая тишина, и начинаешь бояться, чтобы кто-то её не потревожил, не прервал, не спугнул какими-то звуками или действиями. Но это была другая тишина, изначальная тишина, такая тишина, которую ничем не заглушить. Её нельзя достичь, так она велика и всеобъятна. Она может снизойти, поглотить, дать возможность коснуться её, окунуться. И если это произошло, то ничто её не спугнет, не потревожит, она сама уйдет, когда захочет. Она длилась и длилась… и длилась.
   Музыканты аплодировали солисту и дирижеру, стучали смычками, те тоже всех благодарили. Люди начали вставать со своих мест, собираться на очередной перерыв, а Мишель продолжал слышать свою тишину, улыбаться и немного отстраненно созерцать происходящее. Он словно ничего не слышал: ни топота ног спешащих к выходу оркестрантов, ни чьих-то разговоров совсем рядом с ним, ни того, как работники сцены перестраивали ряды стульев, а потом снова толкали рояль, как огромный корабль, в обратном направлении, закрывали у него крышки, фиксировали ножки, накрывали тканью.