ПОВЕСТЬ "ПОНГИДЫ" Человекообразные. Первая часть. ИЗ КНИГИ "СТЕРВА - ЗВЕЗДА АФГАНА"
-1-
- Тама-ара-а, Т-о-ом! Никак, Создатель чешет! Слышишь? - Сергевна, высунувшись по грудь из окна первого этажа и задрав голову кверху, обращалась к открытому окну прямо над собой.
- К-ак не слыхать.
Из-за бугра показалась голова мужчины.
- А без меня, а без меня и со-олнце б утром не вставало… - прогорланила голова, поперхнулась, смолкла и исчезла из вида.
- Свалился, - определила Тамара, с интересом ожидая возвращения мужа в обозримое пространство.
- И солнце б у-утром не встава-а-ало, когда бы не было меня!
Не заставивший себя долго ждать маленький, щуплый мужичок, как ни в чём не бывало, выкарабкался на тротуар, заканчивавшийся прямо перед большим двухэтажным домом.
- О, - хихикнула Сергевна, - иди, встречай. Чудотворец, собственной персоной.
Мужичок поднял дёргающуюся от горлания песни голову и увидел в окнах своей и квартиры этажом ниже жену и соседку, внимательно отслеживающих его телодвижения. Лебединая песня оборвалась, колом застряв в глотке.
- Дорогие дамы, а накренить дом на эту сторону не боитесь? - съязвил сделавший попытку шаркнуть ногой мужичок. - Ить, э-э-э… Боливар не выдержит двоих, - закончил он свою трудновыговариваемую речь почти шёпотом, в тайной надежде, что те всё же не расслышат им изречённое.
«Чудотворец» ошибся. Обе отличались отменным слухом.
- Ну, творец, погоди. Сейчас основательный крен получит твой ковчег. Спускаюсь, помогу расчудеситься. Где фуражка, гад?
Внушительные телеса исчезли, причём из проёмов обоих окон одновременно.
Уже подошедший к курятнику Сергевны Жорик вздрогнул от терзающих душу предчувствий:
- Кокель-мокель, неужели опять? - пошатнувшись в горестном выдохе, пробормотал он.
Не найдя под руками ничего более подходящего для упора, левой рукой Жорик ухватился за один из шестов ограждения курятника соседки. Правой он напрасно старался обнаружить на своей голове фуражку, только вчера приобретённую по случаю их отъезда в гости к детям. Фуражки не было.
- Да надирает их совсем, - обомлел «создатель». - Куда они, в самом-то деле, в который раз исчезают?
Он перевёл взгляд на дом и внутренне ахнул. Две огромные «акулы» уже стояли по обе стороны подъездных дверей и громко дышали. Дыхание самого регулировщика солнечного движения на некоторое время пропало вовсе.
Рука у жены была как кувалда: ж-жах - и сутки на массаже.
- Господи-и, - тоскливо заныло нутро, - да кто же их такими сотворил-то! Это ж Мохаммед Али от страха без боя бы замертво… Привыкла там, - всегда заканчивал он одним и тем же свои потайные мысли, - сравнила их и меня.
Куры, не будучи дурами, сгрудившись перед углом, за сеткой которого снаружи маячила фигурка соседа, взгромоздились друг на друга в два ряда и, не издавая ни звука (не впервой же), ожидали момента развязки событий. Глава гарема, петух Колька, растопырив во все стороны своё павлинье оперенье и выпятив клюв, гордо прохаживался за их спинами, как и полагается каждому хозяину гарема.
«Кур-то полно, - как бы анализировал предводитель клана, - а нас, красавцев - по пальцам перечесть. Золотой запас. Красная книга».
Акулы шагнули к курятнику.
- Задраить люки! - Жорик отчаянно зашатался. Шест, не выдержав качки, рухнул, погребя непризнанного «творца» под собой и сеткой. Остальные три шеста, увлекая всё навешанное на них проволочное заграждение, немедленно последовали за первым.
В отличие от кур, «создатель» трепыхался под навалившимися на него шестами и забором молча.
Рёв смертельно раненого медведя ничтожен по сравнению со звуком, изданным хозяйкой курятника, только неделю назад восстановившей этот кордон в очередной раз.
- Не успела! - Сергевна, спотыкаясь, неслась к своим любимицам. - Знала же, и опять не успела. Б-блин, убью сейчас эту тараньку сушёную!
Но Тамара, обогнав соседку и приподняв шест с болтающейся на нём сеткой, уже втиснулась задом под рухнувшее сооружение, и, придерживая руками рваные края проволоки, хребтом подпёрла нехилый вес брусков и стальной путаницы. Опершись на одну ногу, второй супруга старалась выковырять из-под завала своё недоразумение, на шестьдесят пять килограммов живого веса, до прибытия Сергевны.
- Ага, - в предвкушении гораздо более серьёзных испытаний, заорал упиравшийся от освобождения узник, - ага, пастушина обезьянья, привыкла безмозговыми управлять. Так и со мной?!
- Именно. А если и есть различия, то все не в твою пользу.
До глубины чувств раненый оскорблением, Жорик хотел было, дабы сохранить последние брызги собственного достоинства, уцепившись за ногу жены и опираясь на неё, гордо обрести свободу. Но именно в этот момент, натренированным пинком бывшей всесоюзно знаменитой баскетболистки соседки Аньки, был выброшен из-под своего временного убежища наружу.
Ослеплённые свободой куры, опережая вылетающего соседа, протискивались между его ног, раздирая когтями лап все открытые части тела «чудотворца». Оглушительно кудахча, они рванулись мимо хозяйки и Тамары во все стороны света.
Появление жившего по соседству двенадцатилетнего племянника Сергевны Витька никого не удивило.
- А я вижу, Создатель к дому зарулил. Ну, думаю, пора. Сейчас куры побегут.
Двум клушкам не повезло. Они были завалены и затоптаны почти насмерть. И, под горестные вопли Сергеевны, извлечены наружу сразу же следом за «создателем».
Племяш уже загонял тёткино пернатое хозяйство в сарай, а Сергевна, между причитаниями, всё охаживала теми двумя приваленными несушками своего заполошно прятавшегося за спину жены соседа.
- Ладно тебе, Ань. За кур я заплачу. Не дай им помереть-то. Прирежь уж. Давай ощиплем, да и как раз завтра нам в дорогу. Есть-то всё равно что-то надо, не ближний свет.
- Да понимаю я, Том. Просто злость берёт, ведь в четвёртый раз! Это ж какие нервы нужно иметь?
Растрёпанный, бледный, чуть живой «создатель» еле держался на ногах.
- Строить надо, как полагается. Вот у нас бы на пароходе…
- Том, или он захлопнет рот, или плохо будет.
По лицу Тамары скользнула тень. Зажалела:
- Слышь-ка, бледнолицый, пойди сядь на скамейку, пока мы загон восстановим. Приди в чувство.
- Ещё бы… При виде тебя гориллы бледнели и с насестов опадали, как галки с проводов. А если б они и Аньку увидали? Полундра массовая! - еле внятно парировал тот, отойдя на безопасное от жёниной жахалки расстояние.
- Догнать тебя, что ль?
Понятное дело, каждому мужику хотелось бы иметь глухую жену. Георгию Иванычу не повезло. А с соседкой, так и вовсе. Мало того, что слух, как у кита, так ещё и обувь размером с его руку от локтя и почти до ногтей, не говоря уже об остальном.
- Слушай, Том, а чего он тебя каждый раз, как нажрётся, пастушиной обезьяньей величает?
- Да не слушай ты его, Ань. На него в питомнике однажды обезьяна напала, мне отбивать пришлось. С тех пор и клинит.
- Ах ты, Боже ж ты мой, это вместо благодарности-то?! Я так и думала: его не только шторм повредил.
- Получается, что так, Анют…
Умилённый взгляд сидящего посередине скамьи со сложенными руками на животе взъерошенного маленького человека мог бы сразить многих, но только не этих двух.
- Что-то примолк твой балагур.
- По калгану, видно, здорово шестом получил, вот и примолк.
- Скорее всего. Как бы снова не сотрясение.
- Тьфу, тьфу. Не приведи Господь. Завтра тяжёлый день.
Сергеевна обрабатывала кур. Тамара Александровна с Витьком уже почти завершали восстановление оградительного барьера для прогулок пернатых вокруг курятника. Мужики для подмоги не требовались - кувалдой, как обычно, орудовала Тамара.
Наконец, Анютин племяш, забрав ощипанных кур, вошёл в подъезд, а усталые женщины грузно опустились на скамью по обе стороны от скукоженного виновника происшествия.
Картина была бы сказочной и, если б середина не подвела, так и называлась бы: «Три богатыря». Но малюсенький, худюсенький мужичок между двух громадных фигур спутал все карты, разрушив величие исторического полотна.
Богатырские бабы переглянулись друг с другом и вдруг расхохотались. Изорванный мужичок подпрыгнул от неожиданности и… захохотал вместе с ними.
______
- Я тебе что говорила? - Тамара прямо в коридоре квартиры дёрнула мужа за разодранный в происшествии ворот пиджака. - Забыл? Ещё раз вякнешь про обезьян, будешь доживать свой век у родственников в Сибири, а не на побережье Чёрного моря. Понятно?
- Томунь. Животных жалко, этих… понгидов, - трезвеющий муж погладил жену по крутому боку. - И беску я опять посеял.
- А кур и нас с Анютой, значит, не жалко?
Бунтарь склонил голову на приходившуюся ему как раз до макушки грудь жены:
- Прости дурака, мать.
«Мать», поцеловав грешного дитятю в маковку и пригладив ему вихры, кивком указала на кухню:
- Марш борщ есть.
Разогревая еду, Тамара ворчала:
- Знаешь же, нам утром выезжать, и что творишь? Голова - дыра вселенская, да и та - не на шее, а «за», для общей наглядности. Успокоился бы уж. Нет же. Если не мытьём, так катаньем возьмёт. Я уже сама и машину упаковала, и маринады загрузила. Подарки, одежду - всё. А его нет и нет. Ведь по горам ехать. Горы - не ГАИ, взяток не берут. А я не водитель, иначе ввек бы тебе руль не доверила. Как собака без нюха: только брехать да хвостом махать, опасности не чуешь.
- А мне всё равно обидно, - бывший моряк облокотился на стол. - Я вот тебя всю молодость, можно сказать, иска-ал, иска-а-ал. Море бросил. Для меня ведь любая качка - тьфу, сама знаешь. Таких, как я… ты ж понимаешь - иголка в сене, - Жорик, сделав вид, что сплюнул, горделиво тряхнул головой. - Нашёл. И на всю жизнь - одна-разодна. А ты вечно меня, как бандита какого, то Жорка, то пентюх, то создатель. Унижаешь, мать. А я, пардон, не халам-балам, а Егор Иваныч. Или, на худой конец, Георгий.
- Е-щё бы, балабол! Как прекратишь по пьяни «А без меня» горланить, так тебя и «создателем» величать перестанут. Нашёл он меня. Не иголка ты в стоге сена, а блоха в перине. Вопрос кто кого отыскал? Спишь, и то на мне. Ясно дело: и мягко, и теплее.
- Да ты же с первого раза меня чуть насмерть не придавила - насилу жив остался. Сначала, так сказать, в целях самосохранения. Ну, и удобно. Привык… потом.
- Угу. Только если б я тогда кое-кого не придавила, то его куда высвистело бы? Не догадываешься? Вытурила бы тебя на родимые просторы, как декабриста ссыльного, да одно место и дети удерживают уже двадцать семь лет.
«Создателя» от гордости за «одно место» и Никиту закачало на стуле.
- Да не вытурила бы. Знаю, любишь ты меня, Томунь. И потом, в Сибири люди ещё как живут - письма-то читаешь.
- Ешь, боцман, а то до утра не отойдёшь. Потом в ванну и в кровать, - прервала супруга его разглагольствования.
Жорик с ненавистью взял в руки ложку.
- Нет, чтобы чем-то порадовать мужа. Я, может, ночи жду…
- Тьфу, ты, Господи. Я тя порадую. Чтобы через пятнадцать минут спал, как под наркозом!
Через полчаса муж горячо обцеловывал могучие плечи супруги.
- Эх, Томка, вкуснее тебя нич-чё не вкушал, хоть переплавал уйму морей.
- Тебя тоже, чудик мой баламутный.
- И почему именно тебя в обезьянник определили? Непонятно.
- Потому что стремилась очень. С обезьянами-то силища нужна, мышцы, нервы железные. Чутьё немереное. Рост, опять же, не последнюю роль играет. А я тогда гири пудовые кидала, как мячики, сам видел.
Она легко ткнула мужа в лоб костяшками пальцев:
- И голова, которая понимает слово «секретно». А с твоим языком, свет Егор Иваныч, что до сумы, что до тюрьмы - одна верста. С годами, так и вовсе дуреешь не по дням, а по часам.
Заметив, что Жорик окончательно поник головой, зажалела:
- Не морочь себе голову, муженёк, не добавляй работу бедной головушке. Тюкнуло тогда тебя основательно… Заболеешь ещё.
- Опять издеваешься. Считаешь меня совсем идиотом? - нахохлился тот, - Я, конечно, не врач и не учёный, как ты. Но морские училища мы тоже кончали.
- И не считаю, и что кончали, знаю... Спи, благоверный. Ни свет ни заря вставать.
-2-
Промозглый рассвет встретил их расторопно шуршащий колёсами «жигулёнок» на горном склоне, по дороге на Новороссийск.
Однополоска, опушённая со стороны склона лесом, и роскошным разноцветным кустарником - по обе стороны дороги, успокаивала и затушёвывала чувство опасности.
Эта красота своим шиком вызвала в щупленьком водителе и монументальной пассажирке состояние тихого восторга и, как следствие, ностальгию по молодости.
«Эх, стареем», - думал он.
«Видим сердцем. А оно тащит, куда попало. То в прожитое, то в желаемое», - думала она.
На повороте между двумя холмами, как озорной мальчишка из-за угла, на минутку выскочил прибрежный кусочек моря. Окинул дорогу любопытным бирюзовым глазом и исчез за очередным поворотом. Прекрасный, равнодушный. Но ни один из двоих не откликнулся на призыв созерцания - каждый продолжал мыслить о своём. Фактически, об одном и том же.
Боцману «парохода», как называют моряки все судна, вспомнились голубые волны Босфора. В тот день они вынуждены были срочно покинуть пролив и выйти в Чёрное море навстречу надвигающемуся шторму. Предупреждение пришло как раз на последних часах оплаченной в Стамбуле швартовки. Вариант «пересидеть» шторм в проливе был неисполним. В таком случае Черноморскому Морскому Пароходству, согласно турецкому законодательству, следовало произвести трёхкратную оплату за стоянку сверх назначенного по договору времени. Пароходство такими средствами не располагало.
«Товарищ капитан, выруливай из рукава в срок. В море дует почти семь метров на секунду. Если вовремя снимешься, ожидаем, что болтанка до шести баллов начнётся часа через четыре после выхода на большую воду. Потреплет, конечно, так ведь на просторе. И не впервой. Держи хвост пистолетом, Василич!».
Капитан, слушая по связи голос своего начальника-однокурсника, опустил голову: он знал, что, во-первых, идёт не шестибалльный, а крутой штормяга. И, во-вторых, разговоры - пустое. Приказ есть приказ.
Через минуту, как извинение: «Вань, ну сам понимаешь, кучища денег в валюте. Кто даст? При всём желании помочь не могу. Давай, будем исполнять».
Сидящие рядом боцман и старпом ждали реакции капитана.
- Добавить нечего. Всё слышали. Исполняйте, братцы. Сами знаете, при всём желании, я - пас. Принимай дела, старпом. Оформляем журнал, связь держим непрерывно.
Боцман Егор Иванович Сибирцев хотел поддержать капитана, выдавить, мол: «Бог не выдаст, свинья не съест». Но не вышло, запершило в горле. Теплоход стар и без капремонта. У капитана морская болезнь. А значит…
______
Это и был тот шторм, при котором так неромантично произошла его встреча с будущей супругой.
Грамотный, смелый, не подверженный морской болезни, Сибирцев, в числе немногих способных противостоять качке, оказывался одним из главных действующих лиц в драке с любой морской непогодой.
Босфор был забит всевозможным морским транспортом: военные корабли, пароходы, баржи - еле продрались. Лоцман чуть не одурел от напряжения. «Свежак» на выходе из пролива сразу захватил теплоход, по струнке вытянув вымпелы. Он резво шалил волной, разбрасывая то там, то сям мелкие белые барашки. Значит, четыре балла уже имеем.
Над головами, развесив крылья, заходились в криках и слюне буревестники.
Стремительный восьми бальный шторм накрыл их через четыре часа после выхода в море.
И всё… Почти весь экипаж и плывущие из Турции пассажиры «залегли» бесповоротно. На старпома, боцмана, мичмана и около десяти способных передвигаться при такой качке матросов и офицеров навалился тяжкий труд с взятым за основу жёстким паролем: «стоять, как в последнем».
Остальному составу команды и пассажирам, сначала «зависшим» от тошноты на обоих бортах, а теперь перекочевавшим в каюты, было тоже не позавидовать. Кто не «висел», тот в каютах вповалку корёжился на полу. Устойчивые к качке, помогая «почившему» составу и свалившимся пассажирам, как муравьи, расползлись по утробе теплохода.
Гоняющийся над морским бедламом со скоростью восемнадцати - двадцати метров в секунду взбесившийся ветер ревел, как стоголосая Иерихонова труба. Он, с лёгкостью вошедшего в азарт игрока, срывал длинные космы пены с гребней волн и забрасывал ими всё видимое пространство. Волны были уже неразличимы - лишь огромные валы белого, роем клубившегося вокруг теплохода, перелетавшего с места на место свалявшегося пуха.
Чёрное море, могуче вздымаясь своими недрами, пыталось, сбросив с себя бурлящее белое покрывало, вырваться на свободу. Но освободиться из-под облепивших поверхность пузырящихся объятий ему недоставало сил.
На месте одного лопнувшего пузырька рождались тысячи, из тысяч - мириады. И их беспредельного напора, ярости и дерзости на усмирение старого бунтовщика хватало с лихвой.
Теплоход, имевший, несмотря на свой возраст, завидную остойчивость, каждый раз упрямо выпрямлялся после крена на любой из бортов. В задраенные иллюминаторы кают и ресторана с силой кувалды билась вода. Какой там просвет! Лишь холодящее душу ожидание, что следующий наскок насквозь протаранит толстенные стёкла «окуляров».
Расположившиеся в своих каютных каморках люди теряли сознание не только от неудержимой рвоты, боли, ушибов при ударах о предметы и стены, но и от удушливого страха надвигающегося конца.
Вот что происходит при крушении самолётов? Паника, ужас. Но длится это минуты, полчаса, и… страшный, но покой. А в море - нескончаемые часы, дни лихорадочной трёпки. И каждый ждёт уже любого избавления от сверхчеловеческого надрыва, лишь бы скорей. А оно всё никак - терзает и терзает.
Шли через шторм около восьми часов.
_______
Георгий пробирался по пассажирской палубе. Несмотря на маленький рост, физически он был очень силён. Но сейчас его, до предела измотанного грохочущим адом, с силой каменной глыбы вмиг прибило обвалившимся ворохом из воды и пены к доскам палубы. Роящиеся омерзительным месивом белые клубни залепляли глаза, уши и, укутав с головы до ног, как кокон шелкопряда, мотали боцмана по ней из стороны в сторону. Тело и голову почти беспрестанно било чем-то тяжёлым, словно кто-то изощрённо старался превратить плоть в отбивную котлету.
Сибирцев уже не ориентировался в пространстве, только почувствовал, как волна по ходу крена судна потащила его к борту. Боясь потерять сознание, боцман понял: если сейчас не зацепится за что-то - конец. Потому, противостоя натиску волн, он отчаянно хватался за всё, что попадалось под руку. Терял силы. Ещё немного - и его затянет в ненасытную глотку пучины.
Лицо матери всплыло в самый неподходящий момент... Конечно, чувствует. Микронами секунды мысли пролетели и исчезли. Подсознательно всё длилось, как целая жизнь. Фактически же меньше минуты. Поистине, мысль - быстрее всего на свете.
Уже гудел зов чёрной затягивающей бездны. Моряк сомкнул веки. Душа вмиг оглохла и… смирилась. Конец.
Но, упорно таращась к исходному положению, теплоход не дал волне перекинуть боцмана за борт и упрямо поволок его назад, к середине палубы. Вдруг что-то вцепилось в его ногу и потащило - туда, откуда несколько мгновений назад откатила водяная глыба. Цепкое, как гак, «что-то» переместилось и ухватилось за бушлат. Потянуло дальше, к перегородке.
Разом накрыла невообразимая боль. Странно, только мгновение тому назад ощущения боли не было. Открылись новые клапаны? Появился вкус к жизни? На какой-то момент он перестал реагировать на происходящее. Очнулся от того, что задыхается. Снова на него упало что-то неимоверно тяжёлое, придавило к полу. Боцман шевельнулся.
Бетонный матрац скатился и обрадованно заорал женским голосом: «Живой, жи-иво-ой!» Огромная фигура метнулась по лестнице наверх.
Хохот откатывающейся волны. Какая-то возня, бабьи вопли. Звук задраиваемой на задвижки палубной двери. Сил ни поднять голову, ни шелохнуться. Только гудящая голова, автоматически фиксируя звуки, различает моменты.
________
Жора посмотрел на жену. Та сидела с прикрытыми веками. Он знал: она не спит. Внутренне контролирует его действия. Сердце до потери пульса любило этого человека, перед которым он, недостойный, в неоплачиваемом долгу. Если честно, так ведь он никогда и не думал, что чего-то следует возвращать. Просто любил, да и жил. А если бы случилось, что нужно сдохнуть ради них с сыном, а уж тем более внука? Так без раздумий, за-ради Бога. Только вот она, красивая, умная, зачем она столько лет терпит его выкрутасы? Или, раз спасла, значит моё, хоть и дерьмо - своя ноша не тянет? Да нет, не всё так просто…
- Смотри на дорогу. Я не икона.
«Для кого как. Для меня…» - он не успел домыслить. Переведя взгляд на дорогу, содрогнулся. Как вовремя прервала она его вспоминки! Поворот.
- Очухался? Дорога терпеть не может тех, кто не в ладах с головой. Сбрось скорость.
«Пресвятой Нептун, она читает мои мысли?».
- Читаю-читаю. Ещё раз повернёшь ко мне голову, пеняй на себя…
«Давно бы так, - сознание к «творцу» вернулось в момент. - По-свойски заговорила - и результат налицо: ностальгия испарилась. Всё встало на свои места».
- Остановимся, мамуль? Отдохнём, чайку треснем.
- Тошнит?
- Да, ёкарные потроха, ты и впрямь провидица.
Засмеялись. Свернули к морю.
-3-
Низкая приливная волна тихо шуршала у ног, омывая пятки. Он спал, как у мамки за пазухой.
Тамара накрыла спину мужа большим лохматым полотенцем, подоткнув его под бок - от моря тянет. А у него и ребра после переломов, и ноги сырость не переносят. Засекла время: через час подъём, иначе до Сухумских краёв и к ночи не добраться.
Она сняла с себя кофту и укутала ею посиневшие от морской прохлады тщедушные ноги мужа. Под голову подложила пуховый платок, углом прикрыв от горного сквозняка вечно торчащие, как прутья, чёрно-серебристые вихры. Глянула на нелепую маленькую фигурку, похожую сейчас на фантастическую ведьму, вспомнилось: «думала мужшына, а энто чертовшына». Тихо рассмеялась.
Говорили, что он был совсем другим, до того. До сотрясения. В него как дьявол вселялся, когда ревели шторма. Каждый раз бился с ними насмерть, до победы. И кличка «Буревестник» сидела на нём, как беска, ровно влитая. Был и женихом завидным, с перспективами.
Но она знала своего Егора только новым, после... Несуразным, несобранным, потешным. А выпьет - так и вовсе караул. В общем, непригодным для моря.
Сначала он не находил себе места, его ещё сильно тянуло к лихим ветрам, палубе, штормовой качке – а ведь раньше, даже при зашкальных штормах, именно на него, как на чёткий барометр, полагался экипаж. Как-то не выдержал и решил с ветерком прокатиться по свежей волне на моторном катере до Ялты. После того месяц в больнице отвалялся. Открылись такие головные боли, что бывший боцман, сжимая зубы, выдавил два из них. Тогда он смирился, сник и стал спать на её груди. Признался однажды, что стук её сердца напоминает ему рынду.
- Ты ещё с церковным колоколом сравни.
- Нечего сравнивать - это одно и то же. Правда, есть ещё и историческое назначение - почётный телохранитель.
- Правда, што ль?
- А на меньшее я не согласен.
На сон ему оставалось тридцать минут. Тома привалилась к скале. Ей повезло: есть Гоша, сынок Никита, его жена Сонечка, внучок - Серенький бочок. И от этого внутри горит лампадка. Не сжигает, не тухнет - греет.
А вот Анне? Рост метр девяносто, куда от него деться - на четыре сантиметра выше её самой. Но ведь существует Сибирь, Прибалтика, в конце концов. Там мужики - ого-го! Можно им в лицо снизу вверх заглядывать.
Как-то вечером весной акация дурила голову, как скаженная. Они сели на лавку у подъезда. Анюта сорвала ароматную пушистую гроздь. Бросила себе на колени и так несмело, нежно прикрыла её своими большими, сильными ладонями. Будто огню на коленях загаснуть не даёт.
- Ань, я как-то зашла к тебе, а ты так резко фотографию под скатерть засунула. Это он?
- Кто, он?
- Костёр, которому ты, как шаман, поклоняешься.
- Знаешь Том, мы ведь неплохой парой казались. А по факту - видимость. Как ушли победы в спорте, загранпоездки, мани-мани, так всё и начало рассыпаться. Другие интересы, женщины. Не нужна. Поняла: нич-чё не получится. Гранями не совпали. Злость, ревность, в общем - банально. А тут новый человек. Ухаживает, любит. И ты полюбляешь его на месяц-два. Более того, умудряешься выйти за него замуж. А проспав с ним ночь, утром понимаешь, что не можешь жить без запаха тех подмышек, а с этими - ни за какие шиши больше. Чудно. Оказывается, когда обнимаешь - и под твоими пальцами его кожа, шея, плечи - ни мягкие, ни твёрдые - обыкновенные… но они - твои. А когда не твоё - маешься, насколько духу хватает. Наверное, именно так ему со мной и было. Маялся. Но из меркантильных соображений…
Потом всю жизнь одна. Так, иногда. Для тела. Встречаешь его, неразлюбимого, не вдруг, а как бы «вдруг», а он узнаёт тебя с четвёртого подхода. И стесняется приостановиться, поговорить. Обходит бочком, кривится в ухмылке. Как извиняется за прошлое...
Остаются сестра, Витёк, куры да вы с «Создателем». И тротуар этот с бугром. А за бугром - он: единственный, проклятый и бессмертный, как Кощей.
Вот вы: с виду, что бес с прялкой - цирк прямо. А гранями, видать, совпали.
- И не говори, Анют. Иногда думаю: доведу его своим гундением, уйдёт, и белый свет свернётся в трубочку. Имя-то у твоего Кощея есть?
- Николай.
- О-о-й, ум-о-ор-а-а. Слушай, Ань, так ты потому на протяжении всех этих лет каждого очередного петуха Колькой называешь?
- Естественно. Что о нём думаю, так прямо в бесстыжие зенки и ляпаю. Куда хочу, туда и посылаю.
Воспоминания оборвались - на ближайшем камне мелькнуло что-то узкое, длинное и яркое. Оказалось, красавица-ящерица. Видимо, запах еды привлёк. Вздохнула. Поднимать надо - время.
Над седой равниной моря ветер тучи собирает.
Между тучами и морем гордо реет Буревестник,
Чёрной молнии подобный.
Ветер воет! Гром грохочет!
Пусть сильнее грянет буря!
И скорей проснётся Гоша.
Муж, резко и судорожно натянув на лицо край пухового платка, всхлипнул. Тамара бессильно уронила по бокам поднятые к небу руки.
- Господи, не плачь, Егорушка. Я ж не хотела мучить тебя воспоминаниями…
- Всё отлично, мам. Лучше не бывает. Задвинь свою скалу вправо. Моря не видать.
- Ах, ты, хмырь лохматый. Скалу, говоришь?
Задержались ещё на час, если не больше. Окунулись в ласковые озорные волны, подзакусили курицей и помидорами.
- Он сказал: «Поехали», и взмахнул рукой. Серёжка заждался, мамуль. Двигаем.
Снова однополоска, снова высоко ощетинившиеся хвоей, как стрелами, сосны, пихты. Ниже - буковые и тёсовые рощи. Между ними ароматные заросли вечнозелёных лавровишен, рододендрона, падуба жёлтого.
Снуют вездесущие, величаво машущие крылышками яркоцветные бабочки и сильно смахивающие на неведомые многоугольные звёздочки из других миров - стрекозы.
- Подремли, мать, час-два. Не дрейфь. Я как молодой огурец.