7.
Краснодар.
Здесь настоящее лето. Жара, но пока щадящая, не обжигающая, именно раннего лета жара.
Из аэропорта он поехал на работу.
Слава богу, здесь всё было в порядке. Кравцов, написал заявление «по собственному желанию» и покинул железнодорожную контору. Этим известием он и встретил Доброва.
– А не разочаруешься, Серёжа?
– Думаю, нет. Если всё у нас будет, как и идёт: открыто, понятно, а главное прибыльно, что же мне разочаровываться.
– Ну и хорошо.
Разговор этот был уже в новом офисе. Олег рискнул более просторное местечко для работы снять. С людьми надо было где-то общаться, в том закутке, где он прежде работал, условия были куда хуже. Сергей, их новое помещение привёл в удобоваримое состояние.
– Надо бы ещё пару телефонных номеров заказать. Сможешь, Серёга?
– Почему бы и нет?
Сергей Доброву чем-то напоминал Парицкого. Такой же исполнительный и организованный мужик. Обстоятелен, последователен, Олег видел, если что Кравцову поручено, будет сделано и быстро и качественно. И он считал, с этим человеком ему повезло.
Обсудили текущие дела, и Олег поехал домой.
«Стройка века», потихоньку шевелилась. Мать, как бывалый прораб, в джинсах и заляпанной футболке и платком на голове, уперев в бёдра руки, ругала строителей за беспорядок на территории.
Те как могли, отбивались:
– Уберём мы, уберём!
Увидев Доброва, Валентина Ивановна запричитала.
– Олег, смотри, что они вытворяют. Только колодец новый поставили, насос новый, трубы… покрасили всё, а они видишь, закусочную на крышке устроили, вроде как сидеть им негде. Что же вы, одно делаете, другое портите. Нельзя так. Варвары!
Олег понял: перестройка дома в надёжных руках. Он улыбнулся, обнял мать и повёл в её временное обиталище. За ужином рассказал о поездке, о детишках и сватах.
– Олежек. Тебя из Харькова разыскивал какой-то Анатолий, просил перезвонить.
– Что-то срочное?
– Да нет, просто просил передать, что разыскивает Анатолий из Харькова.
Это был Парицкий, и он просто так, вряд ли беспокоил.
Надо звонить.
Анатолия Олег застал дома в десять вечера.
И действительно, проблема была.
– Платоныч, Татьяна с детьми в Германию вылетела.
– На отдых?
– Да, вылетела по визе. Накануне у меня с ней был разговор. Она уверена, что за ней следят и связано это с гибелью Тараса. Это её, повторяю, мнение. Боится за себя, а главное за детишек. Спрашиваю, а ты с милицией связалась? Говорит, а смысл, какой смысл? Не знаю, может после всех её переживаний, смерти Тараса и тестя, нервы шалят, может ей всё это привиделось? А позавчера сообщила, что улетает в отпуск. Я конечно не против, справимся и без неё, но история мутная какая-то. И ещё вот что. Татьяна сказала, что у неё есть в Германии друг, который может помочь с переездом в Европу. Не знаю, что уж за друг, когда он появился? А тебе она попросила передать, что сама сообщит о себе, после приезда в Германию. Вот такие дела.
– А дети, дети… Они же учатся?
– А что дети. Они с ней. Пока каникулы, что уж об учёбе говорить. В общем, Платоныч, жди звонка, она сама всё расскажет. Ну, а сам как? Как съездил к ребятам?
Олег рассказал о поездке на Урал, о тесте, о детях. Последний раз они общались перед уездом Доброва в Екатеринбург. За эту неделю Анатолий сумел кучу предложений по сотрудничеству подготовить. И эта информация была весьма важной. Друзья договорились через пару дней связаться и обсудить конкретные шаги по развитию взаимного бизнеса.
Наутро Олег собрал свою команду. Надо было определиться с графиком работы сельскохозяйственной техники в районах. Подготовить к отправке на Урал овощи и фрукты. Время самое то, не опоздать бы. Ну и конечно, Олег рассказал о предложения Харьковских товарищей. Дел было много.
И всё срочно и всё скорее.
Общаясь с мужиками, Добров понимал, перед ним действительно полноценная команда. Чуть меньше года работает его предприятие. Но уже есть на кого положиться: Серёга Кравцов, Петя Крамаренко люди на своём месте. Начальником транспортного отдела пришёл Стапан Гаджиев – ОМОНовский прапорщик, дальнобойщик с хорошим стажем и опытом дальних командировок. Специалист в сельскохозяйственной технике Виктор Голуб. А в офисе на телефонах, диспетчер, она же секретарь и лицо фирмы двадцатипятилетняя красотка Оля Маринина. Вот он костяк. И с этими людьми он готов был подписаться на любые дела.
После совещания народ разбежался.
Виктор Голуб в районы поехал. Сергей сел к факсу: на связи был Харьков. А Добров со Степаном выехали в Темрюк. Предварительная договорённость по «полосатой ягоде» – первым арбузам, уже была, предстояло ещё переговорить по вишне, алыче, может и овощам.
Через два дня Добров вылетел в Екатеринбург. Торговля за две с лишним тысячи километров от дома, дело хлопотное, надо было всё на месте изучить и подготовить. Кореш Чубатого Пеш, «зубом» клялся, что всё будет в порядке, но особого доверия бандюгам у Доброва не было. А потому, прилетев, он с помощью тестя ещё парочку запасных вариантов сбыта продукции подготовил.
Степа Гаджиев, с двоюродным братишкой, взяв двух бывших ОМОНовцев, плюс подменные водители, на двух фурах выехал на Урал. Около двух суток была колонна в пути. Собственно они и планировали добраться часов за тридцать пять-сорок. Реально потребовалось тридцать семь. Эти часы Добров был на иглах. Риск велик: ни тебе страховки, рейс через полстраны, а главное, для него такая поездка была первой. Что и говорить, риск велик.
Но всё обошлось малой кровью.
К вечеру, на пересечении улицы Щербакова и Самолётной Олег встретил транспорт. Гаджиев выпрыгнул из кабины, будто и не было позади тяжелого переезда. На лице сияла довольная улыбка и всё бы хорошо, но под левым глазом у Стёпы был приличный синяк.
– Степан, что бандитская пуля?
– Да, нет, на кулак нарвался.
Они рассмеялись. Уж позднее Гаджиев рассказал, в Зелёновке, что под Самарой, пытались машины завернуть какие-то «залётные». Пришлось отбиваться.
– Ты понимаешь, Платоныч, мент остановит, расскажу о службе, туда-сюда, арбузов парочку дам и всё – проезжай, а тут с обрезами налетели. Думал, капут, подстрелят, да вот братишки постояли за меня, отбились. Так-то дорога известна. Мы ведь без ночёвки, с подменой, где перекусить знаю. Так что всё в порядке. Давай командуй, где разгружаться.
На улице Юлиуса Фучика машины ждали.
Часа через четыре фуры были разгружены. Пеш всё сделал лихо, действительно, процесс был у него отлажен отменно. Разгружали в легковые автомобили, ГАЗончики, УАЗы и прочий транспорт. Здесь же в сумку сыпались денежные знаки. Добров заранее договорился с Пешем выручку получить в валюте. Так и было. А через день, фуры, доверху загруженные вагонкой, двинулись в обратный путь.
Олег, денёк побыв с родными, вылетел в Краснодар.
Дома его ждали новости.
Звонила Татьяна, мама с ней общалась
– Приятная дама. Вежливая, обходительная. Никак у тебя с ней роман, а Олежек?
– Нет, мама, это жена моего погибшего товарища, я тебе о нём рассказывал. И что она говорила?
– Перезвонит. А ещё говорит, на адрес предприятия для тебя вызов придёт для поездки в Берлин.
А это для чего? Отдыхать так уж он точно не намерен. Самый сезон пошёл, надо крутиться. Олег вздохнул, махнул рукой.
– Какой отдыхать, мама, выспаться бы нормально.
В офисе ждала новость: письмо от некой компании «Baumaschine» . Руководство компании выражало интерес к сотрудничеству с предприятием «ТехЛизинг Д», так называлась форма Олега Платоновича, и приглашало «…господина Доброва на переговоры»: адрес, фамилия переговорщика и телефоны.
Он сразу подумал: «Наверно на название кто-то клюнул».
Действительно, памятуя не убиенную логику торговцев девяностых – поразить клиента красивым, а лучше и непонятным именем, Добров так и назвал своё предприятие: громко и не совсем понятно. Но в названии была заложена и его мечта: организовать в перспективе инвестиционную работу по приобретению имущества и передаче его физическим и юридическим лицам на основе договора лизинга. Об этой мечте здесь, в Краснодаре он пока никому и не рассказывал. Всё одно народ не поймёт. А на вопрос Кравцова: «Что так сложно назвал?», просто отшутился.
– Вспомни капитана Врунгеля и его фразу: «Как яхту назовешь, так она и поплывёт». Вот и я хочу её правильно назвать, яхту нашу. А если кто не понимает, переживу.
Серёжка тогда обиделся, надулся. Но позднее нашел в каком-то справочнике материал о лизинге, почитал и одобрил.
– Правильное название, Платоныч!
Повертев в руках листок с информацией переданный факсимильной связью, Добров вызвал Маринину.
– Оля, посмотри, здесь телефоны есть, набери Берлин и меня соедини. Ты по-немецки разговариваешь?
– Со словарём, Олег Платонович.
– С каким словарём? С человеком надо поговорить по-немецки. Усекла?
Ольга рассмеялась.
– Ну, вы и шутник, Олег Платонович, я всё поняла. Посмотрим, может у них кто по-русски говорит. Сейчас я разберусь.
Оно и верно. Если немецкая фирма предлагает сотрудничество, значит, есть, кому по-русски говорить. Подождём.
Прояснилось всё довольно быстро. Действительно, на том конце провода у телефона, некий господин Хольцман, довольно прилично разговаривал на русском языке. Суть предложения немцев сводилась к сотрудничеству в области лизинговых поставок в Россию сельскохозяйственной техники из Германии.
Сказать, что Добров был удивлён этому предложению, это значит, ничего не сказать. Некогда, в конце восьмидесятых, на кафедре, в рамках исследовательской деятельности и работы по подготовке диссертации, ему предложили заняться теорией и практикой лизинга в новых экономических условиях. Тема, конечно, звучала красиво, но была неподъемной: материал отсутствовал. Ноль! Но тему пришлось взять: начальник кафедры убедил: «Олег Платонович, как экономист тебе скажу, лет через десяток о лизинге знать будет и старушка в деревне. Финансовая аренда, это хорошая перспектива». Старый опытный экономист, профессор, доктор наук, полковник знал, о чём говорил. Позднее и Добров увидел смысл в лизинге для развития экономики государства. Кстати, он потом и Парицкому именно эти слова профессора повторял.
И вот это предложение.
Первоапрельской шуткой разговор с Берлином не мог быть: на дворе лето. А значит, к предложению следует отнестись серьезно.
Добров взял до утра тайм-аут.
А вечером позвонила Татьяна. Разговор был сумбурным и восторженным. Восторг был, правда, однобоким: с её стороны: Таня всё время восхищалась Берлином и просила непременно приехать.
– Для тебя, Олег будет много новостей, хороших новостей. Приезжай.
Он уже догадывался, Татьяна имеет какое-то отношение к вызову на переговоры в Берлин. Но та и не подтверждала, но и не опровергала эти его предположение.
– Олежек, приезжай, не пожалеешь. Запиши мой телефон в отеле.
8.
Спустя неделю Добров был в Берлине. В аэропорту Шёнефельд его встречал Хольцман, тот самый господин с кем он уже имел честь разговаривать по телефону из Краснодара.
– Господин Добров, если не возражаете, сначала разместимся, сегодня у вас день отдыха, а завтра шеф вас ждёт на переговоры.
Что тут скажешь.
– Gut! И куда едем?
– В Потсдам.
Сердечко Платоныча вздрогнуло, едва Хольцман упомянул этот город.
В детстве Олег жил в Германии, здесь служил отец. Их военный городок находился как раз в Потсдаме. Он прекрасно помнил серые жилые трехэтажные дома, где жили семьи офицеров, детскую площадку во дворе. Помнил русскую школу, изумительной красоты парк и дворец Сан-Суси, Русскую деревню, реку Хафель, где в выходные они с батей ловили краснопёрок. Детская память сохранила даже небольшую, как тогда говорил отец «гаштетную», по пути от реки к дому. Здесь после рыбалки они останавливались. Отец заказывал себе пиво, а сыну доставалась пара замечательных толстых сочных сосисок и лимонад. Он и язык здесь учил: сосиска – bockwurst. Чуть дальше по дороге парикмахерская – friseurgesch;ft, за ней немецкая школа – deutsche schule.
В пути они были более получаса. Переехали мост через Хафель. Вот и Потсдам. Олег готовился увидеть знакомые места. Ан нет, ничего похожего, сколько не крутил головой, не увидел.
– Олег, вы в Германии были?
– Не просто был. Я с отцом и мамой здесь жил. И именно в Потсдаме. А теперь ничего не узнаю.
Хольцман рассмеялся.
– И когда это было?
– В 1968 году. Более двадцати лет прошло. Я понимаю, за эти годы Германия стала совершенно иной. Однако побывать здесь спустя столько времени приятно.
Машина остановилась у солидного особняка.
– Господин Добров, прошу. Вас здесь ждут.
Олег вышел. Чуть потянулся. Перелёт и поездка, в целом были комфортными, он не устал. Но ноги немного затекли.
– Дядя Олег!
Он оглянулся. От особняка к нему бежали юноша с девушкой.
Бог ты мой, да это Пашка с Натальей. Паша с сестричкой запрыгали вокруг него.
– Дядя Олег, как здорово, что вы приехали! Здравствуйте! Мама вас ждёт. Пойдёмте, пойдёмте скорее.
Добров нечто подобное ожидал. Он понимал, Татьяна в Германии и они обязательно встретятся, но вот так сразу: с представителем фирмы и к Тане в гости.
На крылечке, как и когда-то в Киеве, стояла Татьяна.
Они обнялись.
– Проходи, Олег.
В доме прохладно, работал кондиционер. С улицы, особняк не казался большим, но войдя внутрь, Добров почувствовал себя в огромной выставочной галерее. На стенах длинного холла висели исполненные маслом портреты. Портреты мужчин. Мебели мало. В основном стулья мягкой обивки вдоль стен, небольшой стол в углу.
– Что, богато выглядит? Гостевой дом фирмы, которая тебя пригласила. А это портреты руководителей. Фирма с давними традициями.
– А ты как здесь оказалась? Что всё это…
Татьяна улыбнулась, чувствуя его неловкость, взяла под руку.
– Пойдём. В кабинет пойдём.
Они вошли в приоткрытую дверь помещения, которое видимо и было кабинетом. У стола сидел высокий средних лет мужчина. В его улыбке было что-то неуловимо знакомое.
Мужчина встал.
– Здравствуй Олег.
– Тарас?!
Добров был ошарашен.
Перед ним стоял живой и невредимый Тарас Чуприй. Тот самый Тарас, которого похоронили полтора года назад в феврале 1993 года под Киевом.
– А как же…
– Да вот так. Живой я! Давай обнимемся, что ли. Полтора года не виделись. Или с покойником боишься?
Они обнялись. И так, обнявшись, стояли несколько минут. Татьяна отвернулась и незаметно вытирала повлажневшие глаза.
Тарас постучал по плечам друга.
– Очнись, Олежка. Всё нормально! Давай присядем. Садись, всё расскажу. Садись, садись, Олег. Танечка, принеси коньяк. За воскрешение следует по стопочке выпить.
Олег всё ещё не мог прийти в себя. Перед ним, безусловно, был Тарас. Лицо немного изменилось: нос стал тоньше, губы чуть вздёрнуты. Но, несомненно, это был Чуприй.
Татьяна принесла поднос с коньяком и дольками лимона на блюдце.
– Я с детьми на прогулку. Вы уж тут сами распоряжайтесь, через час в столовой будем обедать. Олег, ты не обидишься, если я уйду? Просто детям обещала.
Добров в ответ неопределённо пожал плечами. Он всё ещё не понимал, что происходит. Наваждение какое-то, неужели это действительно Тарас, а если так, как оказался здесь? На его лице оставалась маска недоумения.
Чуприй, чуть ли не силой усадил его в кресло и сам сел напротив.
– Пожалуйста, улыбнись, расслабься. Я это, это я, Тарас. Ну что, всё? Поверил?
Он налил коньяк.
– Итак, ты желаешь узнать, что случилось? Почему я жив и нахожусь здесь в Германии?
Тарас пригубил коньяк, в рот положил небольшую дольку лимона. Потянулся в кресле.
«Помнишь, как мы с тобой тогда в твой приезд в Киев общались? Коньяк, кстати тот же был: Hennesy XO. Отличная штучка. Так вот, я тогда находился в сложной ситуации, перед выбором стоял: или-или. Или продолжать работать в команде с ворами, или уйти. Но и в том и в другом случаях, конец один – смерть. Как? Где? Это не столь важно. Смерть и всё. И не совет мне тогда от тебя нужен был. Разговаривая с тобой, я себя спрашивал: что делать? Сам хотел понять. Да. Понять и принять верное решение. И ещё. Семья. За семью боялся, очень боялся.
Понимал ли что, занимаясь бизнесом в погонах, по сути, ворую? Сначала нет. Все в те времена воровали – кто больше, кто меньше. Подумаешь, перепродали технику. Ну, перепродали, небольшую маржу в карман положили, и что. Нас, военных десятилетиями обкрадывали. Мы же нищенствовали, семьи макароны с тушенкой ели. Жены шубейки и старенькие пальто перелицовывали. А нам говорили: родину защищай. И мы её защищали.
Тут появилась возможность семью подкормить…
Почему бы и нет?
А уж когда втянулся, понял – поздно уходить. Ведь я был уверен, мы некую долю забирали, а остальное идёт на нужды войск. Но когда увидел что сотнями тысяч, миллионами, доллары от реализованной техники и имущества оседают в карманах военной элиты, осознал – это конец.
Понимаешь, мои генералы, в силу тупости, коммерсантами не могли быть, им, такие как я, схемы рисовали. Так вот, я был в центре этого воровства, я и такие как я. И что делать? Стреляться? Вешаться? Я, кстати, и об этом думал. А потом решил, появиться случай уйду.
И случай появился. Хотя это был не тот случай, к которому я шёл.
По поручению шефа мне предстояло вывезти полтора миллиона долларов в Россию, в банк. Адрес доставки известен. Маршрут отработан. Документы прикрытия для ГАИ мощные. То была не первая поездка. Опасности никакой, дело в том, что круг людей, кто знал о такого рода поездках, ограничен: все свои. В рейс уходила, как правило, одна машина. Но с некоторых пор я с собой брал помощника, Толю Шишкина. Полковник, но уже в запасе. Бобылём болтался в Киеве, и я его к себе пригласил, мужик крепкий, надёжный. О нём никто не знал, это была моя личная подстраховка. Ехали на двух машинах. Впереди я, а ведомым Шишкин. Где-то перед российской границей он мне сигналит фарами, дескать, стой. Прижался к обочине. Толя вышел из машины и ко мне. Говорит, Мерседес от Киева за нами едет, может слежка, что делать будем? А что тут думать, надо ехать, половина пути позади. Посадил его за руль своей машины, Шишкин значительно более опытный водитель, баул с деньгами взял с собой и сел в его Ауди. Теперь он ехал впереди, я за ним.
Границу перемахнули без происшествий. Под Клинцами меня обгоняют две иномарки, Мерседес, за ним Форд. Форд меня придерживает, пытается подрезать, прижать к обочине, а Мерседес вперёд умчался. Я по газам, как уж вывернулся, не понимаю, а Толя, вижу, останавливается и сдаёт назад. Я его обошёл, машу в окно, дескать, за мной давай. И вперёд. Где-то километра два отъехал. Тишина. Разворачиваюсь. Через пару минут слышу: выстрелы, взрыв. Чуть ближе подъезжаю, моя машина в клочья, чёрный дым, пламя. Что делать? Деньги со мной. Те, кто нас пасли, деньгами интересовались. Наши жизни это уже второе дело. Думаю, надо уезжать. Съехал в лес. Часа через три вернулся. Машина догорает. Рядом с ней копошатся российские менты. Подхожу, спрашиваю, что случилось. Говорят, иди друг, не мешай. А тут зеваки. Они и рассказали. Машина, мол, сгорела, в ней был какой-то большой украинский начальник. Тело его забрали люди на машинах с украинскими номерами. Вот и всё.
Дальше ехал как на автопилоте. Лишь под Брянском соображать стал. Еду и думаю, кто же мог покушаться на меня, а то, что это было покушение с целью получения денег, у меня сомнений не было. Наши знали, что я еду один. Конфиденциальность была соблюдена. Так как же всё случилось? Ломал голову, ломал, ничего не пойму. А между тем мысль появилась использовать этот случай, чтобы из игры выйти. Деньги у меня, почему бы и не уехать вместе с ними?
Под Москвой в Домодедове жил мой товарищ по Афгану, Иван Агапов. Иногда перезванивались, я его помнил, и он меня не забывал. Мужик толковый, а главное ему можно было довериться. К нему и подался. А как ехать? Документы сгорели, в руках баул денег. Да ещё одет как на танцы – костюм с галстуком. Но рискнул: машину сжёг и автостопом к Москве. Добрался без приключений. Ивану всё рассказал, верил ему. Он и помог в дальнейшем. Сделал паспорт, права, загранпаспорт, прочие документы, конечно на другую фамилию, всё чисто, всё надёжно. Месяц жил у него. Вместе подумали, как отследить последствия моей пропажи с деньгами. В Киеве у Агапова были люди, съездил к ним, нанял, как менты говорят «топтунов», так что я, находясь в Подмосковье, отслеживал ситуацию с семьёй. Малость внешность изменил, был уверен, ищут деньги, а значит и меня. Но бог миловал. Узнал я что вместо меня Толю похоронили. Такое вполне было возможно. Дело в том, что когда мы машинами поменялись, я документы свои в Мерседесе оставил, там же на передней пассажирской сидушке и часы мои лежали. Комплекцией Толя на меня походил, так что его за меня приняли. А разбираться, вскрытие делать и прочее, видимо никто не хотел, было желание быстрее с этим эпизодом распрощаться. Валюту большей частью на счёт положил, кое-что товарищу оставил. Через полгода перебрался в Германию. Нашего брата неохотно здесь встречают, но деньги своё дело делали. Нашёл партнёров и в их бизнес вошёл, конечно, со своей долей, интересами и проектами.
Чуть меньше месяца назад абсолютно случайно встретил в Берлине сослуживца, в одном управлении трудились. Он ко мне: «Тарас, Тарас…», я ему, дескать, вы товарищ, ошиблись. Он удивлённо поморгал глазищами и отстал. Но я понял, с семьёй могут быть неприятности. Звоню в Домодедово, говорю, Иван, езжай, найди жену расскажи ей осторожно обо мне и помоги сюда уехать. Он так и сделал. Звонит уже из Харькова и говорит, что слежку за Татьяной установили. Значит, правильно я решил: семье надо уезжать. А через неделю в украинской хронике читаю о смерти моего шефа. Написано: «После тяжёлой болезни…». Какая там болезнь, здоров был как бык. Просто убрали его. Прошла очередная зачистка. Уж после неё думаю, на поиске денег поставят крест. Разве что, какой «любитель» продолжит искать «клад»...
Олег слушал Тараса, слушал очень внимательно.
По ходу рассказа его настроение менялось. Конечно, он был рад видеть живым человека, которого похоронили. Как этому не радоваться? Ведь жив! Но вместе с тем, Добров не понимал, почему в результате всех этих коллизий страдала семья Чуприя. Почему отец Тараса, умирая, так и не увидел сына, а сын между тем был жив. Почему он позволил отнять у своей семьи дом, выгнать жену с детьми на улицу? Почему при живом отце сиротами были дети? Почему? Ради каких таких высших идей и принципов было всё это?
Почему?
А Чуприй всё говорил и говорил. Рассказывал о своих мытарствах, переживания. Он будто оправдывался в том, что произошло. Да, наверно так и было. Он и тогда в часы их последней встречи в Киеве оправдывался, и сейчас рассказывал о трудностях прожитых месяцев.
Олег остановил его.
– Тарас, постой. Я понимаю, тебе было сложно. Ситуация в которой ты оказался, непроста. Да! Но, позволь, ведь всё это ты сам закрутил. Ты осознано пошёл в бизнес, зная, что преступаешь закон, хоть и говоришь – не знал, во что тебя втянули. Но это ты оправдываешь свои действия, просто оправдываешь и всё. Не так ли? Скажи, а за что полтора года твоя семья страдала? А? Почему…
– Олег! Ты может, не понял, я вынужден был скрываться. Подчёркиваю, вынужден. Да. Действительно я не знал, во что был втянут. Честно говорю, как на духу. Мог погибнуть, быстрее всего так и было бы. Это случайность, что жив остался.
– Случайность? Но волей этого случая другого в твою могилку положили.
Тарас напрягся, на скулах забегали желваки.
– Ты что хочешь сказать?
Олег встал, подошёл к Тарасу.
– Ровным счётом ничего. Мне просто тяжело слушать тебя. Я вспоминаю твоего отца. Знаешь, что он говорил мне в последнюю нашу встречу? Его слова я помню и никогда не забуду: «Страшно когда дети умирают раньше отцов. А я ещё и не проводил сына, и Таня не поцеловала его лоб. Страшно. Время страшное пришло. Тяжко мы жили… Но мы жили, действительно жили. Были какие-то цели, удачи, победы. Были и поражения. Всё было. Но так как сейчас… Когда в глазах только деньги и за них людей убивают, это ужас. Жить не хочется…» Ты слышишь: «…в глазах только деньги и за них людей убивают, это ужас. Жить не хочется…» То, о чём Сергей Ильич говорил, действительно страшно.
Тарас слушал Доброва, опустив голову, лицо побагровело, глаза полны слёз.
Олегу жаль было Чуприя.
– Тарас, я не прокурор и не судья. Понимаю, в такое время живём. Ты ведь вправе и меня упрекнуть, мол, с моей руки кормился, от меня ключи к квартире получил, врача сыну и прочее. Но от судьбы не уйдёшь. И меня она покарала за жадность. Сына потерял, жену. Бизнес рухнул, жильё в счёт долгов отдал. Не слишком ли высока цена ошибок и неудач? В сложное время мы живём, Тарас. Это время, кстати, уже и название имеет, его лихими годами называют. Ты слышишь – лихими! Здесь в Германии такой термин в связи с Россией видимо ещё не в ходу. А между тем лихой, это удалой, молодецкий. Но есть и другое значение этого слова – злой, приносящий беду. Лихой – слово, имеющее противоположные значения. Чудеса! И это действительность. Развал великой державы, обнищание большинства населения, упадок производства, развал армии – с одной стороны. С другой – свобода, полная свобода, и не только слова, но и действий. А за всем этим вседозволенность и безнаказанность. Да, это наша действительность. С ума можно сойти. Пойми, мне тяжело слушать тебя, ибо твои слова сейчас это и крик моей души. И мне тяжко. Трудно признать, но в том, что мы не правильно живём, есть и наша вина. Однако выправляться надо. Обратной дороги, как бы мы не хотели, уже не будет, надо встраиваться в эту жизнь, как бы тяжела она не была, шаг за шагом надо идти вперёд. Идти своей дорогой, идти честно и достойно. Мы ведь офицеры, нас учили держать удар.
Тарас по-прежнему неподвижно сидел в кресле, он словно сросся с ним. Сидел, молча, закрыв лицо руками.
9.
Утром следующего дня Добров улетел домой.
От встречи с руководством немецкого предприятия он отказался, сославшись на неготовность обсуждать сложную и неподъёмную для его фирмы тему.
Хольцман, провожавший его, был удивлён.
– Господин Добров, наше предприятие редко кому делает такого рода предложения, зря вы отказываетесь, тем более финансовый вопрос не главный, мы готовы открыть льготную кредитную линию для вас. Российский рынок очень интересен и перспективен. В любом случае мы в Россию войдём. Но видимо это будет уже не ваше предприятие. Вы наверно пожалеете впоследствии?
– Ничего, господин Хольцман. Для нас работы в России достаточно. А вам сердечное спасибо за предложение. Будете в России, прошу в гости, встречу по-русски – широко и по-доброму.
Татьяну перед уездом Олег обнял, расцеловал. Он понимал, это последняя их встреча. Вряд ли её потянет в родные края. Разве что когда-нибудь и вспомнит ракетный гарнизон, общую кухню, весёлых, говорливых мамаш у плит, шумных карапузов, ползающих по узким коридорам семейной общаги. Вспомнит, лейтенантов, наперегонки бегущих домой от рейсовой машины. Молодость вспомнит. Может и взгрустнёт. А дети, у них ещё не тот возраст, чтобы осознать и понять чувство родины. Может, когда они и вернутся?
Дай бог!
С Тарасом простился холодно.
Обнялись. Чуприй сказал: «Ты прости, брат, не держи зла на меня».
А у него в душе ничего и не шевельнулось, словно с чужим человеком расстаётся.
Перегорело всё.
И за что прощать?
Все они в этой жизни живут, сами её выбрали…